— Дани знает о Плутоне больше нашего. Он вообще все про всех знает и с успехом этим пользуется. Там какие-то свои дела, суть которых мне не особенно понятна. Может, потом расскажет. Сегодня было не до расспросов. Без его помощи мы бы не справились, так что — согласился и отлично.
— Он сильный маг?
— Он потрясающий техник, хоть учился на искателя. Уже на втором году в Университете стал капитаном, и до сих пор держит должность. Разбирается в чарах лучше большинства задротов из четвертого блока, — парень, коротко оглянувшись, шепчет:
— Заметила, его часто зовут вторым именем? Как Советника. Первое отбрасывается во время церемонии назначения. Мы все думаем, что Дани однажды возглавит Совет. И Университет, соответственно. По праву крови: его предки были драконоборцами и традиционно управляли орденом. Таков закон. Если Дани попадет в Совет, то автоматически должен быть признан Главой. Поэтому Гофолия его на дух не выносит. Не вздумай назвать Даниеля Эрлахом перед руководством.
— Сложно попасть в Совет? — о людях, входящих в него, говорят с уважением, если не страхом.
— Почти нереально. Новые Советники назначаются общим голосованием, но в прошлый раз результат явно подтасовали. Цирта ни хрена не должен был победить. Он неплохой парень, но Олаф гораздо лучше — и это не только мое мнение. Дани тогда отсутствовал, иначе выбрали бы его. Мы думали, он погиб.
Не повезло или подставили: поздно вернулся, упустил шанс. Ведь помимо таланта к колдовству и мозгов надо, чтобы кто-то из текущих Советников помер, а живут они долго, — Наас морщится. — Троим уже за сотку перевалило.
— Значит, скоро место освободится, — негромко комментирует Тони.
— О, замолчите! — стонет Айяка. — Скоро наши места освободятся! Не в последнюю очередь, благодаря Эрлаху!
— Не драматизируй, — Эрлах исчез из поля зрения. Лучи беспомощно дырявят темноту. Но вскоре трава обрывается, и мы выпадаем на поляну — идеальный круг поникших стеблей. Даниель присел у памятника, ровно в центре, на проплешине пустой земли. Сброшенный плащ наполовину скрывает камень с именем Советника. Мужчина остался в коричневой, в тон брюкам, жилетке и белоснежной рубашке с закатанными рукавами. Ловко орудует чем-то вроде шила, вычерчивая в пыли сложную систему знаков.
— Сам ритуал простой, — словно продолжая начатый ранее разговор, говорит Даниель. — Проблемы начинаются, если дух не хочет уходить, а Советник не захочет. Основная наша задача — заставить его постоять спокойно, пока Зарин проведет изгнание. Единственное незавершенное дело Тлалока — тварь, которая отныне стала твоей, — взгляд карих глаз обжигает. — Он откажется принимать это, но ты заставишь.
У меня теплеют щеки:
— Понимаю. Я уже участвовала в подобном… только те духи не сопротивлялись, — почти ощущаю горячую кровь, заливающую ладони, скользкую рукоять ножа — и мягкое прикосновение призраков.
— Мы запрем его в жесткий барьер, чтобы не рыпался, — говорит Эдвард Анна, выходя к могиле с противоположной стороны круга. Следом выбирается Мара. — Главное — удержать, иначе свалит. Технически, духи привязаны к останкам или особенным местам, но призрак Советника может оказаться очень сильным. Не хватает еще, чтобы принялся шастать по всему парку.
— В Университет ему не попасть, уже неплохо, — пожимает плечами Наас.
— Если сбежит — хрен поймаем. Гарантирую, — Эд достает из рюкзака мешочки вроде тех, что были у Нины.
— Верно. Поэтому мы должны сосредоточиться на поддержании защитных чар, — Даниель смотрит на Нининого брата. — Кан, пожалуйста, наколдуй стазис.
Все взгляды обращаются на капитана пятого блока. Только Наас отворачивается, внезапно заинтересовавшись прогибающейся под ветром травой. Эдвард подкидывает узелок — сухой шелест сопровождает каждый бросок. Кан скрещивает руки на груди:
— Зачем тебе это?
— Разве ты сам не нарушил правила, помогая Зарин?
— Она спасла Нину. Я вернул долг. И никто не пострадал.
— Вот теперь пострадает. Отведи ты огненного мага в администрацию, мы бы здесь не стояли.
— Не вали это на меня! — вспыхивает парень. — Отвечай! За каким чертом тебе подрывать безопасность Университета?!
Даниель Эрлах криво усмехается. Выдыхает:
— Висия.
— Что? При чем здесь…
— Висия, — уже громче повторяет мужчина. — Мантикора. Янни. Илай. Наас. Нина. Зарин. И еще десятки имен, — причин, чтобы попытаться сломать систему. Эта тварь особенная. Она даст нам ответы. Возможности. Свободу. Или тебе нравится нынешнее положение дел в Университете?
— Нет, но…
— Я уже говорил, что у тебя нет выбора?
Кан кривится. Помедлив, шумно выдыхает. Вздергивает подбородок, вскидывает руку, сжимает в кулак — я вздрагиваю. Эрлах склоняет голову набок, позволяя волосам упасть волной и наполовину скрыть лицо. Кан зло щурится, пока вокруг из воздуха выступают капельки — переливающаяся отражениями завеса. По щелчку пальцев собирается в знак. Эд поднимает бровь, в последний раз поймав шуршащий сверток:
— Неплохо.
Даниель ничего не говорит. Накрывает ладонью свой рисунок. Под ногами стонет земля, в глубине, у камня с именем Советника, что-то гулко лопается. Почва проседает, а потом вспучивается, пыль закручивается столбом. Я зажмуриваюсь, а когда пылинки перестают царапать кожу, обнаруживаю на месте захоронения прямоугольную дыру. За накренившейся плитой вырос курган.
Наас подходит к краю ямы. Луч выхватывает обломки гроба, разметавшийся на сгнившей шкуре скелет. Зажигает искры в массивных перстнях на тонких костях. Поверх сломанных ребер масляно блестит цепь с крестом — та, с портрета.
Эдвард и Мара синхронно двигаются в обход ямы, раскладывая мешочки и рассыпая порошок. За девушкой протягиваются полупрозрачные нити. Как у Нины. Значит, тоже маг воздуха и тоже прошла инициацию. Эрлах, очевидно, управляет землей. Неужели это счастье оголило кости Тлалока?
Магия — странная штука.
Тони и Даниель чуть в стороне чертят усложняющийся к центру, похожий на огромный глаз рисунок. Неразборчивые слова хором — и неровный каменистый узор, меняющийся под порывами ветра, поднимается в воздух. Око повисает ровно над могилой.
Обхватываю себя руками, неловко переступая на месте.
— Зарин, иди сюда, — зовет Тони. — Наас! Ты тоже.
Эрлах оборачивается. Вблизи он выглядит и до уязвимости открытым, и неуловимо тяжелым, монолитным. Маг земли говорит:
— Тлалок и Плутон связаны с помощью тьмы, поэтому нужна твоя сила, чтобы вскрыть замок. Чары Заповедника дали трещину, когда ты приняла клятву, и разлом растет, поэтому будет несложно: мы просто подтолкнем, и система рухнет. Я хочу, чтобы ты закрыла глаза и вспомнила момент, когда тебе было до смерти страшно. Попытайся воссоздать это острое чувство, пережить заново. Не торопись. Когда будешь готова — коснись здесь. Вы оба, чтобы наверняка.
Здесь — на окраине плетения, где обрывки линий трясутся, готовые осыпаться. Наас нервно убирает волосы за уши:
— Пока Кан отдувается, есть время сконцентрироваться. Как только его силы кончатся, дух вылезет. Будет очередь нашего заклинания, — его черты заострились, будто от болезни. — Ребята подстрахуют, все должно пройти нормально. Для тьмы достаточно первого импульса. Если что, я помогу, — становится рядом, плечо к плечу. Тепло его тела согревает даже через слои одежды. — Держи нож. Ты знаешь, что делать, — а сам, кажется, знает все на свете. Когда успел выведать подробности встречи с Ниной?
— А если у меня не получится?
— Получится, — отвечает Эрлах. Невесело усмехается и кивает на мою сжатую в кулак руку. — Я знал мага вроде тебя. Скольких ты убила? Неужели среди них не найдется достаточно страшного воспоминания?
Отступаю:
— О чем ты?
— Зарин? — Наас подходит ближе.
— Можешь солгать мне сейчас, — мужчина касается нити заклинания. — Сказать, что никогда не отнимала ничьей жизни. Или — случайно. А может, просто защищалась… Мы все здесь говорили подобное. Чаще всего — самим себе. Верно, Наас?
— Перестань, — зло выдыхает рыжеволосый маг. Налетевший ветер рвет тонкую вязь колдовства. Я прикусываю щеку изнутри. Даниель не может знать.
Почему он говорит так, словно знает?
Медный вкус отрезвляет. По щеке чиркает подхваченный ураганом лист. Эрлах продолжает, будто не замечает всколыхнувшейся стихии:
— Только так магия не работает. Сила начинается с правды. Висия не понял этого, и теперь он мертв. Наас отрицает, и — ты ужасный маг.
Наас скрещивает руки на груди:
— Иди к черту.
Эрлах качает головой:
— Видишь: отрицает. Будь честна, когда дотронешься до знака. Иначе весь пережитый тобой страх ничего не стоит.
Мужчина отходит к окружившим могилу магам. Кан посерел, его запутавшиеся в чарах пальцы медленно соскальзывают вниз. На лбу блестит испарина — или осела магия.
— Зарин… — закрываю глаза, отстраняя Нааса. Голос дрожит, когда говорю:
— Оставь меня.
Страх приходит, когда рядом никого.
Перебираю воспоминания — семь, их было семеро, Эрлах, — но они дробятся и мешаются, и не разобрать, где какой. Даже лица сливаются в одно, сначала перекошенное ужасом, а через секунду — пустое. Страха нет. Лишь усталость и отчаянное желание, чтобы все закончилось.
Озноб пронзает позвоночник иглами.
Был и восьмой. После крыши и Лизы, перед теми семью.
Шрам наливается теплом:
— Вот оно.
Я задержалась в школе после продленки. Подняла голову от учебника, а в классе пусто. Ледяной свет потолочных панелей пульсировал на изнанке век, делал руки синюшными, с фиолетовыми реками вен в суставах. На часах было начало двенадцатого. Я глядела на равнодушные стрелки, снова и снова считала время, пытаясь сложить в другие цифры. Одноклассники давно ушли. Учитель тоже. Сторож гремел ключами в темном коридоре, заглянул ко мне — в единственный освещенный класс:
— Ты им звонила?
— Мама уехала. У папы занято, — мы жили почти за городом. Последний автобус заканчивал ходить в десять. Папа должен был забрать меня после работы. Он забыл.
Или помнил.
Сторож почесал затылок, пожал плечами:
— В этот раз что-то совсем припозднились. Ну… если хочешь… пойдем, чаю сделаю, — предложил и облегченно ретировался, когда я ответила:
— Спасибо, я здесь посижу, — мне было всего девять, но я уже знала, когда они надеялись услышать отказ.
До смерти хотелось спать, но колотящееся сердце разгоняло усталость. За стеклами совсем рядом плескалась тьма — больше месяца неотрывно следовала по пятам. Я отличала ее мшистый запах среди прочих. Те насыщались и уходили, но эта будто жаждала выпить меня до дна.
— Оставь меня в покое, — прошептала я, царапая шрам, запястье. Боль отвлекала. — Возьми, что хочешь, только уходи.
Я набрала папин номер. Сторож неплотно прикрыл створку, черная щель дышала сквозняком. Я подошла, чтобы захлопнуть. Впереди ключи звенели в такт удаляющимся шагам. Я потянула ручку на себя, когда звук взорвался. Что-то глухо ударилось о стену, взвизгнул паркет. Я зажала рот. Из телефона рвались короткие гудки.
За тонкой деревянной дверью кто-то засипел. Поскребся и нежно пропел:
— Ссспасссибоо.
Вцепляюсь в заклинание. В памяти — рассвет. Школьный коридор. Низкое, еще синее небо в окнах. Я переступаю через скрюченные ноги, стараясь не испачкать ботинки в крови. Брызги покрывают стены и потолок, на полу разводы отмечают последние конвульсивные движения. Тошнота подкатывает к горлу, колени дрожат. Нужно уйти, пока не пришли первые люди.
Крохкий знак под пальцами натягивается, сплетается теснее, пульсирует в такт сердцебиению. Рядом выдыхает свой страх Наас, соединяя линии в нерушимый каркас.
В центре заклинания открывается глаз.
— Отпускай, я удержу. Режь! — сдавленно говорит парень. Зажмуриваюсь до танцующих пятен и падаю на колени, выдергивая кисть. Режу ладонь по старой линии. Выходит только царапина. Сжимаю зубы и втыкаю лезвие, выкручиваю, пока не становится жарко и липко, как летним днем, когда вместо ножа был осколок.
Вокруг проносятся золотые нити и звучит на разный лад напев молитвы. Кружится голова: прошлое и настоящее меняются местами. На грани слышимости всхлип давнего сторожа путается с криком мертвого Советника.
Он не показывается. Я подползаю к краю могилы, нарушая цепь волшебных узелков и заклинание Мары — узор, хрустнув, рвется и скукоживается. Воздух низко гудит. Кто-то вскрикивает. Кровь капает в яму, срываясь с кончиков пальцев. Скелет внизу, залитый золотом колдовства, изменил положение: теперь он кутается в истлевшие меха. И говорит со мной — шорохом в мышцах, болью в суставах. Чужой ужас сковывает тело.
— Она. Моя, — не вычленяя значений, отвечаю на поток старинной речи, бегущей по венам. — Моя. Умри.
Умри. Десятым.
Голос, теряя разом все слова, захлебывается, кончается.
Все кончается. Только ветер по-прежнему закручивается тугими струями, раздувая землю, бросая пригоршнями в лицо.
Сзади падает Наас. Я медленно соскальзываю в яму, в объятья вновь распавшегося на части тела. Полыхают белым чары — мир стирается. Отключаясь, я чувствую рывок, боль в лодыжке. Запах влажной земли. Тепло зарождающегося пламени.
***
Кислый вкус во рту. Болит нога. В груди давит, горло раздирает кашель. Звон в голове заглушает прочие звуки. Мара сует в руки бутылку. Вода. Ледяная и сладкая — выпиваю половину, остальное отдаю бледному как мел Наасу. Сажусь и осматриваюсь. В яме мечется пламя. Переливается через край, стелется по земле, согревая дыханием. Над нами клубятся облака и воркует гром. За деревьями тучи теряются в багряном зареве: там Университет, там заходится утробным воем сирена.
— Нужно возвращаться. Вы пятеро — через ворота на другой стороне, — Эрлах вертит в руках шило, которым чертил чары. — Скажете, что ходили прогуляться в парк. Эдвард, Мара, переночуйте в городе.
— А ты что будешь делать? — холодно осведомляется Кан.
— Я не покидал территории Университета, — Даниель щурится. Пушистые ресницы бросают вверх длинные тени.
— Как…? — вспыхивает Наас, но Эрлах обрывает, подняв узкую ладонь.
— Ты испортил кости, обойдешься.
— Это Зарин испортила, — бурчит рыжеволосый маг, но отходит. Я моргаю — огонь гаснет.
— Я не хотела, — ладонь чешется. Порез густо замазан чем-то прозрачным, склеившим края. Осторожно сжимаю кулак — но боль не приходит, лишь зуд становится глубже. В затылке растекается слабость. Оборачиваюсь.
Она почти сливается с темнотой. Выдают глаза — белые искры повторяют рисунок из книги. Молния раскалывает небо пополам, обрисовывает тонкие рога и чешую на лапах, серебро приоткрытой пасти, пятна на груди.
Держась за напрягшегося Нааса, поднимаюсь. На твари перекрещиваются лучи. То, что я приняла за рисунок шерсти, блестит алой влагой. Кровь. Плутон улыбается измазанными зубами. Нет.
— Спасибо, — надтреснутый голос. Зажимаю уши. Словно мне опять девять, и я только что впервые разрешила тьме убивать. Повторяет:
— Спасибо, — в безжизненных интонациях нет и следа бархата, каким она шептала в Заповеднике. Тварь не выглядит счастливой или свободной. Очень мертвой — да. Так или иначе, она потеряла хозяина.
— Боже, — движение за спиной заставляет отвлечься. Маги направляют на создание пистолеты. Неужели это помо… пули, особый сплав, верно. Но… Я смотрю на них, настороженных, готовых защищаться, когда тварь шелестит в третий раз, почти уверенно:
— Спасибо.
— Твое обещание, — я всегда буду за твоей спиной. — Что оно значит?
Но ее нет. Когда я оборачиваюсь, ее нет.
Первым отмирает Эрлах:
— Идите. Сейчас, — мужчина прячет оружие и застывает, прислушиваясь. Полы старомодного плаща взлетают от ветра. Хромая, я спешу за остальными, успевая заметить, как земля и камешки устремляются обратно в яму, поднимаются примятые травы. Никто не сможет сказать, что у Тлалока были гости. Включая самого Советника.
Эдвард и Мара теряются мгновенно. Мы бежим сквозь пикирующие листья, истеричный шелест. Треск крыльев, бойкое чириканье. Странно, птицы — ночью? В кронах тяжело барабанят капли. Вспышки молний освещают дорогу лучше фонарей, а гром рокочет прямо у верхушек деревьев.