Невероятно.
Литая тьма.
Иссиня-черная вязь плавится, словно тень от свечи. Заношу руку в сантиметре от колеблющейся нити. Холод лижет ладонь.
— Не трогай, — он выходит из-за загородивших угол полок. Пыльные лучи выхватывают половину лица, забрызганную чужой кровью футболку. Левая рука в боевой перчатке выглядит обрубком.
— Почему?
— Это ранит тебя.
— Огонь не ранит.
Прищуривается:
— Это не огонь.
— В чем разница? Они части целого.
— Они противоположны.
Не отводя взгляда, зажигаю огонек на кончиках пальцев.
Комната в миг оживает, барьер вспухает — точь-в-точь вставшее на дыбы животное. Илай заслоняется от теплого света лушащейся волшебством перчаткой.
Изможденный — кости и мышцы, кожа в лиловых пятнах полопавшихся сосудов. Живой и мертвый одновременно.
— Убери, — почти просит, скривившись, как от боли.
Пламя ныряет внутрь, вычленив скелет пястья. Илай неглубоко и хрипло дышит. Из носа часто капает кровь. Запрокинув голову, парень глядит на меня из-под опущенных ресниц. Темные дорожки расчерчивают подбородок, шею. Спотыкаются о ворот.
Меня бросает в жар.
— Ты больше не можешь использовать огонь? Только тьму? Что они с тобой сделали?
Резким движением вытирает струйки. Этот жест… утро после освобождения твари.
— Ты знаешь, — Илай смеется. Лающий звук повисает между нами, разделив надежней извивающихся чар.
— Все можно исправить, — тени от барьера червями ползают по бледному лицу. Не отвечает, даже не моргает. Но я вдруг вижу.
Илай — искра в коконе смерти.
Едва ли человек.
Вздрагиваю и шагаю назад. Маг бросается сквозь чары, выкручивает руку, заставляя выронить пистолет. Судорожный вдох — и я прижата спиной к жесткому телу. В шею впивается лезвие:
— Я должен отдать тебя им. Вместо себя. Или убить.
— А хочешь? — говорить больно, проглотить слюну еще больнее. — Хочешь? Я убила твоего друга.
— Ты выбрала тварь. Не человека.
— Да. Мне жаль, что пришлось выбирать.
— Почему? Почему она? — горячее дыхание путается в волосах.
— Она спасла меня.
— Она использует тебя.
— А ты нет?
Осторожно накрываю свободной рукой его — с ножом. Провожу по измазанным подсохшей кровью костяшкам и дальше, по холодной коже перчатки. Рывком расстегиваю заклепки, стягиваю до локтя — до бугристых старых порезов. Голос срывается в шепот:
— Ты еще не убил меня. Выбрал отдать им? Думаешь, так купишь себе свободу? Рывком разворачивает, перехватывая за спиной запястья, дергает за волосы. Запрокидываю голову, заглядывая в пульсирующие зрачки за белыми ресницами. От алой радужки осталась лишь тонкая полоска по краю:
— Почему ты не боишься меня?
— Мы одинаковы.
— Нет. Пока нет.
— Ты не ранишь меня сильнее, чем ранили до тебя. Хочешь — убей. Только сам знаешь, каково потом жить с этим.
Дергается: хватка на секунду слабеет.
— Что ты хочешь вспоминать после? Что принесет тебе покой?
Звякает выброшенный нож.
Меня никогда не целовали. Я не представляла, что поцелуют, и — так. Яростно, отчаянно. Вяжущий металлический вкус на языке, его невыносимый запах — снег
и кровь. Больно. Хорошо. Пальцы с нажимом проходятся по позвоночнику. Я обхватываю Илая за шею. Ловлю рваные пряди. Перебираю, сжимаю и тяну, отстраняя. Он выдыхает:
— Можно остаться.
— Нет, — трогаю его запачканный подбородок. — Нет.
— Если мы вернемся, ты скоро изменишься, — в ответ гладит порез на моем горле. — Мы не можем остаться, — мы сойдем с ума в пустом городе.
— Мы не можем вернуться, — Илай прикусывает рваный рот. — Я… я — не могу.
— Мы заключим перемирие. Прошлое длилось двести лет. Твари защитят нас. Мы станем слабее, придется отдавать часть силы, но…
Качает головой:
— Перемирие ничего не изменит. Не… продлится долго. Мы отличаемся от других. Людей. Никогда не будем равными — они не позволят, — Илай мучительно собирает слова в предложения. Хмурится до острых морщинок на переносице. — Им нужны чудовища, с которыми сражаться. Добро и зло: люди и твари. Мы застряли посередине. У нас нет шанса выжить там.
— Нет, пока прячемся и убегаем. Будто твари. Нужно вернуться. Иначе как они поймут, что мы — не чудови… не только чудовища, — что-то ломается в его взгляде. Я говорю — вспоминая, повторяя, меняя, — далекую фразу из детского мультика:
— Оглянись вокруг. Разве ты не видишь? Это огромный, невероятный мир. Здесь найдется место для каждого.
Место и время — миг невесомости перед падением. Слишком зыбко, чтобы прочувствовать, но достаточно, чтобы знать: даже самые противоречивые вещи способны обрести равновесие. Точку, в которой обрываются-сходятся все линии. Пустоту, где зарождается волшебство.
— Пойдем со мной. Твари…
— Твари не тронут меня, — стоило догадаться. — Мне нужно… время. Пожалуйста. Иди. Я найду тебя.
Легко касаюсь обжигающих губ. Отступаю. Илай задерживает мою ладонь на секунду. Медленно подносит к лицу и оставляет еще один кровавый поцелуй: обещание. Он выглядит устало, но уже не пугающе сломанным. Похоже изменилась Плутон, когда я сказала:
— Да.
Я ухожу, не оборачиваясь. Иначе останусь.
Иначе умру.
***
Она ждет снаружи. Вскакивает, втягивает воздух: — Что произошло?!
Замираю, прислушиваясь. Тихо. Очень, очень тихо. — Кажется, все нормально, — слишком тихо, но…
— Твое лицо. Его запах.
О. На ладони поверх шрама — алый мазок. Значит, лицо тоже в его крови. Задираю майку и вытираюсь.
— Еще, — хмыкает и уходит вперед.
— Что с Каном? — поежившись от холодка за лопатками, догоняю тварь. Не оглядываться. Не сейчас.
— Сломал ногу, — Плутон распушает шерсть.
— Сам? Или ты ее сломала? — хихикает — будто пенопластом по стеклу:
— Есть разница?
— Конечно, — цежу сквозь зубы, продолжаю заклинанием: киоск на углу охватывает пламя.
— Ты злишься.
— Они застали нас врасплох. Мы должны были догадаться, подумать, что они могут прийти раньше времени! Почему ты не знала? Ты будто знаешь все на свете!
— Нет. Это не так. Мой источник сказал то же, что было в письме. Я понимаю, ты расстроена, но…
— А ты слишком довольна! — я не должна кричать, но кричу. — Хотя бы попытайся не наслаждаться так явно! Люди погибли! Прояви уважение!
— Тебе уже приходилось убивать. Беззащитных. Что за внезапная щепетильность? Это была честная битва. Они знали, чего ожидать, — тварь перестает ухмыляться. — И ты знала.
— Я думала, что знаю! Я ошиблась, — соленый вкус во рту больше не напоминает об Илае. Меня тошнит. — В этот раз все иначе.
В этот раз убитый мной не был безымянным бродягой:
— Ниль. Его звали Ниль, — отворачиваюсь от нее и полыхающей постройки.
— Ты пыталась остановить меня. Спасти его.
— Я убила его.
— Но ты не хотела, чтобы кто-либо умер. Это самое главное.
Она подходит ближе, кладет тяжелую голову на плечо. Мягко заканчивает:
— Я рада, что ты выбрала меня.
Зажмурившись в попытке удержать слезы, признаюсь:
— Я тоже.
— Помнишь, что я обещала тебе?
— Да, — закрываю лицо руками. Картинки снежной камеры в Заповеднике и держащегося за шею парня путаются. Голос Плутона ввинчивается в мозг:
— Я всегда буду за твоей спиной. Кем бы ты ни была, чем бы ни стала. Каждый раз, когда тебе захочется обернуться — из страха ли, гнева… От горя или… счастья, если такое возможно для нас. Я буду там, отмечая пройденный путь. Я знаю, ты думаешь, у меня не было выбора. Что я всего лишь не хотела умирать. И это верно. Тогда, не сегодня.
— Замолчи, — посмотри, что происходит с людьми вокруг нас. Я столько поняла, а ничего не изменилось: крыша снова рухнула, и волшебство обернулось трагедией. — Сегодня и навсегда, я выбираю тебя, из целого мира людей и чудовищ.
— Почему? Почему я? — выворачиваюсь.
Плутон встряхивается. Рокочет:
— Ты поверила в меня.
— Я растерялась. Не подумала о последствиях. Даже не знала о них! А теперь мы здесь, и люди умирают — из-за чертовой клятвы!
Тварь фыркает:
— Любая клятва — только слова. Глупо бояться слов. Слова указывают путь.
— И куда они привели нас? Слова убивают! Ты учишь меня словам, которые убивают! — стираю влагу с ресниц.
— Убивают не чары, — Плутон выпускает когти. Чадящий киоск распадается, выплескивая дым. Нас накрывает едкой волной. Давлюсь кашлем. — А желание. — Я не…
Я не хотел, — сказал Наас после. Словно не он постоянно прожигал Кана — взглядом, вскидываясь на каждую детскую подколку.
— Аваддон, — она вздергивает рога, сразу становясь выше и жестче. — В конце ты можешь спасти только себя. Всегда найдутся те, кто будет рядом. И другие, которые не останутся — что бы ты ни сделала. Магия вновь и вновь вынудит тебя обращаться к прошлому, но пока линии разомкнуты — смотри лишь в будущее.
Я смотрю — на изрезанные руки. В первую встречу Кан, сам того не понимая, показал Университет, каким его знают Илай, Наас и Нина. Ранил меня не для самозащиты. Не ради подчинения.
Просто из страха перед тьмой, потревожившей барьер.
Зачем бы еще он доставал удавку, когда всегда сначала тянется к пистолету? Вытираю нос:
— Я не против, если ты сломала ему ногу.
Плутон хохочет, мотает головой, рассыпая осколки смеха. Шипит:
— С ним был второй маг воды. Рыжеволосый мальчишка запер знак в подвале и кричал под воротами тюрьмы. Тот новый, с вами…
— Рики.
— Рики. На нем отпечаток. Очень слабый, но все же, — я, наверное, выгляжу удивленной. Тварь усмехается:
— С такой печатью нельзя покидать защитный контур. Поговори с ним. Он интересный, а может оказаться и полезным.
— Личный секретарь Максимилиана, — и друг Айяки. — Ему опасно доверять.
— Может быть, — соглашается и вроде спорит. — Других троих я отметила. Слышала, ученые нашли способ обнаруживать метки… теперь, когда они вернутся, тоже отправятся в лаборатории. Наасу будет легко договориться, — изгибается для прыжка. — Я должна идти.
Отметила. Троих. Не убила. Отдала части себя. В груди теплеет:
— Спасибо, — Плутон скупо кивает.
— Они согласны? Высшие. Кто-нибудь, — шрам липкий от поцелуя Илая. Если Высшие не поверят в возможность мира, нам конец.
Тварь опускает полные тьмы глаза:
— Они хотят верить.
— Нам нечего предложить взамен, кроме безопасности. Чем будет питаться большинство? Они умрут раньше срока, если перестанут охотиться.
— Высших всего семеро. Средняя ступень, которой также необходимо убивать, малочисленна. В прошлом пакте Серафима был прописан разрешенный лимит. Мы удержимся в рамках. Младшим придется обходиться малой кровью, но это хорошая цена за свободу и безопасность.
— Семь… как мало.
— Маги огня, способные создать нас и вырастить, давно перестали рождаться.
— А что потом? — вопрос ловит ее за секунду до ухода. — Если пакт нарушат.
— В прошлый раз была война, — Плутон облизывается змеиным черным языком. Я шагаю назад. Такой тварь я еще не видела — жадно мурлыкающей, искристой от
вкусных воспоминаний. — Мир нарушили люди, напав на долину фей. Выжгли дотла. Нас это не касалось: в те времена тьмы на земле было много, а магов, желающих сразиться со смертью, — мало. Но мы поучаствовали, — голос падает до вкрадчивого, с присвистом, шепота:
— Убили человека, который начал войну, зачистили его владения. Каждый город, каждую деревеньку. Везде оставили герб хозяина — кровью. Мы бы пошли и дальше, но началась чума. Младшие отхлынули в города. Они падки до мора, да и кто устоит… у эпидемий особый вкус, ни с чем не сравнить, — тварь до мурашек мечтательно улыбается и потягивается. — Жаль, Черная смерть осталась в прошлом. Тем хуже для людей: теперь нас ничто не отвлечет, а поводов для ненависти прибавилось.
— Только Университет, — я говорю твердо и слишком поспешно. Ногти впиваются в ладони. Внутри бьет воробьиными крыльями страх. — Если мир нарушат, не трогайте других, — сколько человек в Университете? Скольких я готова убить, чтобы…
Забирай, что хочешь. Только уходи, — меня знобит. Тогда я подарила тьме одного. Спустя девять лет способна отдать гораздо больше. Прямо сегодня выстрелила в человека, защищая монстра.
Закрываю глаза, считаю выдохи. Смотреть в будущее, не прошлое.
Но смерть повсюду. Даже прямо во мне, в крови грохочет наша клятва.
Плутон прыгает, оставив на асфальте росчерки от когтей. Отскочив на полквартала, скрежещет:
— Совет и люди из лабораторий умрут до единого. И каждый, кто был там и смотрел, пока они… — тварь зло скалится. Роняет слова, будто раскаленные угли: — Каждый, кого я вспомню. Мы убьем их не сразу. Растянем удовольствие… — жмурится, — на годы, возможно. Десятилетия сытости лучше однодневного пира, — встряхнувшись, рычит:
— Рамон Хайме хотел найти наш дом — что ж, я отведу его туда!
— Дом? — но Плутон отворачивается. Отвечает совершенно иначе, дымным шелестом:
— Мне пора. Будь осторожна. Следи за птицами: они собираются там, где разразится буря. Иные Высшие могут появиться раньше меня, поэтому лучше держитесь барьеров.
— Хорошо, — рвано киваю. Проглатываю комок в горле и произношу одними губами:
— Ты тоже… береги себя.
Тварь теряется в гари затухающего ларька. Глажу шрам, пока дыхание не становится ровным.
— Хватит. Не время бояться выдуманного будущего. Настоящее важней, и все может выйти иначе. Сейчас мне тоже пора. Пора, пора идти…
Я не сразу вспоминаю, куда. Тишина поглощает догорающие руины. Меня:
— Наас или Тони? — или отмеченный мраком Рики?
— Куда подевались чертовы птицы, почему так тихо?
Опускаюсь на колени и черчу заклинание поиска огрызком мелка. Ощущение потери — отчетливей, запутанней. Вот так: пустые полки, пустые гудки в телефоне. Папа ушел. Под пальцами сами собой линеятся улицы, здания. Точки. Одна рядом — Илай. Две дома, Рики и Айяка. Три в тюрьме. Последняя точка… — Последняя?! Где еще две?!
***
Вылетаю в нужный переулок. Тесный проход упирается в тупик: побитые окна, изъеденные временем черные камни. Живое пернатое покрывало поглотило крышу. Останавливаюсь, согнувшись пополам: боль в боку пронзает внутренности насквозь. За хриплым дыханием гудит тишина — словно ток в проводах. Птицы расселись на скелетах деревьев, гирляндами повисли между столбами, внимательные и молчаливые. Почти падаю вперед. Мышцы протестующе ноют. Бегу, не поднимая взгляда, ориентируясь по бурым кляксам и удлинившимся теням ветвей с беспокойными плодами.
Здесь. Прохладный сумрак парадного, резкий запах кошек и чего-то стариковского, больного. Пистолет оттягивает ладонь.
Канов след тянется по ступенькам наверх. Распахнутая дверь на втором этаже. Темная квартира. Отклеившиеся ленты обоев шуршат под сквозняком. В заставленной пыльной мебелью гостиной — стол на боку. Вязаная зеленая скатерть бордовая с одного края. Торчат ноги… одна неправильно выгнута.
Заставляю себя подойти ближе. Кан. Раскинулся навзничь, грудная клетка под клетчатой рубашкой с чужого плеча смята вовнутрь. Раздутое, глянцево-красное и заплывшее волдырями лицо — не узнать, ничего общего с прежним капитаном пятого блока. Опухшие веки скрывают черные глаза. Кровь из открытого рта будто отрезает подбородок, кисти тоже черные от… Закусываю кулак, чтобы не закричать.
— Он убил Тони, — вскидываю пистолет на незнакомый голос.
Наас.
— Тони?… — пылинки мерцают и вьются, мешают разглядеть… зажмуриваюсь. Глазам горячо.
— Там, — рыжеволосый маг сгорбился на диване. Руки безвольно лежат на коленях. Обогнуть тело. Опрокинутый стул. Свернувшиеся кольца удавки на полу — перемазаны алым. Рука дергается к шее, где бугрятся рубцы, натыкается на свежий порез. Иди.
Узкая дверь. Крохотная комната, занятая целиком двуспальной кроватью. Тони лежит ничком, наполовину съехал на пол, локти связаны за спиной серыми простынями. У головы еще ширится пятно. Не могу заставить себя перевернуть тело. Ощупываю теплую кожу под челюстью. Пульса нет.