Из-за работы Армин редко видел отца, но в день рождения, второго ноября, Жан пообещал сыну, что отпросится у начальства пораньше и всей семьёй с размахом отметят четырнадцатилетие сына. В тот день в гостях были и Эрен с Сашей, они собрались все вместе, тогда ещё дружной семьёй, за большим праздничным столом, не хватало только главы семейства. Они смиренно ждали не отвечавшего на звонки Жана, ждали слишком долго, чтобы не начать волноваться. Но в итоге все пришли к выводу, что Кирштайн просто не смог уйти с работы. Армин просидел на диване, обхватив колени руками, до двенадцати ночи, пресекая все попытки матери загнать себя в кровать. Но раздавшийся в гнетущей тишине звонок телефона сообщил, что ждать больше некого. Восемь ножевых ранений в живот и грудь, Жан скончался от полученных травм, не приходя в сознание. А Армин смотрел безумным взглядом на рыдающую мать и, словно в бреду, повторял одно и то же: «Папа придёт, он обещал». Но отец так больше и не переступил порог квартиры.
Убийцей оказался муж той самой пациентки, жизнь которой Жан так и не смог вырвать из когтистых лап смертельной болезни. Банальная месть, банальный нервный срыв, банальное помутнение рассудка, сгубившее целую семью. Армин видел этого потрёпанного и измученного мужчину лишь раз, когда они с Микасой проходили свидетелями по этому делу, и когда тот попросил Аккерман стать его адвокатом. Это был первый раз, когда Армин не на шутку испугался своей матери. Оскалившись и грозно зарычав, она накинулась на подсудимого и впилась ногтями в его горло. Армин видел такие сцены по телевизору в программе «В мире животных», точно так же львицы впивались клыками и когтями в шеи антилоп. И если бы не подоспевшие полицейские, то трагедии было бы не избежать. Тогда Армин возненавидел профессию врача, возненавидел людей. Он перестал верить в добро.
После похорон Жана, Микаса окончательно ушла в себя. Она сутками напролёт сидела в спальне, закрывшись от всех и монотонно перелистывая шуршащие листы фотоальбома. Иногда тишина в её комнате сменялась тихим плачем, и Армин крепко сжимал кофту на груди, пытаясь перетерпеть невыносимую боль в сердце. На любые попытки Эрена расшевелить сестру, на любые сочувствующие и поддерживающие слова Саши и на каждое старание Армина обратить на себя внимание и показать матери, что он ещё жив, что он с ней, Микаса отвечала молчанием и немигающим взглядом в пустоту. Но однажды, спустя месяц, Микаса резко вышла из забытья. В её глазах снова появился блеск, лицо озарила тёплая улыбка, и Армин снова услышал её нежный и любимый голос. Но то, что, называя его имя, мать обращалась не к нему, он заметил не сразу. Сначала это были редкие оговорки, когда вместо «Армин» Микаса говорила «Жан», затем частые разговоры на медицинскую тему, а закончилось всё неконтролируемым желанием Аккерман сделать из сына отличного хирурга. Армин молчал, улыбался матери и смиренно кивал, замечая, как его личность рассыпается на части. Он терпел, убеждал себя, что скоро всё пройдёт, что маме просто нужно немного времени, чтобы справиться с горечью потери любимого человека, но пролетали недели, месяцы, а в их отношениях практически ничего не менялось. И тогда Армину, четырнадцатилетнему ребёнку, принявшего на себя тяжёлый удар судьбы, пришлось принять пугающую правду: они с Микасой как сын и мать потеряли друг друга.
Он остался совсем один, Армин Кирштайн потерялся в темноте чёрного леса, забившись под старое дерево, в то время, как Армин Арлерт и Жан Кирштайн весело проживали его жизнь. Он не винил их, не проклинал за то, что «лишили» его жизни, но если бы они были живы, то, может быть, Армин смог бы увидеть яркий золотистый свет в этой непроглядной тьме.
— Отец…
Горячие слёзы хлынули из глаз. Он слишком долго сдерживал свои эмоции, и вот чаша переполнилась. Крепко обняв краски, Армин повалился на кровать, уткнулся в подушку и сжал её зубами. Никто не должен видеть его слёз, слышать его всхлипов, даже он сам. Никто не должен видеть его слабость. Мягкая лапа коснулась его щеки, и над ухом прозвучало тихое мяуканье. Армин повернул голову и встретился взглядом со старым Лютиком. Иногда Кирштайну казалось, что в этих жёлтых кошачьих глазах понимания и сострадания больше, чем в любых человеческих, что рыжий кот — единственная живая душа на планете, которая способна разглядеть его. Лютик ткнулся влажным носом и приластился к Армину. Нет, был всё же в его жизни один человек, для которого он всегда оставался Армином Кирштайном, — Саша. Только Саша видела в нём личность, только она понимала его. И это сделало его эгоистом. Армин видел, что Эрен ей совсем не подходит, что он откровенно пользуется ей, но страх потерять единственную родственную душу настолько сильно въелся в его мозг, что он готов был согласиться на их свадьбу, лишь бы Браус не ушла.
Он больше никого не хотел терять.
========== Глава 6 ==========
Послышался звон разбитой посуды, а за ним незамедлительно последовал громкий возглас Эрена:
— Проклятье!
Армин открыл глаза и немигающим взглядом уставился в потолок. Он чувствовал себя совершенно разбитым и невыспавшимся. Ощущение, что и не спал вовсе. Он так извёл себя, что заснул прямо в одежде, сам того не заметив. Глаза болели и чесались, очень хотелось пить, а на грудь давило вчерашним чувством горькой обиды и чем-то ещё, чем-то вполне реальным и тяжёлым. Армин чуть приподнял голову — Лютик, свернувшись клубком и посапывая, мерно поднимался и опускался вместе с грудной клеткой подростка. Кирштайн аккуратно переложил спящего кота — этого и пушечный выстрел не разбудит — на постель и сел, свесив ноги на пол. На душе было паршиво, до болезненных рвотных спазмов, так сильно он с Эреном ещё не ругался, и интуиция подсказывала парню, что восстановить былые отношения уже вряд ли удастся. Армин взял с постели чуть помятую коробочку с красками и, сетуя на себя за то, что так неаккуратно обошёлся с драгоценным подарком отца, положил её обратно в нижний ящик стола. Он не чувствовал себя победителем, открытая перепалка с Эреном и выплёскивание накопившейся злости не принесло ему никакого облегчения. В итоге он просто остался ни с чем. Армин посмотрел на себя в настольное зеркало — опухшие красные глаза, сморщенное лицо и торчащие в разные стороны всклокоченные волосы, таким впору детишек на Хеллоуин пугать. Впервые Кирштайн сильно пожалел, что постригся. Надо будет непременно умыть лицо холодной водой и привести себя в порядок. А шум за дверью всё не стихал. На часах не было ещё и семи. Армину совсем не хотелось пересекаться с дядей, но вечно сидеть в своей комнате, прячась от строгого взгляда зелёных глаз, он всё равно не сможет. Собравшись духом и попросив у уже сонно хлопающего глазами Лютика пожелания удачи, Армин открыл дверь и прошёл на кухню. Эрен быстро елозил ногой по полу, вытирая тряпкой пролитый кофе и бурча ругательства себе под нос; вся решимость Армина как-то сдулась. Если пару секунд назад он ещё помышлял о том, чтобы спокойно поговорить с ним и решить все семейные проблемы, то сейчас уже явно был не момент. Ну на фиг… Или всё же попробовать?
— Доброе утро, — осторожно начал он.
Эрен кинул быстрый взгляд на племянника, поднял с пола тряпку и сполоснул её под краном.
— Пиздецки доброе, — язвительно прошипел он.
Армин поёжился и обхватил плечи руками — да, весьма неудачное начало.
— А ты чего так рано?
Обычно Эрен вставал в половине восьмого и успевал за полчаса поесть и собраться на работу, в то время как медлительному Армину на те же процедуры требовалось больше часа. Йегер метался по кухне, явно без какой-либо определённой цели и чем-то очень сильно рассерженный, подросток мурашками покрылся от исходившей от него негативной энергии. Эрен присел на край стола и судорожно выдохнул.
— С кладбища звонили. Какие-то ублюдки разгромили памятник Армина.
Кирштайн громко сглотнул. Мозг лихорадочно заработал, насильно вытаскивая из памяти моменты вчерашней ночи, которые Армин желал бы изничтожить. Он отдал бы всё, чтобы больше никогда не видеть куски серого гранита, отлетающие от до блеска начищенного надгробия, не слышать звонкий стук металлической биты, не вспоминать чувства блаженного удовлетворения, когда он раз за разом делал большие замахи. Руки начали мелко подрагивать, и Армин сильнее впился пальцами в плечи. Если Эрен узнает, кто это сделал, то…
— Узнаю кто, — словно подслушав его мысли, продолжил Йегер, — глаз на жопу натяну.
И Эрен натянет, Армин в этом не сомневался. Подросток нервно усмехнулся, и Эрен тут же перевёл на него изучающий взгляд. Сейчас бы быстро ретироваться, пока ещё не поздно, но здравый смысл сегодня явно проигрывал неугомонному языку.
— А… насчёт вчерашнего, — промямлил Кирштайн.
— Армин! — строго крикнул Эрен, подросток вздрогнул. — Не сейчас.
Понимай как никогда, Эрен не был настроен на душевные разговоры, и Армин покорно отступил. Он мог гордиться собой, сделал Йегеру больно, отомстил за все свои невысказанные обиды, но душа не пускалась в пляс от радости, наоборот. Армин мучился от отвращения к себе.
— Собирайся в школу, у тебя сегодня ещё дополнительные, — устало сказал Эрен и вышел.
Он просто вышел. Не потрепал по голове, как обычно делал, не похлопал по плечу, Эрен просто прошёл мимо, даже не взглянув на племянника. Армин проводил его сутулую спину взглядом и удивился, насколько дядя постарел. Он всегда виделся ему живым крепким мужчиной с мягкими густыми волосами и горящими северным сиянием глазами. Говоря о нём, Кирштайн представлял перед собой портрет дяди из детства — жизнерадостного, любимого и любящего, такого живого и такого близкого. Нынешний Эрен не имел ничего общего с человеком из его мыслей. Время Йегера утекало сквозь пальцы, словно речной песок, оставляя на нём шрамы в виде глубоких морщин и серебряной седины в каштановых волосах. Эрену было всего лишь чуть за сорок, а выглядел он точно измученный жизнью старик. Эрену было уже за сорок, время не щадило его; Армин прикусил губу — он не щадил его. Может, дядя и не мог понять чувства своего племянника, но он хотя бы всегда поддерживал его физически. Осознание того, что он мог потерять его навсегда, лишиться даже такой поддержки, острым клинком впилось Армину в мозг. Если Эрена не станет, сможет ли он вообще выжить в этом мире? Армин останется совсем один. Да, у него была мать, но он не видел Микасу уже несколько месяцев, лишь изредка слушал её голос из динамика мобильного, искажённый, искусственный, совсем не родной. Что, если время добралось и до неё? Озноб прошёл по телу, и Армин поёжился. Он не хотел лишаться их тепла.
***
— Простите, сколько?
Эрен недвижимо стоял возле кучи серого гранита, которое лишь по характерным надписям можно было определить как надгробие. Кто-то вложил немало усилий, работая над ним. И какому больному мозгу вообще понадобилось это делать? Насколько помнил Эрен, у Армина не было врагов, он жил жизнью более правильной, чем кто-либо ещё. А портить надгробие только для того, чтобы просто повеселиться… Видимо, для таких людей вообще не существует ничего святого. Как ничего святого не существовало и для сотрудников кладбища. Они наживались на горе людей, мастерски ловили тот момент, когда, будучи потрясённый смертью своего близкого, человек не мог здраво мыслить, и подсовывали ему свои услуги по завышенной цене, некоторые из которых были абсолютно не нужны. Эрену повезло тогда — финансовыми вопросами по похоронам Арлерта занималась Микаса — и удалось избежать затрат на протирание надгробия, поливания травы на могиле, ежедневных молитв по усопшему и прочей лабуды. А теперь его вновь пытались развести на деньги.
— Для вас со скидкой мы готовы изготовить новый памятник всего за тридцать одну тысячу четыреста девяносто восемь реле.
Перед Йегером, сложив руки перед собой, мило улыбался молодой мужчина в выглаженном чёрном костюме. Эрену блевать хотелось от этой улыбки, а ещё больше стереть её так же, как этот же самый представитель пытался незаметно оттереть о траву блестящие ботинки от приставшей грязи.
— Я без скидки устанавливал его за семнадцать.
— Мистер Йегер, это было девятнадцать лет назад. Сами понимаете, инфляция, — беззаботно отозвался вымогатель.
— Проваливайте, — коротко бросил ему Эрен.
— Извините?
— Я сказал убирайтесь. Найду фирму, в которой инфляция поменьше, — съязвил Йегер.
Оскорблённый таким отношением, мужчина скривил рот в подобии улыбки и, с неприязнью в голосе процедив «Как пожелаете», удалился прочь. Эрен провёл ладонью по спутанным волоса и с тоской глянул на остатки памятника.
— Прости, Армин, — виновато проговорил он, — как видишь, этот мир совсем не меняется.
Видимо, больших затрат ему избежать не удастся, так что со свадьбой придётся немного повременить. Появившееся на доли секунды облегчение быстро превратилось в стыд. Эрен стал часто задумываться об их отношениях с Сашей. Он постоянно находил для себя какие-то оправдания, и они всегда казались ему естественными. Но чем больше он оставался наедине с собой, тем более высасынными из пальца они казались. Время шло, маразм крепчал, и закончилось всё тем, что Эрен начал подозревать, что он, возможно, просто запутался в своих чувствах и на самом деле никогда и не любил Сашу. «Меня раздражает твоё потребительское отношение к людям» — слова племянника набатом стучали по голове. Кстати, о птичках. Ещё и этому неуклюжему необходимо новый слуховой аппарат покупать. Да, расходы в этом месяце будут немалыми, хотя Армин и так ни черта им не пользуется. Мысли снова ушли в другое русло.
Закатав рукава кофты и натянув рабочие перчатки, Эрен стал работать над восстановлением могилы дорогого друга. Перетаскал гранитные осколки к мусорным бакам, выдернул испорченные и помятые цветы из цветника, вычистил мусор, и спустя пару часов место упокоения вновь стало выглядеть ухоженным.
Йегер переводил дух и, довольный своей работой, вытирал пот со лба, когда сзади неслышно подошёл человек и позвал его по имени.
— Здравствуй, Эрен.
Этот голос занимал отдельное место в его памяти, тягучий и сладкий, точно патока. Только он звал его так ласково и нежно, только из-за него сердце болезнено сжималось от тоски по давно ушедшим счастливым дням. Эрен повернулся и взглянул в живые голубые глаза, слишком живые для того, кого уже давно похоронили.
— Здравствуй, Крис… Хистория.
Всё правильно, мёртвые не воскресают.
Приходя на могилу друга, Эрен часто видел букеты цветов, свежих и не очень. Он молча смотрел на белые розы, красные гвоздики, жёлтые астры… Эрен никогда не злился и не выкидывал их, он не испытывал ровным счётом ничего, даже зная, от кого именно были эти цветы. Но всё же… Покидая кладбище, он невзначай проходил взглядом по лицам прохожих с толикой надежды, что среди них окажется та, кто мёртвой хваткой вцепился в его сердце. И вот она здесь, прямо перед ним. В этой Хистории не было гордости, ни в тёплом взгляде посветлевших глаз, ни в чуть напряжённой позе не было надменности двадцатилетней Хистории. Она повзрослела, набралась мудрости и перестала быть той заносчивой девчонкой, которую до сих пор помнил Эрен. Может, и ему пора стать взрослым? Взгляд зацепился за букет в тонких, тронутых временем женских руках. Злость, обида, горечь накатили всепоглощающей волной — нет, Эрен ещё не готов.
— Алые гиацинты? Тебе не кажется, что уже слишком поздно*? — с упрёком спросил он.
На прекрасном лице Хистории не дрогнула ни одна мышца.
— Никогда не поздно попросить прощение, — спокойно отозвалась она. Рейс глянула за плечо Йегера и нахмурила светлые брови. — Что-то случилось?
Эрен, в силу своего характера, редко рассказывал о своих проблемах посторонним и просил о помощи. Он тщательно обдумывал каждое слово перед тем, как сообщить кому-то «всё в порядке», даже когда «в порядке» означало «очень плохо». Но рядом с Хисторией его язык будто бы специально говорил только правду. Он просто не мог лгать ей. С Армином было так же…
— Кто-то ночью разбил памятник.
— Больные придурки, — грозно отозвалась Рейс. Йегер удивлённо глянул на неё; похоже от двадцатилетней Хистории ещё что-то осталось. — Ты в полицию обращался?
Эрен отрицательно покачал головой:
— Узнал сегодня утром и сразу же помчался сюда. — Он вздохнул и прошёлся ладонью по затылку. — И куда только охрана смотрела?