Профессор, выругавшись про себя, решил, что если это было что-то важное, то ему перезвонят. Выключив компьютер, он запер лабораторию и стал подниматься по лестнице на первый этаж. У Адама было полно времени, чтобы приготовить ужин, ну, или, по крайней мере, просто разогреть его, однако он решил заранее всё сделать, чтобы ничто не мешало их тяжёлому разговору с сыном. С этими мыслями он поставил рисовую запеканку в духовку, выставив температуру в соответствии с той, что миссис Росс указала на упаковке.
“Маркус, мне сложно говорить тебе об этом, но…”
Сев за кухонный стол, Адам принялся читать пришедшую сегодня утром почту, которую он получал довольно нечасто. На обороте старого бланка налогового уведомления от руки были выведены какие-то строки. На домашний адрес письма ему приходили только от Маркуса и от журнала “Вестник техники”, да и то раз в сто лет. Какая-то благотворительная организация просила его пожертвовать одеяла для “бродяг”. Что характерно, организация носила частный характер, будучи учреждённой отдельными гражданами, а не управлением по делам беженцев. В последнее время Адам хотел отдать всё до последней капли крови просящим, хотя совесть его чище от этого всё равно бы не стала.
Услышав шум приближавшегося вертолёта, профессор выглянул в окно. Большинство жителей города уже и не замечало стрёкот из лопастей, ставший частью привычного уличного шума, но для Адама этот звук по-прежнему означал спасение, вызвав чувство облегчения. Вертолёт, должно быть, летел очень низко, раз профессор услышал его шум через толстенные стены особняка. Вытянув шею, он пытался разглядеть, где же летит “Королевский Ворон”, но ничего не увидел, а затем на несколько минут и слышать его перестал. Лишь когда раздался хлопок закрывающейся входной двери, сопровождаемый топотом тяжёлых сапог по коридору, Адам понял, что это прилетел Маркус, и поспешил ему навстречу, стараясь не переходить на бег. Сын шёл по коридору, неся “Лансер” на руке. Судя по выражению лица, он явно чувствовал себя не в своей тарелке. На нём всё ещё был полный комплект брони, а также эта его дурацкая бандана, которую он носил вместо нормального шлема. Маркус весь пропах дымом.
— «Я не успел переодеться, пап», — сказал он. — «Пилот вертолёта подкинул меня сюда прямо из патруля. Ты не против, если я сначала в душ схожу?»
— «Конечно, Маркус», — ответил Адам. Сын ведь тоже был полноправным хозяином дома, ему вовсе не надо было спрашивать ни у кого разрешения. — «Тебе пока налить что-нибудь выпить?»
— «Было бы неплохо», — пробормотал Маркус, топая по лестнице.
В подвале всё ещё имелись запасы хорошего бренди, но пить его надо было только из лучших хрустальных бокалов. Адам плеснул в каждый, не жалея, под укоряющий взгляд его деда, бригадного генерала Роланда Феникса, увековеченного в полной парадной форме Королевского полка Тиранской пехоты при помощи кисти лучшего художника того времени. Адам по-прежнему старался не смотреть деду в глаза, когда Маркус вновь спустился вниз.
Обычно юноши начинали выглядеть ещё моложе, сняв униформу, но только не измученный и выгоревший Маркус, который выглядел куда старше своих лет. Адам заметил, что у сына с их последней встречи седых волос значительно прибавилось. Маркус, и без того редко улыбавшийся, сегодня выглядел совсем разбитым. И хоть его лицо и оставалось непроницаемым, но взгляд выдал всё, что у него творилось внутри.
“Он уже не мальчик, ему тридцать два года. Но я хотел для него лучшей жизни, а не такой”.
— «Ну, как дела?» — осторожно спросил Адам, протягивая бокал сыну.
— «Сегодня не смогли спасти человека».
— «Чёрт, извини…» — ответил профессор, прекрасно понимая, каково сейчас сыну, но никогда не мог смириться с этим чувством. Именно оно заставило Адама уйти из армии и посвятить себя созданию оружия, которое навсегда бы прекратило все войны. Но и в этом он не преуспел. — «Ты ведь понимаешь, что это не твоя вина».
— «Я почти что ухватил его за руку. Мог спасти его».
— «Маркус, не надо, не начинай упрекать себя в этом».
Сын опустошил бокал в два глотка, даже не моргнув. Казалось, он смотрит вовсе не на самого профессора, а куда-то на дальнюю стену за его спиной.
— «Черви в любой момент прорвут нашу оборону. Думаю, тебе пора уезжать отсюда, пап. Я серьёзно».
— «Мне работать надо», — ответил Адам, подумав о том, что это всё его вина, и что он должен остаться и принять этот удар. — «Да и куда мне ехать-то?»
— «Есть же какой-то план эвакуации. Его всегда составляют».
— «Мы удержим Эфиру».
— «Постараемся удержать».
Адам не знал, как ему теперь рассказать обо всём Маркусу. Скольких его боевых товарищей убила Саранча? Тем не менее, это надо было сделать, нельзя больше откладывать. Если он объяснит Маркусу, как же близок был к тому, чтобы найти способ остановить Саранчу, то, возможно, сын не станет его так строго судить.
— «Скоро ужин будет готов», — сказал Адам. Маркус по-прежнему не сводил глаз со стены за его спиной. — «Что ты там высматриваешь?»
— «Почему ты снял его фотографию?» — Маркус показал пальцем на стену, всё так же крутя пустой бокал в руках. Адам обернулся. На красной парчовой ткани ярко выделялся куда менее выцветший фрагмент квадратной формы. Профессор наконец-то убрал со стены столь неприятное ему фото.
— «Да надоело каждый раз на Дальелла смотреть, как в комнату вхожу», — ответил он. Фотография была сделана на церемонии вручения медали Октуса. Это была высшая награда, которую мог получить гражданин КОГ. На снимке, сделанном для хроники, ныне покойный председатель Дальелл вручал медаль за службу Адама на благо человечества, после того, как его трудами завершились Маятниковые войны.
“Служба на благо человечества? Я же изобрёл оружие массового уничтожения. Оно убило не меньше наших граждан, чем войск СНР. А затем я пошёл ещё дальше и позволил случиться чему-то куда более страшному”.
— «Слишком много воспоминаний с этой фотографией связано», — завершил мысль Адам.
— «Пап, хватит уже казнить себя из-за залпов “Молота”», — сказал Маркус. Бедняга, он ведь ничего не понимал. А когда ему откроется вся правда, он возненавидит отца. Адам был в этом абсолютно уверен.
— «Всё не так просто. Мне надо кое-что тебе рассказать».
— «Давай сначала поужинаем», — предложил Маркус. Он никогда не был из тех, кто любит поболтать, так что Адам понимал, как же тяжело будет завести с ним беседу о чём-то личном. Сын ухватился за первый же повод ни о чём не разговаривать с отцом. — «Потом всё расскажешь».
Полтора часа, в течение которых блюдо разогревалось в духовке при 180 градусах, проведённые в почти что гробовой тишине, тянулись невероятно долго. Адама это ощущение возвращало к реальности, пока он сидел за кухонным столом, пытаясь выбрать наилучший момент, чтобы во всём признаться.
— «Кстати, насчёт Ани», — начал профессор, заставив себя отвернуться от стеклянной двери духовки. — «Как у тебя с ней дела? Вы вместе ещё, или уже нет?»
— «Да как обычно всё».
Адам задумался, вёл ли себя Маркус иначе в компании Ани, изливал ли ей душу, но всё же решил, что это не так.
— «А у Дома всё нормально?»
— «До сих пор вверх дном переворачивает все лагеря “бродяг”, какие только находит».
— «А ты как думаешь, Мария ещё жива?»
— «Он абсолютно в этом уверен, и мне этого достаточно», — тон Маркуса немного изменился. Порой казалось, что в нём уживается два разных человека. Один разговаривал, как обычный солдат, выходец из рабочего класса, в другом же чувствовались нотки воспитанного аристократа, каким Маркус был в детстве. Менялись эти тона его голоса в зависимости от того, с кем он разговаривал. Дом даже придумал прозвище для этого тона голоса друга — “Маркус-мажор”. Именно им сын сейчас и разговаривал. — «Ты мне о чём-то рассказать хотел. Я так понимаю, вести эти меня не обрадуют».
“О, господи. Ну всё, пора. Только не отворачивайся от меня, Маркус, прошу, только не отворачивайся. Постарайся меня понять и простить”.
— «Да. Есть одна вещь… о которой я тебе не рассказывал. Да и никому другому тоже».
Маркус лишь откинул голову немного назад, одарив отца недоверчивым взглядом, совсем как Элейн.
— «Значит, что-то про маму».
Такого ответа Адам от сына точно не ждал. Но тот был всё же прав — дело и впрямь касалось его матери. Элейн обнаружила туннели ещё задолго до того, как её супруг стал задумываться над тем, что же может там обитать, и поплатилась за это собственной жизнью. Адам лишь несколько лет назад нашёл в себе силы признаться Маркусу в том, что его мать вообще когда-то спускалась в эти пещеры. И вот он вновь оказался в той же самой ситуации, скрывая подробности от сына, потому что ему духу не хватило рассказать Маркусу, зачем вообще его мать полезла в эти пещеры.
— «Не совсем», — наконец-то ответил профессор, выругавшись про себя из-за того, что разговор весь этот давался ему куда сложнее, чем он предполагал. Ему казалось, что слова сами польются из него рекой, но чувство вины словно задавило в нём все потуги. — «Прости меня. Ты часто о ней думаешь?»
Прежде, чем ответить, Маркус отвернулся в сторону, будто бы пытался вспомнить.
— «Нет», — наконец сказал он. — «Порой я даже лица её вспомнить не могу. Ладно, просто расскажи всё, как есть. Это твоего проекта касается? Сам же знаешь, я тебя сам о таком расспрашивать не начну. Засекречено — значит, есть причины».
Они худо-бедно стали подходить к теме разговора. Адам попытался ухватиться за эту возможность, чтобы заставить себя поступить правильно и рассказать наконец-то Маркусу всю эту постыдную историю, но затем взглянул в глаза сыну. Тот был измучен боями, состарился раньше времени. У него отняли нормальную жизнь, отняли даже самых близких друзей. Адам просто не сумел заставить себя произнести нужные слова.
“Может, я просто не хочу взваливать на него такой груз, или же тут всё дело во мне, потому что я не смогу смириться с тем, если сын потеряет ко мне всякое уважение? Если я когда-то и соберусь поведать об этом, то тем более ему первому рассказать надо, ведь мне всё сложнее и сложнее держать всё в себе и жить с этим”.
— «Да, дело касается проекта», — ответил Адам, решив, что наберётся смелости и расскажет всё сыну в другой раз. — «Мне кажется, я уже близок к изобретению способа остановить Саранчу».
Маркус бросил невидящий взгляд на духовку. Он уже не раз слышал подобное. Возможно, он был не так уж и близок с отцом в последние годы, но Адам по-прежнему прекрасно умел распознавать все эмоции сына. Тот явно был в замешательстве.
— «Ну, это замечательно, пап», — ответил Маркус, вернувшись к своему обычному тону простого солдата. — «Но ты точно уверен, что тебе стоит мне всё это рассказывать?»
Адам не мог винить Маркуса в этом. Как вообще можно такие вещи спокойно объяснить? Как бы он объяснил сыну, что ещё задолго до “Дня-П” знал о том, как Саранча под ними набирается сил, но никого не предупредил об этом? Как бы рассказал Маркусу о том, что он вёл переговоры с Саранчой, умоляя их подождать, хотя ведь прекрасно знал, почему они так стремятся захватить мир над ними?
Но всё же Адам так никого и не предупредил, потому что был абсолютно уверен в том, что сможет сотрудничать с ними, а не превращать их в очередного врага в этом обезумевшем мире, раздираемом войнами, где никто так до сих пор и не научился жить в мире.
Теперь же, спустя пятнадцать лет молчания, рассказать об этом уже было просто невозможно, равно как и невозможно было объяснить людям, что Саранча уже далеко не самая большая угроза всему живому на Сэре.
— «Ты прав, Маркус», — сказал наконец Адам, понимая, что никогда не станет тем человеком, которого в нём видел его сын. — «Засекречено — значит, есть за что».
КВАРТАЛ СУИЦА, УПРАВЛЕНИЕ ОБОРОННЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ КОАЛИЦИИ ОБЪЕДИНЁННЫХ ГОСУДАРСТВ (УОИ КОГ), ДЖАСИНТО.
Нэвил Эстром даже вспомнить не мог, когда последний раз ему удавалось провести пару дней вне компании профессора Феникса, но твёрдо намеревался использовать это время на полную катушку для себя. Не то чтобы Адам ему не нравится. Нэвил проработал бок о бок с профессором почти что четырнадцать лет, и тот стал для него практически вторым отцом. У бедняги Адама были очень натянутые отношения с сыном, а Нэвил всегда был готов его выслушать и пожалеть. После этого ему было куда проще оказаться вовлечённым в семейные дела Фениксов.
Но сегодня отец с сыном наконец-то решили провести свободное время вместе, что случалось крайне редко. С тех пор, как Нэвил присоединился к команде разработки проекта “Молот” во время Маятниковых войн, это был первый раз, когда Адам ушёл с работы на выходные, что открывало доступ Эстрому к архивным записям. Пора было заняться делом, и сейчас ему меньше всего надо было, чтобы Адам отвлекал его из лучших побуждений.
— «Хватит уже насвистывать», — вдруг раздался чей-то голос. — «Больно радостно звучит».
Нэвил осторожно высунулся из-за забитых полок, чтобы посмотреть, кто же вошёл в комнату. Это был Горди — один из охранников. Он стоял в дверном проёме, ухватившись волосатой рукой за латунную ручку двери.
— «Может, это я работаю учёным, а призвание у меня — художественный свист».
— «Я и не думал, что тут кто-то есть, доктор Эстром».
— «Сегодня рабочий день же».
— «Да, но директора нет, так что я подумал, что и вы пару дней отдохнуть решите».
— «Ну, в каком-то смысле я сейчас как раз отдыхаю», — Нэвил показал пальцем на аккуратные стопки документов, лежащие на полу, к каждой из которых была приклеена скотчем бумажка с надписью “Не перекладывать!”. — «Терпеть не могу, как он записи в архиве хранит. Не пойми меня неправильно, я за этого человека жизнь отдать готов, но нам надо хранить всё это так, чтобы суметь быстро всё вывезти, если придёт приказ о немедленной эвакуации. Пожалуй, разберусь тут со всем, пока директора нет».
— «Тогда не буду отвлекать», — усмехнулся Горди, выходя из комнаты и закрывая дверь за собой. — «Ещё лет десять пройти успеет, пока он в следующий раз отгул возьмёт».
“Если у нас вообще будут эти десять лет”.
Нэвил замер, наблюдая за пылинками, кружащимися в луче света, словно птицы в тёплый денёк. Несмотря на тишину, царившую в комнатах архива, даже тут он слышал глухой рокот артиллерии, звучавший всё ближе и ближе, а порой и чувствовал вибрацию от залпов. Нэвилу даже необязательно было читать ежедневные сводки, которые приносили в кабинет Адама, чтобы знать о том, что войска червей сосредоточились возле южной и западной границ Эфиры. Казалось, они готовятся к финальному наступлению. Людям удалось выиграть лишь совсем немного времени, отступив к гранитной плите, но ведь и черви не одними только туннелями ограничивались. Наступая теперь по поверхности земли, черви привели с собой целые эскадрильи риверов, которые не давали продыху пилотам вертолётов. Нэвил не хотел больше никуда отступать. Раз его брат решил погибнуть в бою, как настоящий солдат КОГ, то и он последует его примеру.
— «Ладно, давай уже за дело», — сказал Нэвил самому себе. Взяв следующую папку из стопки, он прошёл вдоль полок, выискивая подходящее место для неё среди рядов неподписанных картонных конвертов коричневого и красного цветов. В красных лежали документы с разным грифом секретности — от “для ограниченного пользования” и до “совершенно секретно”. Это были наиважнейшие архивные записи во всём КОГ. Каждый документ, составленный в Управлении оборонных исследований, хранился здесь, даже какие-нибудь неразборчивые каракули, выведенные от руки на обороте конверта. Даже то, что не было под грифом секретности, обнародовать могли бы лишь лет через пятьдесят, а то и вообще никогда. Ни один документ не выбрасывался в мусорное ведро, не уничтожался путём разрезания, и уж тем более ни при каких условиях не покидал этих стен. Нэвил раскрыл одну такую папку, из которой вдруг выпал кассовый чек. Подняв его с пола и осмотрев, Нэвил понял, что этот чек из продуктовой лавки был выписан сорок лет назад. Оставалось лишь изумляться над тем, какие тогда были цены на продукты. Но на обороте чека карандашом было написано длинное и сложное уравнение по расчёту фокального расстояния. Да, в Управлении оборонных исследований действительно серьёзно относились к сохранению всех документов. К тому же, всегда была вероятность, что когда-нибудь этот материал вновь понадобится.