Ответим на эти вопросы по порядку.
Вачнадзе освободили очень скоро. Филькин просил задержать его до утра. Утром Филькин не явился, ребенок кричал, в полиции сообразили, что незачем зря задерживать невинного человека. Кроме того, двое замолвили словечко за Вачнадзе – городовой, чтобы получить очередную благодарность, и молодой жандарм, чтобы отомстить за своего друга Архимедова.
У Вачнадзе был второй ключ от двери. Он явился домой к как будто бы запертой лавке. Взволнованный дворник встретил его. Он клялся и божился, что ночью из лавки слышались выстрелы и был виден слабый свет. Но Вачнадзе сделал удивленное лицо и спросил только, видел ли он, что лавка осталась пустая, и один из ушедших запер ее на ключ? А потом он поблагодарил дворника за беспокойство, и, пряча деньги в карман, тот перестал задавать бесполезные вопросы.
Типография продолжала существовать. Она выпустила и распространила еще не одну тысячу листовок. Василий перешел на другую работу, вместо него прислали нового подпольщика. Николай, Ольга и Вачнадзе продолжали работать в типографии.
А Архимедов? А отношение к пропаже Филькина?
На этом лучше всего даст ответ разговор, происходивший в «Отделе Наружного Наблюдения» месяца через два после описанных событий.
Этот разговор вели трое: почтенный господин в золотых очках и с тростью с костяным набалдашником, оборванец с фуражкой, сдвинутой набекрень, и юноша с бородавкой, одетый в студенческое пальто. Этот юноша теперь уже не молчал, как раньше. Он не был новичком и философствовал, как старый филер.
– Да-с… странные дела происходят на белом свете!.. – печально сказал господин в золотых очках. – Вот был Ферапонт Иванович – и нет его… Сгинул, растворился, выражаясь высоким словом. И хоть бы какой след!.. А?..
– Не без того, что эсэры его убрали!.. – глубокомысленно сказал юноша с бородавкой. – Давно они на него зубы точили. Я знаю… Членов боевой организации кто арестовывал? Вот и доарестовался! Эх!..
Все трое сосредоточенно помолчали.
– Есть слушок, – сказал, понижая голос, оборванец, – что Ферапонт Иванович совсем не погиб… Только не мог он неудачу с этой лавкой перенести. Опять же дочери его заели… И ушел он, говорят, в чернецы и живет во лесах, питаясь, так сказать, акридами и диким медом…
– Да, это вам не Архимедов!.. – злобно подхватил господин в золотых очках. – Вот ведь негодяй, крутился-крутился, мозолил глаза, потом выбрал время и перешел комиссионером в частную контору. Какие деньжищи зашибает!..
Все трое помолчали опять.
– А жаль, – печально заговорил снова оборванец. – Архимедов да Ферапонт Иванович очень бы сейчас пригодились!.. Народ бунтуется, бомбы так и летяг. Горячие времена наступают для нас, господа!..
И он был прав. Приближался 1905 год с его героическим рабочим движением и уличными баррикадными боями.
И, предчувствуя эти бои, выковывая сознательность масс, стучала в подвале старого дома черная типографская машина, работала кучка упорных людей, отдающих партии и рабочему классу лучшее, что они имели: свободу, здоровье, жизнь.
– Господин ротмистр!
Низенький господин с военной выправкой, в рыжем непромокаемом пальто, неподвижно стоял на шумном, залитом огнями тротуаре берлинской улицы.
Он стоил у витрины часовщика и, не отрываясь, смотрел на длинные стрелки стеклянного большого циферблата. Было одиннадцать, только одиннадцать ночи. Еще час ожиданья… Услышав призыв, он не обернулся на него. Кто мог позвать его так, в его теперешнем положении?
– Господин ротмистр, князь Львов! Теперь князь Львов содрогнулся – да, обращались к нему. Не ответить, пропустить?.. Но любопытство брало свое. Медленно и как бы нехотя он повернулся на каблуках.
– Поручик Журбачев? Ты? Вы? – Прежнюю настороженность сменило радостное изумление.
– Да, конечно же, я, ротмистр.
Князь Львов качнулся вперед. Он вынул из карманов руки – большие, красные руки воина-фронтовика и сжал в них тонкую кисть Журбачева.
– Выпьем, князь? Пива? Портвейну? Шнапсу? – радостный Журбачев тащил его к двери ресторана.
– Шнапсу? Я рад, – густым голосом сказал ротмистр.
– Какая встреча, князь! – Журбачев снял шляпу и положил ее на край стола. Незаметно он поглядел на стенные часы. До свиданья с ней остался почти час. Они успеют поговорить и выпить.
– Представьте, князь, иду по улице, думаю о прошлом, о вас, – тонкие руки поглаживали волосы направо и налево от пробора, – и вдруг вы сами собственной персоной! Поговорим, князь, поговорим! – Журбачев наливал вместительные рюмки.
Они заговорили о прошлом. Собственно, говорил только Журбачев. Ротмистр молчал – он как бы нехотя выпил первую рюмку, а затем, разом забыв благое решение, только и занимался ее наполнением и опорожнением. Да, «дикий ротмистр» никогда не церемонился с водкой.
Журбачев говорил теперь о себе. Да, он здорово победствовал здесь первое время. Рассчитывать не на кого, он был, как на мели, что только не приходилось делать. А потом… внезапно улыбнувшись, поручик склонился ближе.
Потом знакомство с дамой – с дамой из высшего круга. С этого пошло все. Где он работает? Сейчас, собственно, нигде. Эта дама требует, чтобы он не утомлял себя работой. Он обеспечен всем необходимым… Конечно, с одной стороны, это тяжело – муж подозревает, вечные сцены, он должен бегать на свиданья бог знает куда.
– А вы, князь, как вы провели эти подлые годы?
Все это время ротмистр сидел неподвижно, слушая, как сквозь сон, подавая односложные ответы.
Не пьяный, нет, он не был пьян – водка только слегка расшевелила его. Нет, он просто устал от тайны. Неожиданно он решил рассказать все.
– А вы, князь? – снова повторил поручик.
– Долг перед родиной – самое святое для офицера! – вдруг веско и неожиданно сказал ротмистр.
– Долг перед родиной? – поручик ожидал не того. Он вдруг обиделся.
– Долг перед родиной? – он покраснел и налил себе рюмку. – Но родина забыла о нас. Россия живет своею жизнью, мы отщепенцы, накипь в европейском котле. Мы мучились достаточно, теперь каждый устраивается, как может. Где она, эта ваша родина?
Он остановился, ожидая ответа. Ротмистр молчал, покачиваясь, положив на стол руки в широких обшлагах.
– Генерал Вихорев! – крикнул поручик возмущенно, и ударил рукой по столу. – Вы помните Вихорева – гения атак и боковых обходов? Он в Лондоне повар торгового пароходства. Полковник Шрамм – ваш друг – герой Перекопа, где он? На деньги жены он открыл тир для стрельбы в цель. Хрущев, Осадчий, Острокидзе – надежда армии, лучшие дворянские фамилии – они работают приказчиками и лакеями в Париже. А вы – разве у вас вид подходящий для офицера и князя?!
– Я? – сказал ротмистр, как-будто он только и ждал этого мгновенья. Он наклонился вперед и схватился за стол, как бы падая в развернувшуюся бездну. – Я… Вы слышали о кондотьерах?
Удивленный поручик откинулся на спинку стула.
– Кондотьеры, – внятно и торжественно сказал князь Львов, – люди, лишенные родины, продающие чужим свое славное оружие. В средние века они появлялись отовсюду – из своих разоренных и нищих государств. Они добивались многого – иногда даже престола. Вспомните Цезаря, Борджиа, Медичи, Сфорцу. Они бились не против всех – только против своих исконных врагов. Мы, русское офицерство, мы теперешние кондотьеры Европы.
Поручик молчал. Он явно не понимал. Кондотьер? Какой высокопарный вздор. Он покосился на смятую кепку ротмистра, на его вдохновенное багровое лицо.
– Вы, князь, вступили в иностранную армию?
– Нет… – князь помотал головой.
– Ведете антисоветскую кампанию?
Ротмистр молчал. Странными, пронизывающими глазами он смотрел на собеседника.
– У кондотьеров были и другие обязанности, – оказал он тихо, – обязанности более деликатного свойства. Они устраняли врагов государства – поодиночке, а не в открытом бою. Им сообщали имя человека, и человек этот исчезал. Я… – ротмистр помолчал и обвел зал глазами, – за последнее время я убил шестерых большевиков, и сегодня, меньше, чем через час, с божьей помощью, должен убить седьмого.
Поручик был бледен. Бледен так, как может побледнеть худощавый, напудренный человек. Только яркие подкрашенные губы и большие глаза резко выделялись на белом лице. В этих темных глубоких глазах зажглось какое-то новое, неприятное чувство.
– Князь, вы простите, но я не совсем понимаю.
Он сидел, выпрямившись, до странности пристально глядя на князя.
– Что же здесь не понимать? – ротмистр раздражительно фыркнул. – Ну, да, самые ответственные дела – их выполняю я. Об этом знаю только я и поручивший. А на следующий день весь читающий мир узнает об этом.
– И вы… соглашаетесь… быть убийцей?
– Ну, да, – ротмистр шептал так же доверчиво, – первый из них был Франц Монроу – секретарь стачечного фонда. Вечером он вышел из дому и не вернулся больше. Второй – большевик Седов из России. Третьего – Христиана Герца…
– Господи помилуй, вы убили Христиана Герца? – крикнул поручик, подымаясь.
Он крикнул это так, что оглянулись сидящие за соседними мраморными столиками. Светлый, отделанный позолотой и увитый ползучей зеленью зал был полон посетителей. Все говорили о своем, никто не обращал внимания на соседей. И тем не менее зал стал умолкать, и удивленные лица быстро оборачивались к их столу.
– Сядьте! – прохрипел ротмистр. Его бурая рука до боли сжала руку Журбачева.
Поручик сел. Вокруг снова был смех и шумные разговоры.
– Ну, да, – сказал после молчания ротмистр, и сразу подобрался. – Да, это я убил Герца. Что вы скажете на этот счет?
– Но ведь это… – поручик смотрел с негодованием, – это не было политическое убийство. Я знал Герца – он был только дельцом, тут и не пахло политикой. У него вышла ссора с Гутманом, целлулоидным фабрикантом…
– Вы ошибаетесь! – сказал ротмистр угрожающе и резко. Таким тоном, – это помнил поручик, в былые годы в застенке контрразведки он допрашивал пойманных большевиков. – Вы ошибаетесь – Герц помогал коммунистам Гутман представил мне доказательства… Сам он…
– Так вы договорились с Гутманом? – сказал поручик, начиная холодеть. – Вы действовали от него? Может быть, он и платил вам за это убийство?
– Да, он платил мне, – отрезал князь.
Дрожащей рукой поручик стал надевать перчатку.
– Вам платят частные люди! – перегнувшись через стол, он повысил голос. – Частные люди, вы понимаете это? Платят за что? За убийство их личных врагов. Да, да, только их врагов, не заблуждайтесь. Вы, русский офицер – орудие в их руках.
Он натянул, наконец, перчатку, и почти нахлобучил на голову свою мягкую шляпу. Бросив кредитку на блюдо, он быстро встал из-за стола.
– Стойте! – крикнул ротмистр. – Стойте же, или…
– Белая гвардия, – спасители отечества, кондотьеры! – поручик скривился от горечи и отвращения. – Прощайте, ротмистр Львов! Я не доносчик, но надеюсь, мы никогда не увидимся больше.
– Подождите! – крикнул князь, огибая стол. – Поручик Журбачев, подождите!
Пробегая между праздничными столами, мельком он взглянул на часы. Было без двадцати двенадцать. Еще двадцать минут… Но он догонит этого дурака. Он докажет…
Он выбежал на улицу, в фантастический свет несущихся мимо авто трамваев. Стоя у входа, поручик смотрел на часы.
– Поручик! – сказал ротмистр, злобно задыхаясь. – У меня ведь нет баб, у меня нет женщин, на деньги которых я могу ходить в серебре и в замше…
Поручик густо покраснел. Он с силой отбросил руку князя. Он бросился к медленно идущему автобусу и исчез в его мерцающих недрах. Князь последовал за ним…
В своем пузатом, дрожащем нутре, на мягких, подогнутых лапах, автобус нес их панорамой берлинских улиц. Мало-помалу ротмистр осознал, что едет в нужном ему направлении. Он уже успокаивался – место его назначения близилось с каждой секундой. Он приподнялся, – револьвер болтался в кармане, – «дело прежде всего», – подумал он. Это дикое обвинение – Журбачев пьян или сошел с ума. Но сначала покончить с делом. И он тупо удивился, увидев что поручик впереди тоже встает и делает шаг к выходу.
Они сошли вдвоем на просторной площади, а яркий автобус унесся вдаль.
– Поручик, – сказал князь. Он стоял, закинув голову, и выжидательно и просяще смотрел на Журбачева, – мы сейчас расстанемся – я пойду направо, вы налево. В последний раз выслушайте меня, поручик.
Поручик обернулся. Он ждал, опираясь на трость.
– Миша! – князь плотно ухватил его за мягкий обшлаг. – Миша, ты неправильно понял… Даю слово князя и дворянина, я был уверен, я и теперь уверен, что казню большевиков. Да, верно – я беру поручения у частных лиц. Но разве это не все равно? Я брал деньги, но за что? Я должен жить, не могу издохнуть, как пес. Вот и сегодня – разве не большевика, не проклятого советского агитатора я убью сейчас?
Поручик молчал. Князь продолжал возбужденно:
– Миша, подумай, ведь это же риск, даже я не пошел бы на это за деньги. Охотиться за человеком, идти одному, убивать его сзади… Тебе говорят – в такой-то час, в таком-то месте вы встретите такого-то. И больше ничего. Если я попадусь, меня будут судить, как убийцу. Разве можно это сделать за деньги? Разве можно поверить…
Он робко взглянул. И острое бешенство, бешенство жирного человека горячей струей вновь толкнуло его в сердце.
Поручик верил. Он стоял также, опершись на трость, устремив вниз свои большие карие зрачки. Но в этих зрачках князь не прочел ничего хорошего. В них были презренье, гадливость, страх, и только сочувствия себе не видел в них ротмистр.
– Хорошо, – сказал поручик, – я, князь, понимаю, не мне осуждать вас… Может быть, – он подыскивал слова, – может быть, вы правы в своем роде. Но, простите – почти двенадцать. Я должен идти…
Они стояли в самом центре площади, зыбкий свет высоких фонарей с четырех сторон теснил и разгонял мглу. Недалеко были деревья парка.
Неожиданно что-то странное, похожее на жуткое предчувствие, начало зарождаться в сознании князя. Он опустил руки и отступил назад.
– Вы идете в этот парк?
Поручик сделал утвердительный жест.
– Я вам не советую делать этого, господин поручик.
– Вы шутите, князь? – поручик тоже отступил, меряя князя взглядом. – Я иду туда на частное свидание. И я запрещаю вам мешаться в мои дела.
– А я, – крикнул ротмистр, – я запрещаю вам идти в этот парк.
Поручик пожал плечами и пошел к парку.
– Я запрещаю вам это потому, – сказал князь голосом глухим и медленным, – потому что вы противник политических убийств. А через пять минут, ровно через пять такое убийство произойдет в этом парке.
– Но, князь; этого не может быть, – поручик обернулся потрясенный, – в этом парке меня дожидается дама.
Он не видел, как переменился в лице князь Львов при последних словах. Теперь он уже сам схватил его за большую, горячую руку. И эта рука начала дрожать мелкой пугающей дрожью.
– Вас будет ждать дама? – мертвым голосом сказал ротмистр. – Дама в сером авто на третьей освещенной аллее? Вы подойдете к ней и сядете в авто? Так?
Теперь понял и поручик. Совсем другими, расширенными, осознавшими все глазами смотрели они друг на друга.
– Хорошо, – после долгого молчанья сказал ротмистр, – идите.
Но Журбачев не уходил. Он смотрел на ротмистра, и сопоставлял, и думал. Он был безоружен, кругом было пусто, ни одной живой души. Его сердце колотилось коротким, отчётливым стуком.
Ротмистр стоял неподвижно – короткая, упрямая фигура, в долгополом пальто, с руками, засунутыми в карманы. Из-под сломанного козырька кепки маленькие глаза внимательно следили за Журбачевым.
– Князь! – нерешительно произнес поручик. – Князь!
Князь молчал, стоя в той же позе.
– Хорошо, князь, я пойду, – сказал поручик, и его упавший голос неожиданно охрип, – я пойду и не обернусь ни разу. Но помните, моя смерть, именно моя, камнем ляжет на вашу душу. Вы знаете, кто я, каково мое прошлое, и скажу еще – мою любовницу зовут фон-Финк, она жена банкира Финка…
Он оборвал и пошел. Кулаки Львова сжались в карманах; он стоял напряженный, с толстым, багровым лицом, глядя вслед уходящему Журбачеву.