Вот правая рука шевельнулась, выползла с толстым, коротким маузером. Он поднял руку и вновь уронил ее.
И вдруг уходящий изменил свой размеренный шаг. Он не выдержал. Он странно пригнулся и побежал. На белых плитах, на черном фоне близких деревьев его элегантная фигура делала фантастические зигзаги.
Князь вскрикнул и, выбросив руку, зажмурившись от бешенства и напряжения, два раза нажал упругий, короткий спуск…
…А утром князь получил пухлый пакет.
«Господин фон-Финк, – прочел он, – благодарит вас за успешное окончание дела. Условленная сумма прилагается, за последствия можно быть спокойным. Господин фон-Финк полагает, что дальнейшее знакомство между им и вами не является необходимым».
Подписи не было.
Третья вероятность
Командир сторожевого авиаотряда повесил трубку. Подошел к столу, что-то записал на краю узкого листка. Резко повернулся к красноармейцу, сидевшему на табурете у окна.
– Товарищ Богданов, это смерть. Их бомбовоз вылетел пять минут тому назад. Будет здесь через двадцать. Самое скверное – им точно, известно расположение замаскированных складов. Полдюжины бомб, – и весь западный участок останется без снарядов. И это накануне генеральной контратаки. Ни одного зенитного орудия. Ни одного летчика. Можно ли было раскассировать всех. Вы уверены…
Человек с табурета кивнул головой.
– Я уверен. Двое возвратятся скоро, но не раньше, чем через 40 минут. Произошло недоразумение. Сидоров…
Закоптелая скрипучая дверь открылась. В комнату вошел летчик.
Летчик был одет в черную, истертую и обвисавшую кожу куртки и теплых штанов. На голове – кожаный шлем, облегающий затылок и переходящий в широкие уши, застегнутые под подбородком. На лбу – под коричневой кожей лица, под парой бледно-голубых усталых глаз поблескивали другие, безжизненные глаза – тусклые пилотские очки.
– Товарищ Сидоров.
– Товарищ командир, поручение выполнено удачно.
Удалось кончить на час раньше. Самолет в исправности. Сдан мотористам. Прошу принять рапорт, товарищ командир.
– Товарищ Сидоров.
– Только что получил известие о тяжелой болезни сына. Сюда пробралась жена – достала пропуск командующего армией: Если мое двухдневное отсутствие не может повредить…
Летчик, протянул рапорт. Командир покачал головой.
– Мне очень жалко, товарищ, но я не могу принять его. Вы летите снова. Скажите мотористам, чтобы аппарат был готов. Видите ли, товарищ, через четверть часа здесь будет польский бомбовоз. Задание – разрушить наши склады. Все летчики в отлучке. На вас остается последняя надежда. Вы должны задержать его. Хотя бы на двадцать минут. Напрягите всю ловкость, не жалейте пулемета. Помните, – вся судьба участка в ваших руках.
Летчик повернулся и вышел. По коридору застучали и замерли его уверенные шаги.
Красноармеец у окна – начальник роты обслуживания – заговорил после минуты молчания.
– По-моему… тут две вероятности. Или он будет действовать смело и тогда, возможно, задержит налет, или… Вы слышали его обстоятельства. По-настоящему, женатых нельзя допускать в ряды красвоенлетов. На всякий случай, пойти – расставить ребят с винтовками. Но… возможная высота исключает мысль о такой защите.
Командир сидел у стола, сгорбив спину и опустив на руки остроконечную краснозвездную голову.
Самолет был готов. Приподнявшись на стройных передних лапах-шасси, с круглой, неподвижно устремленной вперед головой мотора, с распростертыми мощными крыльями и опершимся в землю длинным хвостом, он только ждал седока, чтобы отважно броситься вперёд – в голубую неизвестность. Внутри уже билось его мерное стальное сердце – сердце, отбрасывающее назад мелкие дымки сгоревшего бензина. Два моториста возились около, выверяя и исправляя последние неточности машины.
Сидоров стоял здесь же – человек в черной коже, человек с голубыми глазами, рыцарь воздуха, снова уносившийся в воздух. Он последний раз стиснул в объятиях дрожащее тело – такое слабое и податливое – и опустил руки.
Из-под синего платка смотрели на него большие умоляющие глаза. В его душу проникал волнующий голос – голос двадцатилетней матери, раздавленной страхом потери единственного сына.
– Костя, милый, ведь, это в последний раз. На полчаса… Ты не будешь рисковать… А потом со мной… Я так устала. Я не могу без тебя, Костя!..
– Товарищ Сидоров, вижу неприятельскую машину. – Молодой моторист выскользнул из-под крыла, протягивая в даль измазанную маслом руку.
– Костя.
Сидоров снова пожал тонкие пальцы и бросился к самолету. Мигом очутился внутри. Ноги на рулях поворота, лопатки – в жесткую спинку сиденья, руки – на руле глубины и на черных рычажках, приводящих в действие привинченный сверху угрюмый пулемет.
– Товарищ Сидоров…
– Костя…
– 20 минут…
– Пускай!
Четыре крика столкнулись с равномерными взвывами и свистом, и, отброшенные, затерялись внизу. Крылатая машина скользнула вперед. Прыжки по земле, земля уходит. Самолет несся вверх и вверх, навстречу неумолимому, быстро растущему врагу.
Они встретились… Парень начинает обстрел… Берет высоту… Ловко, мать его в сердце…
Высоко в ярком безоблачном небе встретились два врага – маленький светлый крестик самолета и большая темная тень с рядами широких крыльев и смертоносными подвесками под фюзеляжем. Бомбовоз был захвачен врасплох. Он начал поворачиваться на месте, стараясь сбить пулеметами кружащегося сзади противника.
Внизу кучка людей, одетых в шинели и шлемы, с биноклями и винтовками в руках. И немного в стороне еще одна фигура – маленькая тонкая женщина, в темном платочке. И все они – и женщина, и шинели, думают только об одном – об одиноком седоке аэроплана, от успешных действий которого зависит победа тысяч – победа Красной армии, может быть, победа единственной в мире свободной страны.
Самолеты продолжали крутиться на месте, вычерчивая сложные, необыкновенные фигуры. То, что снизу казалось веселой и увлекательной игрой, было на самом деле лихорадочным пулеметным боем. Нападал истребитель, хорошо защищенный бомбовоз мог легко отбиваться от легковесного противника. Но время, время…
Тяжелый зрачок командира скользнул по темному циферблату, по медленной (не остановилась ли) стрелке и снова устремился вверх. Прошло пять минут. Еще пятнадцать до возможного прибытия аэропланов. Часы, самолет, часы…
– Смотрите. Мы погибли. Самолет приближается. Смотрите.
Да, тактика бандита резко изменилась. За пять минут перестрелки, угадав желание задержать его во что бы то ни стало, он, не переставая стрелять, начал снова двигаться к складам. Истребитель Сидорова беспомощно вился сбоку.
– Белые морды. Они поняли нашу мысль. Они сбросят бомбы и спокойно уйдут обратно. Кончено. А Сидоров… Что он хочет делать.
Восклицание… Несколько моментов недоумения… Потом…
Напряженную тишину всколыхнул громкий вздох многих грудей. За вздохом – отчаянный крик догадавшейся женщины.
Красный самолет, покружившись над неуклонно идущим вперед бомбовозом, вдруг резко поднялся над ним. Потом начал падать вниз – пропеллером вперед, все скорее и скорее. Бомбовоз рванулся в сторону.
Но было поздно. Маленькая машина врезалась в его расколовшийся корпус.
Высоко в небе сверкнул огонь и громыхнул столб черного дыма. Бесформенная пылающая масса – воздушная могила героя – медленно падала вниз.
Двое красноармейцев склонились над распростертым на земле женским телом. Бледный командир положил руки на плечо соседа, снявшего шлем и вытиравшего обильно проступавший пот:
– Товарищ Богданов, вы, кажется, говорили о двух вероятностях. Но, понимаете ли, Сидоров знал, что будет, если бомбовоз долетит. А относительно семьи – он прежде всего был коммунистом… Я только хотел сказать, что то, что он сделал, было третьей вероятностью.
Порошок идеологии
НЕБЫВАЛОЕ ИЗОБРЕТЕНИЕ!
СЕКРЕТ МИРОВОГО ГОСПОДСТВА!
ФУРМАН ГОВОРИТ – «НЕТ!»
Нам сообщают, что последние опыты профессора Фурмана дали изумительные результаты. Найдено, наконец, соединение, обеспечивающее его эксплуататорам безграничное господство над человечеством. Суть изобретения: комбинация химических веществ дает излучения, действующие на человеческий мозг. Подпавшие под влияние «Фурманита» навсегда теряют свои прежние склонности и способности. В течение короткого времени им может быть привита любая новая идеология. Излучений одного грамма «Форманта» хватает на три тысячи субъектов. Изобретатель отказывается вести переговоры о продаже. Подробности в вечерних телеграммах!!!
– Мы должны торопиться Дэрби! Вот уж и газеты пронюхали про изобретение «Фурмана».
Старый джентльмен в золотых очках опустил на колени чернеющий сенсационным известием номер «Дейли Ньюса».
Джентльмен в кресле, напротив, молчал. Он робко-робко кашлянул и устремил вопросительный взгляд на третьего собеседника – Дангрэва.
Председатель Нефтяного Треста Дангрэв был еще совсем молодым человеком. Его стройная безукоризненная фигура выделялась странным, почти нелепым пятном на фоне мрачных и неуклюжих фигур его собеседников. В линиях его четырехугольного подбородка и в холодных черных глазах заключалось то, что приносило ему неизменную удачу во всех предприятиях и подчиняло его воле всех соприкасавшихся с ним людей.
– Послушайте, Мэдженс! пальцы Дангрэва нервно перебирали бумаги: я снова повторяю, что мы не должны жалеть никаких затрат на покупку изобретения. Этот порошок… Вели мы разбросаем один килограмм его по объятой угаром большевизма России, нам удастся установить равновесие. От пролетарской идеологии ничего не останется, и о революции не будет и речи. Понимаете ли вы, что значат эти слова теперь, когда наши рабочие могут восстать ежеминутно!
– Но вы забываете самое главное, Дангрэв! Изобретение Фурмана не продается. Почему вы думаете, что он сделает исключение именно нам?
– В данном случае вопрос только в сумме. И, вообще, этот спор я считаю излишним. Мы всегда сможем сговориться с профессором…
Рука Дангрэва метнулась к стройному ряду металлических кнопок. На стене, над кнопками висело шесть круглых каучуковых кружков. Три члена Правления приставили по кружку ко рту и уху. Шестиугольный желтый экранчик на стене вспыхнул матовым светом. Пальцы Дангрэва продолжали бегать по кнопкам. Беспроволочный телефон заработал.
– А, может быть, Фурман отлучился из своей африканской лаборатории?
На вспыхнувшем ярко экране выделились бледные очертания: – широкое обезьянье лицо с четырехугольным подбородком под огромным выпуклым лбом. В маленьких глазках светились ум и звериная хитрость. Таков был химик Фурман – слава и гордость ученого мира второй трети двадцатого века.
Три трубки плотнее прижались к напряженно-слушающим ушам. Три пары глаз внимательно впились в желтый шестиугольник.
– Мистер Фурман, с вами говорят члены Правления Американского Нефтяного Треста.
– Вижу! – голос Фурмана звучал глухо и неприветливо.
– Вы знаете… слухи о вашем новом изобретении…
– Эти слухи не преувеличены.
– Мы хотели-бы сговориться о покупке…
– Это невозможно. «Фурманит» не будет продан частным организациям.
– Трест не остановится перед затратами, мистер Фурман. Вы сами можете назначить нужную сумму…
– Бесполезно. Ко мне с утра до вечера пристают с подобными предложениями. Мое изобретение не продается. – Изображение на экране потухло. Фурман отошел от аппарата.
– Дьявол! – Мэдженс с силой бросил на стол каучуковый кружок: – он продаст его рабочим России!!!
Дангрэв оставался невозмутимым.
– У нас есть и другие возможности. – Пальцы Дангрэва снова вошли в соприкосновение с кнопками телефона.
– Бюро сыска Нефтяного Треста. Вышлите немедленно четыре номера…
– Каких? – Безразлично… Да. Дда… Наиболее умных и мужественных… 5, 12, 26 и 40? Отлично… Через пять минут? Отлично.
… Через пять минут алюминиевый блестящий лифт выбросил на площадку двадцатого этажа Правления Треста четырех изящно одетых молодых джентльменов. Четверо смертных вошли и неподвижно встали у дверей перед тремя земными богами – в креслах, вокруг стола.
– № 5.
Человек атлетического сложения шагнул вперед.
– Хорошо. № 12.
Вперед вышел маленький человечек с лисьей проницательной мордочкой.
– Отлично. № 26 и № 40.
Человек с красивыми печальными глазами на загорелом лице и толстый низенький человечек переступили с ноги на ногу.
– Вы четверо командируетесь Трестом на ответственное дело. Необходимо доставить сюда секрет одного изобретения.
Подробные инструкций и чековые книжки найдете в обычном месте. Отправляйтесь сегодня-же. Изобретение должно быть здесь через неделю. Можете идти. Помните, что Трест надеется на вас!
Четверо поклонились и молча, как по команде, вышли из комнаты.
Курили все присутствующие, но воздух комнаты оставался по-прежнему свежим и прозрачным. Табачный дым уходил в автоматические вентиляторы, устроенные в потолке. Сквозь высокие окна комнату заливали потоки света, и лучи теплого весеннего солнца вырезали квадраты на гладком полу. Вдоль стен стояли четыре закрытые белыми чехлами кровати.
Высокий, худой силач – товарищ Дымов нервно шагал из угла в угол. Товарищ Нибур лежал на кушетке, закинув руки за голову. Низенький, бородатый Волков прямо, по-военному, подняв голову, сидел у стола среди комнаты.
Дымов вдруг остановился.
– Но это-же невозможно, товарищи! Если изобретение Фурмана попадет в руки капиталистов, они сумеют оттянуть еще на двадцать лет дело мировой революции. Что вы улыбаетесь, Нибур? Может быть, вы сомневаетесь в справедливости известий наших заграничных агентов?
– Дымов прав, – заговорил Волков, – конечно, идеология не прививается через внушение, а определяется общественным бытием, теми производственными отношениями, которые существуют в данный момент. В конечном результате изобретение Фурмана свелось-бы к нулю, так как рабочие, даже потеряв свою идеологию и приобретя новую через внушение, – все-же, после нескольких лет жизни в условиях капиталистической действительности, вновь переформировали бы эту идеологию на пролетарскую. Но Дымов прав, когда говорит, что это грозит нам оттяжкой на несколько лет и может повлечь за собой утерю политической власти на некоторое время. Возникает так же вопрос – продаст-ли Фурман им свое изобретение? По сообщению «КОМТА» он наотрез отказал Правлению Нефтяного Треста Америки…
– Фурман очень странный и загадочный человек. Вы знаете, он живет в Африке, в ее необитаемой части. Говорят, его мастерские охраняют дикие звери, специально дрессированные им, и отряды немых негров. Вот, помните мое слово: имя Фурмана еще будут произносить в иной обстановке и, во всяком случае, не среди других ученых имен.
– Да, он несомненно выжидает чего-то.
– А мы… Наше правительство… Мы переговаривались с ним?
– Это держится в тайне… ВЦИК… Я слышал вчера…
Волков задумчиво покачивался на стуле.
– Мы должны получить это изобретение! Зачем? Конечно, нам оно не так важно, как им. Но это ускорит наши победы. Мы деклассируем всех капиталистов на Западе.
Вдали захлопали поспешно отворяемые двери. Все ближе и ближе. Хлопнула последняя дверь, и в комнату ворвался белокурый человек, с гладко выбритым лицом и парой веселых, голубых глаз под густыми бровями. Он облокотился на стол и торжествующе оглядел собеседников.
– Товарищи! Сейчас в Цека разбирался вопрос о «Фурманите». Профессор отказался вести всякие переговоры. Ведение дела поручено четырем товарищам. В порядке партийной дисциплины… Даются неограниченные полномочия… Эти товарищи – мы!