– Давно не мылся, – поясняет Джеймс и вновь думает, что сошел с ума.
Он разговаривает со своим больным воображением. И его подлое, нездоровое сознание услужливо воссоздает для него образ лучшего друга, которого Барнс последний раз видел десятилетие назад. И которого убил, чтобы спастись самому. Кинул в лапы зараженных, чтобы успеть унести ноги. Вот такой Джеймс «Баки» Барнс друг.
Капитан кивает, будто соглашаясь с чем-то, и удобней устраивается рядом с лежанкой раненого. Все никак не может уложить изувеченную ногу, кость то и дело шкрябает об пол.
– Это тоже при падении? – вдруг спрашивает Барнс, не в силах отвести глаза.
– А, да, – Кэп растерянно оглядывает свою конечность, будто впервые видит. – Переломало меня, с приличной высоты упал.
– Знаю, я тоже, – Джеймс неуклюже пытается вытащить левую руку из-под собственного ватного, непослушного тела.
Она затекла и внутри неприятно покалывает, да и около старых переломов опять все ноет и тянет. Барнс чувствует себя настоящей развалиной, когда на то, чтобы вскарабкаться обратно на постель, ему – судя по ощущениям – требуется не меньше пяти минут. Пятно крови на бинтах становится больше и боль от раны стремительно распространяется по всему телу. В затылке пульсирует тупая боль. Джеймс устало откидывает голову на подушку, облизывает распухшим языком бледные губы, и вновь поворачивается к терпеливо ждущему гостю.
– Когда нас нашли, никого не удивило, что мы оказались разбросаны по разным частям цеха? Я – около котлов, ты – в безопасном месте за решеткой, где тебя не могли достать зараженные.
– Не знаю, – мужчина пожимает плечами, – вопросов как-то особо не задавали. Тогда из всего отряда остались только мы с Рамлоу.
– И ни один не спросил, как это так вышло, что неразлучные друзья, да что там друзья? Практически братья! На этот раз не разделили одну участь на двоих?
– Я соврал, – Джеймс давится кашлем, – у меня было много времени в госпитале, чтобы все продумать, чтобы история звучала складно.
– И какова легенда? Уверен, это что-то выдающееся. Помню, как красиво ты лил сахарный сироп в уши своим многочисленным обожателям.
– Мы отступали. Ты прикрывал меня, пока я искал выход из окружения. Но, в конце концов, когда ты понял, что зараженных слишком много и сдержать их не получится, а значит, вдвоем нам не уйти, ты решил пожертвовать собой: заманил их на мост между платформами, и подорвал его, рухнув со всей этой сворой вниз.
– Я такой благородный, Баки, с ума сойти, – бывший друг пораженно качает головой, прижимая истлевшую руку к небьющемуся сердцу.
– Самый настоящий герой, – подтверждает Барнс.
– Умер, но дал шанс выжить лучшему другу.
– Да, так все и было.
– Нет, не было.
– Не было, – снова соглашается мужчина.
Грызущее чувство вины, ненависти и презрения к самому себе бьет Барнса под дых.
– Это я подорвал тот чертов мост, пока ты еще был на нем. Я мог спасти тебя, вытащить, ты же успел зацепиться за перекладину, висел там – над этой пропастью. Но я сбежал. Увидел, что из четвертого сектора появляются новые зараженные, и сбежал, пока коридор был еще чист.
Джеймс судорожно хватает ртом воздух, сознание медленно заволакивает густым туманом. Боль в животе отголосками звучит где-то на самом краю, вдалеке, помогает цепляться за реальность.
– Но… второй мост, который вел к… к выходу, он был проржавевший. Не выдержал меня, тоже рухнул. И я вместе с ним. Только я выжил… Выжил, но как жить с этим, не знаю.
Джеймс Барнс давится слезами и горечью, отчаяньем и стыдом. Захлебывается облегчением, потому что впервые за долгие годы он говорит о том, что произошло. И будто с каждым произнесенным словом из него вытаскивают шипы, иглы, которые намертво вросли в него, из-за которых Джеймс все это время гнил изнутри.
– Я приходил за правдой, Баки, – капитан поднимает лишенные зрения и цвета глаза, – и я рад, что наконец-то ее услышал.
Он склоняется над мелко дрожащим, судорожно сжимающим кулаки мужчиной. Их глаза встречаются в последний раз; Джеймс замирает, смотрит куда-то сквозь молочно-белое бельмо.
– Мне страшно. Где Стив? Где же он? – мужчина порывается сесть, но ледяные истлевшие пальцы касаются лба, удерживают на месте.
– Он совсем рядом, не бойся, – голос звучит почти нежно. Будто мать уговаривает больное дитя успокоиться.
Джеймс пытается еще что-то сказать, его губы лихорадочно дергаются, но тут стылая рука ложится на глаза, закрывает их. Барнс последний раз спазматически вздыхает и его тело, наконец, обмякает.
Призрак прошлого неторопливо поднимается, и медленно, подволакивая искалеченную ногу, бредет к двери. Останавливается напротив худой, угловатой фигурки, замершей в проеме. Смотрит сверху вниз на того, чьей воле теперь подчинена вся дальнейшая жизнь Барнса. Проходит сквозь Роджерса и навсегда покидает эти стены.
***
– Эй, поднимайся. Слышишь? Вставай, блять, разлегся тут.
Джеймс морщится от громкого голоса, который звоном отзывается в гудящей голове.
– Ну?!
Щеку обжигает коротким, но хлестким, хорошо поставленным ударом.
– Какого?.. – Джеймс никак не может прийти в себя.
Он с трудом открывает глаза и в висках тут же будто разрывается бомба. Барнс прижимает ладони к лицу и хрипло стонет.
– Да ты вообще никакой.
Джеймс знает этот голос.
– Какого хрена? – он все же открывает глаза и фокусирует взгляд на человеке, склонившемся над ним.
Уголок рта, приподнятый вверх шрамом, ползет еще выше.
– Не ожидал? – хмыкает в своей привычной ехидной манере Рамлоу.
– Нет, – честно признается Джеймс и пытается оглядеться.
Вокруг ничего не видно, все затянуто плотной черной пеленой.
– Вот и я не ожидал, что ты окажешься таким слабаком.
– Рамлоу… – «Иди нахуй».
Отношения с сослуживцем у него не складывались. Рамлоу был тем еще сукиным сыном, но – надо отдать ему должное – хорошим наставником и тренером. Он многому научил Барнса, пусть и передавал знания с излишней жестокостью и жесткостью.
– Я здесь не для того, чтобы учить тебя. И так кучу времени потратил на такого неблагодарного мудозвона, как ты.
– Я… я вообще ничего не помню. Не понимаю. Где мы? Откуда ты здесь? Где… Я должен сопровождать одного… одного человека.
– Ага, – Брок с колючей насмешкой смотрит на распластанного мужчину, – но я здесь не для того, чтобы выслушивать все это.
– А для чего? – Джеймсу хочется спать. Голова гудит и кружится, во рту сухо, и все тело сковывает неприятная, болезненная слабость. Сил на то, чтобы перепираться с языкастым Рамлоу, у него совсем нет.
– Для напоминания, – улыбка, больше похожая на оскал, становится шире.
Лицо, левая половина которого перекошена шрамами от ожогов, приобретает холодное, почти хищное выражение.
– Послушай…
– Тебе пора вернуться в клетку.
– Что?
– Пора возвращаться в клетку.
– Я не… – Джеймс не понимает.
Если Рамлоу решил вдруг вспомнить старые времена, когда тренировал его, Барнса, в октагоне, то сейчас не подходящий момент. Джеймс порывается сказать об этом, но сильный удар в лицо не дает ему этого сделать. Прежде, чем окончательно потерять сознание, Джеймс видит охваченного пламенем Рамлоу.
***
– Эй-эй-эй, все хорошо, Джеймс! Это я!
Барнс вскидывается от собственного крика и тошнотворной боли в районе живота.
– С-стив? – он неосознанно хватается за хрупкую руку, будто эта рука – единственное, что способно удержать его от стремительно поглощающего безумия.
– Да, Джеймс, – медленно и терпеливо проговаривает мальчик, на которого мужчина – впервые за последние дней десять – смотрит вполне осмысленно. – Все хорошо, не бойся.
У него уже почти не остается сил. Вообще ни на что. И он едва сдерживает судорожные всхлипы, которые того и гляди вырвутся из груди, когда Барнс приходит в себя.
Джеймс прибывает в ступоре. Он приподнимает гудящую голову, и, поморщившись, пытается разглядеть себя. Неуверенно ощупывает лицо, будто все еще чувствует боль от удара Рамлоу. Внимательно изучает руки, так привычно исполосованные царапинами, белеющими шрамами на костяшках. Опускает взгляд на свое тело, укрытое пледами. Барнс сухо сглатывает и с едва заметной дрожью стаскивает ткань в сторону, несгибающимися пальцами поднимает рубаху и без единой мысли, абсолютно бездумно пялится на перевязанный серыми разлезшимися бинтами живот. Поднимает растерянный, почти напуганный взгляд на Стива, который внимательно наблюдает за действиями мужчины, готовый в любой момент остановить его, если вдруг что-то пойдет не так.
– Почти ничего не помню, – хрипит Джеймс.
Его больной взгляд мечется по лицу Роджерса. Барнс на автомате отмечает заострившиеся черты, бледную, почти синюшную кожу, темные круги и уставшие, воспаленные глаза.
– Они пришли, когда тебя не было, – Стив не уверен, что сейчас нужно говорить об этом, но рано или поздно придется все рассказать. – Не знаю, кто это, Джеймс. Я потом обыскал их карманы и сумки, при них было только оружие, кое-какая еда, немного вещей…да и все, пожалуй. Бандиты, наверное. Не знаю.
Он измождено пожимает плечами и с беспокойством продолжает следить за мужчиной. Он так хочет верить, что Джеймс вернулся. Вменяемый, привычный. Его Джеймс, по которому он так соскучился, истосковался.
– Я их сначала услышал. Они особо не скрывались. Знаешь, так странно. Будто были уверены, что тут никого нет, а если и есть, то им ничто не угрожает, – Стив скользит по мужчине растерянным взглядом, поправляет одежду, накрывает пледами и привычно – абсолютно машинально – кладет узкую ладонь поверх ткани. Будто успокаивая. – Я взял оружие и спрятался на втором этаже. Думал, может они пройдут мимо. Глупо, конечно, – он усмехается уголком рта и виновато смотрит на Барнса.
– Нет, все правильно, – Джеймс почти не дышит, внимательно слушает Стива. – Если есть возможность…
– Уйти от драки, то ее нужно использовать, – кивает мальчик.
Чувствует, как внутри ослабевает узел, который сдавливал грудь. Его Джеймс точно вернулся.
– Но не вышло, – заключает мужчина. Опавшее лицо становится замкнутым, мрачным.
– Не вышло. Но ты… ты… если бы не ты… – Стив кусает губу, хмурится и его пальцы нервно, хаотично скользят по ткани пледа.
– Я боялся, что опоздал, – вдруг признается Джеймс. Стискивает зубы, но заставляет себя продолжить, – думал, что эти четверо добрались до тебя, – он невесело усмехается, вспоминая, как один из них пристрелил своего же, – Стив, я… прости, что оставил тебя одного. Я не должен был.
Мальчик отводит глаза и нервно трет шею, синяки с которой уже успели сойти.
Джеймс не узнает, что их было пятеро. Он не собирается перекладывать еще и этот груз на мужчину, который на своих плечах тащит непомерное чувство вины за ошибки прошлого. Хватит с Барнса собственных демонов и призраков, с которыми, Стив хочет верить, он справился. Поэтому вовсе необязательно Джеймсу знать о том, что первые два выстрела сделал Стив, убив человека, который загнал его в угол и пытался задушить.
– Все нормально. Правда, Джеймс, – настаивает Роджерс, когда Барнс с сомнением хмыкает, – мы в порядке. И это я больше не оставлю тебя одного. – Пытается свести он все в шутку.
Барнс задумывается о чем-то на мгновение, качает головой, а потом говорит:
– Остаемся или уходим вместе? – и будто смущенно смотрит на мальчика.
– Да, – ни секунды не сомневаясь, кивает Стив, – остаемся или уходим вместе.
Они какое-то время сидят в тишине. Роджерс с упоением вслушивается в спокойное, размеренное дыхание мужчины, а сам Барнс неосознанно, интуитивно накрывает чужую ладонь своей все еще слабой рукой, будто в поисках опоры и покоя.
– Тебе надо поесть, – Стив аккуратно высвобождает свою руку, напоследок успокаивающе проведя пальцами по шероховатой коже, – а потом спать. Пора идти на поправку, Джеймс.
Мужчина съедает жестковатую холодную зайчатину и быстро засыпает, чувствуя выматывающую, тупую боль во всем теле.
***
– Она такая себе, я знаю, – смущенно оправдывается мальчик, поднося ко рту Джеймса очередной кусок темного мяса.
– Зайчатина всегда жесткая и довольно сухая, – успокаивает его Барнс, неторопливо жуя, – а так, курица курицей. Спасибо, Стив.
Вообще, Джеймс может и сам поесть, но мальчик настаивает на том, чтобы помочь. В мозгу Барнса возникают какие-то едва уловимые, мимолетные ассоциации, когда Стив кормит его с рук, но он как-то не особо на этом зацикливается.
Ему хочется уже быстрее встать на ноги, он залежался, но Стив, стоит Барнсу про это заикнуться, меряет его таким суровым взглядом, что Джеймс благоразумно решает еще пару дней побыть послушным пациентом.
Вот и получается, что все, что делает Барнс – ест и спит. Роджерс даже менять повязки самостоятельно ему не разрешает. Сам возится с износившимися, почти прозрачными бинтами, которые все это время кипятил и снова пускал в дело, потому что больше перевязочного материала нет.
– Вроде бы нормально заживает, – задумчиво бормочет мальчик, аккуратно опуская голову Барнса после осмотра обратно на свои колени, – думаю, у тебя сотрясение. Это, по крайней мере, объясняет, почему ты так долго находился в отключке.
Мужчина издает какой-то нечленораздельный звук, чтобы дать понять, что он услышал, но говорить о том, что видел, когда был без сознания, Джеймс пока не готов.
Он какое-то время лежит, закрыв глаза, и его грудь размеренно поднимается и опадает под ладонью Стива. Вдруг Барнс начинает возиться, задирает голову, чтобы видеть лицо Роджерса и неожиданно спрашивает:
– Где ты спал?
– А? – Стив жутко тормозит и сначала не понимает, о чем вообще речь.
– Пока я был в отключке, – терпеливо поясняет Джеймс, – где ты спал? Где твой матрас?
Он вертит головой, оглядывая комнату, будто ожидает увидеть внезапно материализовавшееся из воздуха спальное место.
– А… – Роджерс пожимает плечами и его худенькая физиономия вдруг становится виноватой. – Я спал около тебя.
Барнс еще раз оглядывается, потом осматривает свое ложе, и судя по тому, как вальяжно он раскинулся по всему периметру матраса, для Стива места нет и не было за все то время, что они здесь.
– Постой-ка. Стив…
– Что? – мальчишка с замиранием сердца вслушивается во вкрадчивые нотки в голосе мужчины, и гадает, как сильно Джеймс недоволен.
– Ты… – Барнс проглатывает слово, готовое сорваться с губ, – дурачок?
– Нет, – старательно пытаясь сохранить серьезную мину, отвечает Роджерс.
Мужчина сам понимает, как нелепо и бестолково прозвучал его вопрос, но он правда растерян и немного сердит на мальчишку за то, что тот совсем не думает о себе.
– Ты же мог снова простыть, – продолжает мужчина. – Почему ничего не подстелил? Что ты вообще ел, пока я тут валялся? И что…
– Джеймс, – останавливает поток вопросов Стив, – все нормально, серьезно. Я ел, спал, дышал свежим воздухом, в общем, прекрасно проводил время. Находился и нахожусь в добром здравии, в отличие от некоторых.
Барнс поджимает губы и одним только взглядом дает понять, что думает о попытках свести все в шутку.
– Я тоже в добром здравии, – бурчит он в итоге, потому что Роджерс остается абсолютно равнодушен к безмолвным посылам мужчины.
– Да, я так и понял, – мальчишка кивает и машинально, на автомате поглаживает Барнса по спутанным волосам, будто заставляет расшалившегося пса присмиреть.
Джеймс зависает на какое-то время. Вроде как, он был тут главным и все такое… И вдруг Роджерс командует парадом. Наверное, Барнсу не мешало бы сделать…что? Возмущаться, что-то там выяснять и о расстановке каких-то там сил говорить не то что не хочется, а вообще не имеет никакого смысла. Джеймс с удивлением обнаруживает в себе невесть откуда взявшееся смирение и покладистость. Поэтому он молча сдвигается ближе к краю матраса и хлопает ладонью по освободившемуся месту.
– Прошу, – он выжидающе смотрит на замершего мальчика, который все еще сидит, затаив дыхание от своего опрометчивого поступка, – пора спать.
Стив неуверенно косится на мужчину, будто ждет, что тот скажет, что это была шутка, но Барнс не двигается до того момента, пока Роджерс осторожно не устраивается рядом. Накидывает на затихшего мальчика плед, ложится удобнее, стараясь не тревожить рану. Стив лежит ни жив, ни мертв, и боится пошевелиться лишний раз – вдруг заденет Джеймса. Мужчина скептически смотрит на «статую», пристроившеюся с краю, которая, кажется, даже дышит через раз, перекидывает через заметно похудевшее тело правую руку, и подтягивает мальчишку ближе к середине. Роджерс ойкает и оглядывается через плечо.