– Барнс, это ты чертов идиот! – рявкает мальчишка, когда железо все-таки поддается. – Ты называешь это аптечкой?!
Внутри жалкие крохи: четыре упаковки стерильных бинтов, несколько ампул с пенициллином, вата, фурацилин и пара тройка таблеток анальгина. И…зеленка?
– Знаешь, что? – Стив хватает все, что есть и находит среди раскиданных вещей складной нож. – Я сейчас спасу тебя только для того, чтобы потом убить. Научить собирать нормальные аптечки и убить.
Он возвращается к мужчине. Аккуратно разрезает ткань рубашки, чтобы та не мешалась, убирает в сторону уже пропитавшийся кровью лоскут, тут же зажимает кожу рукой, быстро берет новый кусок ткани и плотно прикладывает к ране.
– Так, – сердце бешено колотится, но сознание абсолютно ясное, не замутненное паникой. Барнс прав, сейчас не время истерить, – нужно остановить кровь, ты и так какой-то бледный. Это все нехватка витамина D.
Роджерс чувствует себя спокойнее, когда озвучивает свои действия вслух, проговаривает шаг за шагом. Его голос звучит решительно. Будто он и правда уверен в том, что делает.
Стив торопливо собирает переносную горелку. Ставит над огнем алюминиевую кастрюльку, наливает туда воду. Ждет, пока она станет теплой, после кидает в нее две таблетки фурацилина и начинает быстро перемешивать.
– Вроде бы раствор должен настояться, а еще его нужно процедить, но у нас нет на это времени, извини, – он кидает виноватый взгляд на Джеймса. Того вряд ли сейчас волнуют подобные нюансы.
Мальчик макает кусок ткани в получившийся желтый раствор, слегка дует, чтобы было не сильно горячо, и осторожно, едва дыша, начинает обрабатывать кожу вокруг раны. Входное отверстие от пули совсем небольшое, Роджерс бы даже сказал – аккуратное. В общем, ему кажется, что все выглядит не так плохо. Если не смотреть на землисто-серое лицо Барнса, конечно. И не брать во внимание, как тяжело он дышит. И как конвульсивно порой подрагивает его левая рука.
– Все нормально, – преувеличенно бодрым тоном произносит мальчик, – мы промыли рану, теперь ее нужно прижечь.
Он отбрасывает окровавленные тряпки, отставляет посудину с раствором и берет в руки складной нож.
– Я тут подумал, и решил оставить твой виски в покое. Вообще, было бы лучше засыпать в рану порох и поджечь его, это не только бы помогло обеззаразить ее, но и сразу бы остановило кровотечение… Но я не знаю, как достать порох из пули, – извиняющимся тоном признается Стив, – поэтому прижгу края ножом.
Он с волнением облизывает пересыхающие губы, пока смотрит, как над огнем раскаляется лезвие. Когда Роджерсу кажется, что сталь достаточно накалилась, он подползает ближе к мужчине.
– Сейчас будет немного больно, Джеймс, – он касается бледной щеки дрожащими пальцами, оставляет кровавые следы, – прости, пожалуйста.
Барнс крупно вздрагивает и вымученно стонет, когда обжигающий металл оставляет на воспаленной коже ожог.
– Прости, прости, прости меня, – умоляюще шепчет Стив, придерживая мужчину за плечо, не девая ему сильно шевелиться, и твердой рукой продолжает прижигать края ран.
Барнс на какое-то мгновение открывает стеклянные, абсолютно невменяемые глаза, с его губ срываются тяжелые хрипы, и он сильнее начинает метаться под рукой мальчика.
– Мы почти закончили! – Стив откладывает нож, он пока не нужен. – Ты молодец, Джеймс. Все хорошо. Правда, ты отлично держишься.
Ему хочется верить, что Барнс слышит его и так переносить боль чуточку легче. И еще Стив хочет верить, что делает все правильно, потому что чем ближе он приближается к тому, чтобы наложить повязку, тем больше ему кажется, что он делает все совсем не так, и вообще убивает Джеймса своими действиями, а не спасает его.
Но Роджерс гонит от себя подобные мысли. Он снова обрабатывает раны раствором. После подтягивает к себе чистые полоски ткани, немного неуклюже сворачивает их и прикладывает первый кусок к входному отверстию. Лоскут довольно быстро промокает, а Барнс вновь надорвано стонет. Мальчик замирает на мгновение, после вскидывается и с надеждой и затаенным страхом вглядывается в лицо мужчины. Джеймс снова без сознания.
Стив, упрямо сжав зубы, вновь принимается за работу.
– Так-так-так, – бормочет он, когда и входное и выходное отверстия оказываются накрыты чистой тканью. – Осталось только замотать все бинтом, и считай, что мы закончили!
Стив берет упаковку стерильных бинтов в дрожащие от усталости и нервов руки. Эта дрожь не унимается все то время, пока Роджерс обрабатывает выходное отверстие. Наконец, он старательно заматывает все бинтом. Действует осторожно, пытаясь как можно мягче касаться измученного мужчины, который обливается потом и почти неслышно дышит.
– Вот и все, Джеймс. Все закончилось. Ты молодец.
Он аккуратно приподнимает голову мужчины, чтобы удобнее пристроить ее, но тут его пальцы ощущают какую-то влагу на затылке. Стив испуганно замирает, перемещается и с ужасом смотрит на рану из которой уже медленно сочится кровь.
Стиснув зубы, Роджерс обрабатывает ее, аккуратно убирая слипшиеся от крови волосы, после забинтовывает голову.
Стив подкладывает Джеймсу под голову свой рюкзак, предварительно вытащив оттуда все необходимое, накрывает двумя пледами, а сверху еще пристраивает куртку, потому что Барнс холодный, как ледышка, и плюхается около него на колени.
– Вот и все, – бормочет мальчик, не отрывая глаз от изможденного лица, – вот и все…
Он продолжает что-то бессвязно шептать себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону. Переводит затравленный взгляд на свои руки в засохшей крови и чувствует, как к горлу подкатывает тошнота. Он вскакивает, и, спотыкаясь, выбегает из комнаты. Хватается за стены в коридоре, но ноги не держат. Стив падает на колени и тело сотрясает спазматическая дрожь. Его рвет желчью. Он надсадно кашляет, ощущая отвратительный привкус во рту, бессильно валится набок. Лежит, пытаясь справиться с дыханием. Утирает рот и тут же чувствует запах чужой крови на своей коже.
Стив перестает бороться с собой. Он подтягивает колени к груди и исступленно рыдает от страха, прижимая перепачканные ладони к глазам, чтобы не видеть остывающие и коченеющие тела, разбросанные по всему дому.
***
Следующие дни Стив не отходит от Барнса. Позволяет себе отлучиться только для того, чтобы набрать снег. Он растапливает его над огнем горелки, остужает и переливает в бутылки. Осторожно приподнимает голову Джеймса и тонкой струйкой вливает кипяченую воду между пересохших губ. Снова и снова обрабатывает раны, меняет повязки. После таких перевязок, все еще находящийся без сознания Барнс начинает стонать и метаться. Роджерс бережно придерживает его, боясь, что мужчина нанесет себе вред.
Наконец, агония сходит на нет; Стив нагревает воду, растворяет в ней таблетку анальгина и вновь поит Джеймса, надеясь, что это принесет хоть немного облегчения. Когда Барнс временно успокаивается, Роджерс садится на колени рядом с ним, кладет прохладный компресс на лихорадочно пылающий лоб, и берет мужчину за сухую горячую ладонь. Стив кусает губы и неистово молится. Правда, не знает кому. Не то чтобы он особо верит. А уж Джеймс в бога не верит и подавно. Стив же обещает этому самому богу, который якобы вершит их судьбы и знает все наперед, что если Барнс неверующий выкарабкается, то Стив Роджерс навсегда останется в долгу перед всевышним. Он не уверен, что возносит молитвы правильно, и что сделки с богом заключаются именно так, да и заключаются ли вообще? Но в одну вещь Стив верит яростно и безудержно: даже если бог решит не внимать его просьбам, а Джеймс окажется сломлен борьбой, то Стив Роджерс один будет биться за его жизнь, вырвет этого упрямого мужика из рук старухи с косой, если понадобится. Но уж точно никому не позволит забрать Барнса у себя.
Такие воинственные настроения сменяются апатией и усталостью. Через четыре дня после ранения жар не спадает. Компрессы почти мгновенно высыхают, стоит только приложить их к горячей коже. Порой мальчику хочется плакать от бессилия и своей бесполезности, но он не может позволить себе быть слабым. Сейчас он должен оставаться сильным ради Джеймса. Кто знает, сколько времени потребуется Барнсу для полного восстановления? Тем более что за эти дни он потерял в весе. Вообще, Стиву кажется, что Джеймс тает на глазах, но в действительности потеря веса не критична и не опасна, это естественный процесс при серьезных ранениях.
Еще через два дня температура наконец-то спадает. Стив радуется, как ребенок, несмелая улыбка появляется на его губах, когда целая ночь проходит спокойно. Он думает, что самое страшное позади, что теперь начнется период выздоровления. На седьмой день Барнс начинает бредить.
– Стив… Стив! – Барнс мечется. То едва слышно шепчет имя Роджерса, то кричит.
– Я здесь, Джеймс, все хорошо, – у мальчишки напуганные глаза. Он только было подумал, что Барнсу стало легче, но спустя несколько часов жар вернулся.
Он мягко гладит его по спутанным грязным волосам, утирает тряпкой пот со лба и кладет прохладную ладонь на лихорадочно пылающую кожу. Он думает, что готов отдать все словари в этом мире, лишь бы Джеймс выкарабкался.
– Стив.
Роджерс отвлекается от своих мыслей и внимательно смотрит на притихшего мужчину.
– Что, Джеймс? – он наклоняется ниже, чтобы не пропустить ни единого слова.
Мужчина тянется к нему навстречу, крепко стискивает тонкое запястье дрожащими пальцами, быстро проходится распухшим языком по бледным губам, сухо сглатывает, и на секунду мальчику кажется, что острый кадык разорвет кожу изнутри. Роджерс только хочет сказать что-то успокаивающее и снова промокнуть лоб, но Барнс вдруг нервно дергается, нерешительно и с тревогой косится в левый угол. Тянет Стива за руку ближе.
– Не отдавай меня ему.
– Ч-что? – мальчик не замечает стальной хватки. Страх и мольба в голосе Джеймса оттесняют все на задний план.
– Не отдавай меня ему, – повторяет мужчина. Смотрит серьезно в глаза, только вот в этом взгляде нет ни грамма осмысленности.
– Джеймс…
– Он пришел за мной, – Барнс твердо кивает и, не мигая, смотрит на дальний угол комнаты, – ждет меня.
Стив чувствует, как к горлу подступает истерический смех. Все дело в лихорадке, мало ли что там привиделось Барнсу? Это все жар, твердит себе мальчик. Все из-за температуры.
– Тут никого нет, Джеймс. В комнате только мы с тобой, – он медленно проговаривает эти слова, чтобы убедить не только мужчину, но и себя.
Джеймс всегда видел и замечал больше, чем Стив. Так кто знает, что пропустил Роджерс, выпустил из виду? Не обратил внимания. Он не знает, что там – в голове у Барнса. Что он видит? Стив не знает, как защитить Джеймса от того, чего нет. От того, что существует только в сознании мужчины.
– Он уже здесь. Он всегда здесь, – повторяет Джеймс, – не дай ему забрать меня.
– Никто не заберет тебя, Барнс, – Стив кладет ладонь на покрытый испариной лоб, – я никому не позволю забрать тебя. Все хорошо, тшш…
Он гладит прохладными пальцами кожу, ведет самыми кончиками вдоль глубоких морщин, будто хочет разгладить их, стереть с лица печать, оставленную временем, но по большей части лишениями и болью.
Барнс, наконец, успокаивается, затихает под хрупкой ладонью.
– Вот так, – шепчет Роджерс, продолжая успокаивающе оглаживать лицо мужчины, – здесь только мы с тобой. Остались только мы, и никого больше.
И правдивость сказанных слов вдруг наваливается на него со всей силы, придавливает к земле, потому что Стив знает – он говорит не только об этой комнате. Во всем изуродованном, перевернутом мире у Стива есть только Джеймс, а у Джеймса – Стив, и никого больше.
***
Когда он в очередной раз приходит в себя, мальчика нет рядом.
– С-Стив?.. – мужчина хрипит и закашливается, тут же застонав – правый бок, а затем и всю брюшную полость обжигает болью. – Стив? – Снова слабо завет он спустя какое-то время.
– Он ушел.
Барнс замирает и, не мигая, смотрит на обшарпанный, местами обсыпавшийся потолок. Закрывает воспаленные глаза и пытается дышать медленно, чувствует, как бешено колотится сердце.
Из угла раздаются тяжелые, шаркающие шаги – кто-то подволакивает ногу и медленно, но неотвратимо приближается к мужчине. Замирает около матраса, на котором пластом лежит Барнс, неуклюже опускается рядом. Джеймс обостренным слухом улавливает подозрительный хруст и как о деревянный пол что-то скребет. Какое-то время рядом еще раздается шебуршание, шорохи, хрипы и, наконец, лица Барнса касается затхлое, смрадное дыхание разлагающейся, гниющей плоти. Он дергается, пытается отползти в сторону, но тут же глухо вскрикивает от резкой, острой боли, и не чувствует ничего, кроме нее. Не чувствует, что под бинтами становится мокро, и не замечает, как по серой материи расползаются алые пятна. Вдруг на место сковывающей боли приходит не менее беспощадная, титаническая слабость. Смена ощущений происходит так быстро и так внезапно, что у Барнса не остается сил сопротивляться. Он обессилено обмякает и так и остается лежать – наполовину съехав с матраса на пол, неудобно подвернув под себя руку. Дышит загнанно и поверхностно, обливается потом, вымученно выдыхает сквозь зубы.
– Не стоило тебе двигаться, – булькающие, невнятные слова раздаются над самым ухом, – твой мальчишка потратил много времени, чтобы остановить кровотечение.
Барнс отворачивается и зажмуривается. Ему хочется орать от страха и беспомощности. Ему страшно, потому что Он никогда раньше не выходил из темноты, не приближался, не находился настолько близко – руку протяни и коснешься.
– Тебя нет, – затравленно шепчет мужчина, – ты ненастоящий. Тебя здесь нет.
– Как это нет? – собеседник искренне удивлен. – Здесь только мы с тобой. Остались только мы, и никого больше, Баки.
Джеймс вздрагивает, когда слышит свое имя. Имя, которым его звали много-много лет назад. Когда он еще был другим человеком. Кем-то, кто не убивал друзей.
– Посмотри на меня. Мы так давно не виделись.
Барнс собирает все силы и все остатки былого мужества в кулак, поворачивается и медленно открывает глаза.
На секунду ему кажется, что он не сможет сдержать испуганный вопль полный отвращения, но он крепко стискивает зубы, так, что те начинают скрежетать, и старается дышать через раз.
Капитан когда-то был очень красивым. Но теперь – спустя десяток лет – от былой красоты ничего не осталось. Изодранная форма висит лохмотьями точно так же, как и изорванная в лоскуты кожа, покрытая трупными пятнами. Тело, некогда сильное, полное жизни тело, разлагается, и полуистлевшие мышцы развороченной щеки открывают взгляду челюсть с правой стороны лица. Зубы на фоне темного мяса кажутся кипенно-белыми. На верхней челюсти не хватает клыка, на нижней – коренных зубов. Сквозь получившиеся дыры виден почерневший язык. Барнс пялится на представшие перед ним зрелище и не может выдавить из себя ни звука, ком в горле становится все больше.
– Зубы выбило при падении, – верно истолковывает его остекленевший взгляд Капитан.
Что же, теперь Джеймсу понятно, почему слова старого друга звучали так шепеляво и нечетко. «Ага, дело только в недостающих зубах», – думает про себя Барнс.
– Ну, как тебе? – снова обращает на себя внимание гость. Хотя все внимание Джеймса и так сосредоточенно на нем и только на нем.
Мужчина опускает взгляд ниже, старательно избегая смотреть в белесые, покрытые пленкой глаза, останавливается на шее и груди. В принципе, Барнс никогда не был особым любителем анатомии, поэтому вполне мог бы обойтись и без того, чтобы в нескольких сантиметрах от себя увидеть вены, сухожилия, мышцы и сломанную ключицу, прорвавшую кожу. Он вновь опускает глаза и понимает, что за скрежет и царапанье слышал: левая нога вывернута под неправильным углом и малоберцовая кость (если скудные знания Джеймса его не подводят) острым осколком упирается в пол.
Это нелепо, безумно, но именно эти гладкие белые кости, виднеющиеся то тут, то там, кажутся Барнсу очень интимной картиной, тем, что нужно скрыть от чужих глаз. И именно эта деталь заставляет его смутиться, потупить взгляд. И, пожалуй, вот тут-то Джеймс и понимает, что окончательно поехал крышей.
– Выглядишь стремно, – признает он, все же набравшись смелости и взглянув в незрячие глаза напротив, – и от тебя воняет.
– От тебя тоже, – невозмутимо парирует собеседник. Голос сдавленный, звучит будто из бочки, – но я-то мертв, уже одиннадцатый год пошел, а ты живой… вроде как.