- Но знаешь, что?
- Что? - не понял лис.
- В прошлом году мой дядя придумал несколько классных мелодий, и одна из них стала настоящим хитом. Это, как тебе объяснить... когда все вокруг знают песню, музыку для которой ты написал.
- Получается, твой дядя оказался талантлив?
- Оказался, - кивнула Надя. - А мама оказалась кругом неправа. Но я - не она, и не собираюсь судить о твоих способностях к чему бы то ни было. Вдруг в тебе тоже дремлет талант, а я помешаю ему раскрыться?
Лис улыбнулся и, кажется, что-то ответил, но его слова унесло порывом холодного ветра.
Ветер налетел внезапно, набросился, словно дикий зверь, обжёг горло ледяным дыханием. Феликс вскочил, чувствуя неладное. Лошадь заржала и неуклюже попятилась, повозка встала.
'Поворачивай, ну-у!' - сипло прокричал старик. Без толку. Лошадь была напугана, не слушалась поводьев, хрипела и рвалась.
Надя пригляделась: на них, подобно смерчу, надвигался огромный штормовой дух - даже больше тех, что она видела в Лазури. Он был весь тёмный и будто бы...
...злой?
Быстро приближаясь, он взрывал под собой землю и та, вырванная с пучками травы, кружила комьями у его несуществующих ног. Надя успела лишь подумать, что через какую-нибудь пару секунд элементаль настигнет их, и тогда...
- Стой! - раздался голос, и было неясно, как он может быть слышен при таком жутком ветре.
- Остановись! - раздалось повторно.
Только теперь Надя поняла, что голос принадлежит Феликсу. Тот выбежал навстречу штормовому духу, преграждая путь к ней и испуганному вознице. К удивлению обоих, элементаль остановился. Его полные ярости глаза устремились на лиса.
- Прочь! - сказал Феликс. - Я приказываю!
На мгновение девушке почудилось, что дух вот-вот двинется на дерзкого принца, чтобы закружить его, разметать, разорвать на клочки. Но вместо этого элементаль загудел ещё громче и вдруг рванул ввысь, обдав округу градом камешков и земляных комков. Сразу после этого всё стихло.
Лис обернулся, и стало видно, что его правый, ослепший глаз чуть мерцает голубоватым огнём.
- Неплохо, да? - приняв горделивую осанку, спросил Феликс. - Кое на что я всё-таки годен.
Старик, успокоив лошадь, ошарашенно уставился на него.
- Это мой волшебный лис, - пояснила Надя, подойдя и взяв на руки хвостатого принца. - Держу его, чтобы гонял мышей и разных там элементалей.
- Так ты чародейка! - воскликнул дед (скорее не от удивления, а просто потому, что иначе он не говорил). - Вот спасибо! Как бы я сейчас один, не знаю! Ишь, какой штормовик здоровый! Вот такой же, веришь, у нас в Осиновке и похозяйничал!
- Да пустяки... - ответила Надя, но тут же спохватилась: - Где-где похозяйничал?
- В деревне ж моей! - объяснил старик. - Осиновкой звалась. Недалече тут, уж лет пятнадцать как покинута. Да ты залазь в телегу. По пути и расскажу, раз интересно. Стоять-то чего?
Феликс ловил каждое слово. Лошадка вновь бежала по дороге, старик говорил.
- Я в Осиновке родился и шестьдесят лет без малого прожил. Всё хорошо у нас было: место пускай не людное, а раз в день торговец да и проедет. В речке рыба плещется, в лесу зверьё бродит, земля - и та на урожай не скупится. Чего ещё для честной жизни надо? - Дед вытряхнул трубку, набил свежего табака, закурил. - А однажды, под вечер, прискакали к нам два всадника. Хоть совсем ещё мальчишки, годков, знаешь, по четырнадцать, но видно: из благородных. Зачем наведались, кого искали? Понятия не имею. Но только уехали они от нас злые, что черти. Один всё глазами зыркал и губами шевелил. А в ту же ночь заявился к нам штормовик. Огромный и злой, аж чёрный весь. Он-то Осиновку с землёй и сравнял. Я перед тем вечером старосте так и сказал: жди, мол, продолжения. Уж больно недовольными те двое ускакали. Мы даже дозор выставили, ждали, может, налётчиков каких. А тут - на тебе! Одно хорошо: начеку были, успели сбежать. Потом-то я предлагал отстроить Осиновку по-новой, да наши боялись. Решили, что лучше будет не возвращаться вовсе, раз такие дела. Вот и разъехались кто куда.
- Всадники... - шептал Феликс в раздумьях.
Вскоре он заметил раскидистое дерево и обернулся к Наде:
- Это здесь. Нам пора.
Распрощавшись с извозчиком, они остались вдвоём. Поле вокруг утопало в цветах. Порхали бабочки, жужжали пчёлы. Надя и не подумала бы, что в подобном месте может таиться нечто зловещее. В молчании шли они по высокой траве, пока лис не замер, а потом не спросил:
- Твоя сумка... осталась в повозке?
- Вот же! - спохватилась Надя. Она обречённо взглянула туда, где уже скрылась лошадка с телегой, и успокоилась лишь похлопав себя по карманам: мешочек с деньгами и даже свиток ценой в золотую монету остались при ней. Морозная Расплата покачивалась в ножнах, приятно оттягивая бедро.
- Значит, - сказал Феликс, - тебе придётся нести меня так.
Надя только теперь заметила, что его ноги дрожат, а сам он глядит в землю, словно боясь посмотреть вперёд. Она подняла лиса за передние и задние лапы, закинула к себе на плечи наподобие воротника и тут же ощутила, как часто тот дышит.
- Если ты боишься, просто закрой глаза, - предложила девушка.
Кажется, Феликс последовал совету, потому что в следующие пять минут его дыхание постепенно выровнялось. Пройдя таким способом ещё минут десять, Надя поняла, что заблудилась. То есть, конечно, она и так слабо представляла, куда направляется, однако тот холм, который до сих пор она считала своей целью, оказался не тем местом, где когда-то жили люди. Попросить же едва успокоившегося лиса открыть глаза она не решалась.
К счастью, у подножия ей встретились грибники: девочка с большой корзиной и, судя по всему, её брат - вихрастый мальчишка лет десяти.
- Эй! - сказал мальчуган, едва поравнявшись с Надей. - Охота тут запрещена!
Ей понадобилось время, чтобы понять - речь шла о Феликсе у неё за плечами. Действительно: зажмурившись, со стороны он сейчас, должно быть, напоминал охотничий трофей.
- Тс! - цыкнула на мальчишку сестра, косясь на Надину шпагу. - Не наше дело.
- А хоть бы и не наше! - не пожелал угомониться тот.
Он обошёл кругом девушку со шпагой и со знанием дела добавил:
- Да и кто же бьёт пушного зверя летом? На такую дичь зимой ходят, у неё к холодам шубка самая-самая, а тут шкура - дрянь, разве что на половик сгодится.
Дичь за плечами обиженно фыркнула, и Наде пришлось громко откашляться.
- Лучше скажи, - попросила она, - как мне добраться до Осиновки?
- Идёшь в проклятое место?! - теперь уже мальчик с тревогой смотрел на неё, и было неясно, чего в том взгляде больше - уважения или страха.
- Видимо, туда мне и надо.
- Сказать-то скажу, - он переглянулся с сестрой. - Да только если пропадёшь, на нас потом обиду не держи. Не бывает так, чтобы без причины вся деревня за ночь опустела. Что-то скверное там случилось, мы этот холм за версту обходим.
'Во-о-он тот', - показал мальчишка.
Надя кивнула и, ощущая спиной два пристальных взгляда, продолжила путь.
* * *
Осиновка выглядела так, будто по ней прошёлся один из тех гигантских ураганов, которым в Америке любят давать имена. Бревенчатые домики разметало по округе, словно собранные из спичек. Выстояла лишь часовня, старая и внезапно большая для такой деревушки. Глядя на неё, уцелевшую среди развалин, невольно подумаешь о вмешательстве высших сил. В деревне, как и сказал дед-извозчик, давно никто не жил. За пятнадцать лет, которые она пустовала, тропинки исчезли, местность одичала, и только по остаткам низеньких заборчиков да разросшейся тыкве, что не сдалась под натиском сорняков, было видно - тут когда-то пахали землю, а вон там держали коз.
- Пришли, - сказала Надя, опуская лиса на траву. - По-моему, обычные развалины.
Но тут она заметила, что шерсть Феликса стоит дыбом, а сам он мелко дрожит.
- Ты чего? Что тут страшного?
- Я же говорил, что сам не знаю, чего боюсь, - ответил принц. - Но теперь я справлюсь.
Надя помолчала, раздумывая о том, каково это - бояться и не знать, чего именно боишься. Феликс тем временем понемногу освоился и неверной походкой направился к разрушенному двору, прямо напротив старой часовни. Постояв там с минуту, он произнёс:
- Я вспомнил.
# Глава 7
# Солнце, молния, гора
- Вспомнил - что? - уточнила Надя.
- Это место мне знакомо. - Лис обвёл округу взглядом. - Здесь я получил свои шрамы, здесь повредил волшебный глаз! И именно тут вербная фея спасла меня!
Он взялся обнюхивать подгнившие доски.
- Думаешь, она оставила какой-нибудь знак?
- Хотя бы след! - не сдавался Феликс, отвечая теперь откуда-то из зарослей репейника.
- Что там найдёшь, кроме колючек? - вздохнула Надя, развернулась и пошла к часовне.
'Если что-то уцелело с тех пор, - подумалось ей, - то лишь в этом нетронутом месте'.
Увы, за пятнадцать лет природа добралась и сюда. Каменные стены по низу, где сыро, поросли мхом, а южный угол часовни до самой крыши оплела цепкая лоза.
Дверь скрипнула, с трудом поддалась, и Надя очутилась перед входом в просторное и очень светлое помещение. Свет лился из высоких окон, когда-то украшенных витражом. Последний, как видно, бурю не пережил: осколками его, как цветным конфетти, были усеяны скамейки и дощатый пол, из щелей которого кое-где уже пробивался настырный одуванчик.
В конце ряда скамеек, напротив иконы с седовласым старцем, располагалась кафедра. За ней мог стоять или сидеть на высоком стуле местный священник - во время проповедей или иных душеспасительных бесед с прихожанами.
Обойдя кафедру, Надя заметила стопку листов выцветшего пергамента, прижатых, чтобы не разлетелись, специальной гирькой. Это была филигранно вырезанная из плотного дерева статуэтка воробья, покрытая тёмным блестящим лаком. Подняв её и взяв стопку, Надя обнаружила, что каждый лист исписан энергичным, размашистым почерком.
Кем бы ни был автор рукописи, побрюзжать и поябедничать он любил. Львиную долю текста составляли всевозможные жалобы и придирки. Касались они, в основном, деревенских детей. Из написанного следовало: Курт лазит за упавшими яблоками в соседский сад, а Петер седьмого дня оставил без присмотра коз, и те нанесли ущерб церковному огороду. К тому же кто-то из них (мальчиков, не коз) умыкнул отсюда вторую фигурку воробья. Далее приводились рекомендации, каким способом следует вернуть заблудших чад на путь праведный. Тут и лишение лакомств, и зубрёжка молитв, и даже розга - если ничего не помогло. Назидательный тон этих советов отдавал таким старческим занудством, что девушка невольно поморщилась.