Глава 1. Матька
Послала бабка мальца корову продавать в Береницы. А дорога дальняя - через лес и по полю еще четыре крайки шагать. Устал мальчонка в пути, притомился. Привязал корову к елмень-дереву, сам придремал. Очнулся - а скотины нету. Ходит несмысел от дерева к дереву, кормилицу кличет, найти не может. Ворочается обратно, а корова привязана стоит, где была. Знамо дело - перпелуты взыграли, тешатся.
Народные сказания Вольных Княжеств.
<
Матька проснулся спозаранку. Светило даже не зачинало, всюду по теплице стоял густой полумрак. Только петухи орали утренние песни.
Неторопливо потянувшись крупным, несоразмерно большим телом, с длинными пухлыми руками и одутловатой головой, Матька очнулся от тумана сна. В глазах еще мелькали яркие блики - чужеземные крепости, будто покрытые водной гладью, все то в них отражается, тропки, мощенные гладким камнем, даже не различишь стыков - что за невидаль грезится...
Во бы сейчас, заутренне, завалится в мягкую душистую солому, подремать пару-тройку часов. Но козы не будут ждать, как их выгонят, да и бабка даст оплеюшину, не по-женски болючую.
Первым делом надобно скот осмотреть, к выпасу подготовить, потом можно и забрать с лавки ароматный хлеб, сметанкой, вареньем малиновым обмазать. А вдруг бабушка оладушек напечет. Вкусно.
Мимо бегала ребетня, кто тоже поднялся выгонять телок да овец, стойла и стойбища чистить, кого с утреца послали проверить курей, а кого в лес за ягодами. Теперь они со смехом носились друг за другом по пыльной улице.
- Государь вонючих вшей, Матька жирный дуралей! - звонко прокричал один из мальчат. - Козье войско в бой ведёт, Матька, толстый идиот! Побеждает он кусты и боится лишь осы!
Матька заулыбался, щеря большой рот с дыркой вместо переднего зуба, неудачно упал еще недорослем, стукнулся о камень. Чтож ребятня-то понимает, так силушку показывают, играются, обидеть не хотят поди. На слова он не сердился, как его ток не называли в деревне - и остолопом, и полоумным баламошкой, и глуподыром... А однажды князь проезжал, в таверне остановился пообедствовать. Матьку увидал, так ласково говорит, мол блаженный дурачок, нельзя таким вреда чинить. Да еще медяшку подал. И добавил: "Купи себе пряник медовый да за княжеский род слово хорошее скажи".
Старый князь добрый был. Красивый. Как в сказаньях прям рассказывают. И конь у него вороной да в золотой упряжи, и седины благородные, а доспехи сверкают, аж глазам смотреть больно. Увы помер недавно. Плохо так помер, не по-воински. Змея-болячка извела, все внутренности выела, почернел-подурнел князь, никакие лекари-ведуньи не помогли. Матьке жалко его было, ой как жалко. Все выходил в лесок и слова шептал, как князь тогда велел: "Избави от страданий, пусть уж упокоится".
Князь дюже хороший был, а вот сыновья не в него пошли. Вымахали, обернулись беркутами-волками. Старший, Адмий, наследство получил, так в столицу сразу и уехал, с тех пор здесь и не показывался. Не по сердцу ему родные места и проблемы черни, в Совете Князей теперь сидит. А младший, Стерий, в отца нравом пошел, да не умом. Проедется бывало по селам, всем плетей раздаст, девку красивую увидит - в княжеский терем отвезет. Через седмицу-другую девки возвращаются. Кто плачет, убивается, что князек молодой оставил, кто радуется, цацей глядит, кошель туго набитый под подол пряча.
Вот Леся из княжьего чертога недавно воротилась, гордая, довольная. Не абы кто из сельских дурней ее попортил, а сам князь первую кровь пустил. Надеется, что понесет. Может князь тогда серебра пожалует на воспитание бастрюка.
Леся тоже хорошая, добрая. Она Матьке всегда рада. Иной раз попросит ведра помочь донести, а сама потом горбушку хлеба чесноком натрет, травкой посыпет, чтоб Матька угостился. У Леськи брат был раньше, с рожденья хилый, рук не было, одни культяпки торчали. До десяти годков дорос, все ногами делал - и кушал, и по двору убирался. А потом в дубраву с другими мальцами пошел по ягоды, там в реку свалился да выплыть не смог. Семья горевать не стала, лишний рот без рук не нужен, когда еще четверо по двору носятся. С той поры Леська Матьку и подкармливала, брата она всегда больше других любила. Говорит: "Дюже ты, Матька, на него похож. Не рожей конечно, а глазами что ли..."
Работать в поле бабка Матьке не позволяла. Полюшке у них маленькое, нанимала она под эти дела подрослей, приходили каждый день, а она взамен кормила их, а раз в месяц давала медяшку. И бабке хорошо, и родные ребят рады, пользу в дом приносят. А у Матьки на поле совсем не получалось. То лопата из рук выскочет, да по ноге ударит, потом неделю встать не может. То ненароком упадет, побеги растопчет. Он больше с подручными работами помогал, двор убрать, солому в сенях перестелить, за животиной приглядеть, по поручениям пройтись.
Ой, возмущалась бабка! Причитала:
- Силой одарили, да на что она сдалась! Дурак, дураком, руки, что решето, увалень бесполезный! Горе на старости лет!
Матька Матрену не винил. И сам понимал, не такого внучка она хотела. А чтобы и красавец, и по хозяйству помощник, и девицу скромную домой привел, правнуков бабке подарили, род продолжили. На него же и не глянет никто...
Разве что скотина Матьку любила, под его рукой как шёлковая ходила. Болезни стороной обходили козочек и коров, куры неслись исправно по несколько раз в день, а молоко и вовсе у них с бабкой самое вкусное в деревне было. Соседи поговаривали, что предки сжалились, присматривают, раз уж разумом обделили. А за глаза все равно шушукались, не повезло Матрене, не повезло... Эт Матька еще сейчас подрос, разуметь хоть что-то начал. А раньше понесет старуха курице голову рубить, так дуралей отбирает, под рубаху прячет, ревет:
- Зачем ты, бабка, Белушку погубить хочешь! Не надо птичку мучить!
Бывало по всему деревне с курицей за пазухой на радость сельчанам от Матрены и бегал. Секла она правда его нещадно.
Вот и повелось. Проснется Матька, на улице скот деревенский соберет и пойдет с ним потихонечку по косогору прямо к светло-зеленому заливному лугу, к звонкой речке. Весь день за лошадьми, коровами, козами да овцами присматривает. Прикорнет порой под теплым солнышком под жужжание пчел и лесных букашек, а как проснется уже Тюня, малышка соседская, прибегает, обед ему приносит: каравая кусок, яиц варенных пару, сыра козьего. А иной раз не получается у Тюни прийти, но тоже ничего страшного, водицы попьешь, земляники луговой пожуешь и не голоден вовсе.
- Рыжуха, Пестрянка, Лада, Муря... - начал Матька нехитрый пересчет. Грамоты и циферь не знал, а подопечных всех по именам помнил. - Любчик, Красавка... А где Уголек? Баб Лида! А Уголек-то Ваш где?
- Занемог! С вечера обессилевший весь лежит! Токма слезы катятся. Не ест, не пьет ничего. Травника звали, пощупал, не ведает что за хвороба! К ведьме идти надо. - старостина жена наполовину высунулась из сеней, одной рукой оправляя цветастый сарафан на грузном теле, а другой удерживая котелок с кашей. - Дак кто пойдет в ночи? Утра ждали. А по заутрене молодцы все по делам разбежались, уж не знаем, кого к ней отправить...
А сама искоса поглядывает, жалостливо брови заломив.
Матька задумался, почесал голову. Угольку хиреть никак нельзя. Племенной он был, староста за тридорога из соседнего княжества заказывал. Окупился бычок уже вдоволь, покрывал большую часть коров. Молодняк от него хороший, покладистый, здоровый...
- Матька, милок... Может ты сходишь? Недалече ведь. К вечеру управишься. А на пастбище я своего младшенького отправлю взамес. Мал он еще в лес один ходить, а ты вона какой здоровый вымахал, чтож с тобой сделается? - затароторила Лидка. - с Матреной я переговорю, гостинцев вам занесу домой!
Ведьма в их краях недавно появилась. В начале весны. Вроде глянешь, старушка, как старушка, скрюченная вся только, а ходит бодро, не всякий малец угонится. А приглядишься, так видно, что в роду ейном нечисть затесалась. То ли кикимора-болотница, то ли лесовичок. Глаза глубоко посажены, не по-людски посверкивают, зубы острые, белые, а сама темненькая, волосы платком черным обмотаны. Зашла в деревню и сразу к старостиному дому направилась.
- Я, - говорит. - Ведьма. Знахарка. Жить у вас буду.
Не у старосты вестимо. Нашла себе в лесу избушку, где охотники зимой на промыслах останавливались, там и заселилась. С тех пор пару раз в месяц приходит, продуктов купить, снадобий-травок продать.
По нужде звали ее только раз, когда Тюнина мать меньшим сыном разродиться не могла. Два дня в горячке прометалась, бредить начала. Решили у ведьмы помощи спросить, с леса привели. Та сразу травы в плошке зажгла, по всей горнице прошлась, заговоры нашептала, наговорила по углам да роженницу водой из кувшинчика, что с собой принесла, ополоснула. Апосля спокойно все разрешилось, кроху назвали Жданом. Ждали потому что долго. Ведьму отблагодарили, мяса ей собрали, пшена, овощей, платков вышитых две пары завернули, даже душегрейку овечью положили. Семья-то не из бедных, отец малыша - единственный кузнец на три деревни. Да побыстрее старуху обратно в лес спровадили. Ведьме - ведьминское, а людям - людское все же.
- Эх... - протяжно вздохнул Матька. - Схожу за ней. Объясните токма, идти куда. Я дальше малинника в чащобу не заходил.
Лидка засуетилась, скрылась в доме, загрохотала чем-то, тотчас выскочила обратно с собранным узелком, впихнула его Матьке в руки и снова бросилась в сени, не переставая объяснять:
- Значится по тропке пойдешь до серых валунов, где Синявка изгиб дает, через речку перейдешь. Ива разлапистая на бережку стоит, около нее в воду и иди. Мелко там! Сразу в низину спускайся до большого замшелого пня, направо повернешь и прямо, не сворачивая до... - в доме что-то упало с громким треском, послышалось звонкое: "Ой" и звук смачной оплеухи, рука у Лиды была тяжелая. - Да чтож ты дурень под ногами носишься! Весь в отца пошел, обормот, не мешайся!
Выплеснув гнев, Лидка видно подуспокоилась, назад выходила степенно, не торопясь, как и полагается сударыне ее годов и размеров.
- Держи, - протянула ему плетеный из кожи шнурок. - На шею повесь, под ворот спрячь. Оберег се. Взгляд злых духов отвадит. Путь-то неблизкий. Снедь в узелке, не оголодаешь. К вечеру ждать тебя со старухой будем.
- И без ведьмы чтоб не ворочался, -подумал про себя Матька, - как в сказках бается...
С тем напутствием в лес и отправился.
До речки он дошел быстро, к полудню. Погода стояла жаркая, сквозь крону деревьев солнце палило щеки, слепило глаза. Матька вовсе не устал идти, но весь взмок, рубаху хоть выжимай от пота. Так что решил у воды ополоснуться, заодно покушать.
Еды Лида не пожалела. Завернула и пирожки с капустой, и репку, и солонины. Даже яблочки положила. Да какие яблочки! Не зеленые недозрелки, от которых зубы сводит, а красные, наливные.