Еле слышно скрипнул пол. По двери, с треском, сверху вниз, провели твёрдым и острым. Шкаф гулко ухнул, едва не расплющив пальцы на ноге. Мои собственные зубы вцепились в ладонь, сильно, до крови. По двери, скыр-скыр, настойчиво, с издевкой, еще раз прошлись острым. Теперь сразу в нескольких местах. Скыр-р-р… треснула плотная крашеная древесина, плюнула наружу щепками. Внутрь не ничего не полетело, остроты не хватило. Или прочности, или еще чего.
Я не знаю, чего именно. Зато знаю другое. Сюда, за мной, пришла именно она… Татьяна Вячеславовна. Потому что видел…
…Как неожиданно задёргались, неимоверно скручиваемые и выгибаемые судорогами, тела на матах. Как Лида, вожатая соседнего отряда, бледная до синеватой белизны, быстро бежит в сторону входной двери. Как двое парней кидаются следом за ней, низко стелясь над полом, прыжками, принюхиваясь и подвывая. Как третий, Сева чуть останавливается, поводя ноздрями, жадно втягивает воздух. Но уходит.
И, пятясь спиной к держащейся на «честном слове» вентиляционной решётке, через которую и пролез в спортзал, успеваю увидеть, что ОНА не ушла вместе с остальными. Стоит, выпрямившись, посередине двойного круга, жадно прогоняя воздух, улавливая в нем мой запах. Запах моего страха, моего пота, моих промокших джинсов. Стоит и смотрит в сторону балок под крышей глазами, что потеряли свой голубой цвет.
У НЕЁ вместо них теперь багрово рдеющие угли в угольной черноте. И сейчас они (да-да, знаю это, знаю!!!) видят только меня. И спиной вываливаюсь отсюда, падаю, успевая ухватиться за толстые ветви старого клёна, по которому всего час назад карабкался под крышу. Приземлился… да нет, ляснулся мешком, набитым картошкой, до хруста, до вспыхнувших белым кругов в глазах… но целый. Ударившись всем телом о землю, выбив дыхание, засучил ногами, пытаясь встать. Со звоном и треском, блеснув в лунном свете россыпью осколков, разлетелось одно из высоких окон под напором вытянувшегося в прыжке существа с пустыми и жадными глазами уже мертвого лица. И вскочил, и ринулся к основным корпусам, и побежал. А за спиной, мелькая в редких лучах фонарей, мягко и неумолимо догоняла бывшая вожатая.
2: human puzzle.
Запах Зла везде и всегда одинаков. Он может прятаться за кем или чем угодно, и легко обманывает. И вопрос лично для каждого один: успеешь ли распознать его или нет?
Я так и не ответил на вопрос: что делать в вагоне подземки, идущем по линии, ведущей к той станции, где выходил раньше, человеку с бинтами на глазах? Отвечу – привыкание с помощью привычного маршрута. За половину года ноги сами запоминают многое, но понимаешь это тогда, как окажешься в моем положении. Вначале может показаться, что такое невозможно, но именно показаться. Понимая, что это мне надо, начал свои прогулки. Первые две… да-а-а.
На третьей прогулке дошел до поворота к спуску, ведущему к станции. На пятой споткнулся об выступающий бортик канализационного люка и отбил все пальцы в легких мокасинах. На шестой в мои колени ткнулся умной мордой Улисс, лохматый черный ньюфаундленд, обычно прогуливающийся с утра. Пса я знал, пусть и не очень хорошо, как и его хозяина, моего ровесника. От предложения помочь – отказался. На девятой прогулке дошел до автобусной остановки, купив пачку жевательной резинки и наткнувшись на пьяного бродягу. Тогда случилось две вещи. Первая – я понял, что запах немытого тела, дешевого алкоголя и сигарет почувствовал заранее, но не придал значения и принял решение бросить курить. Вторая – заворчавшего бездомного нежно и твердо взяли за предплечье клыки Улисса. И таким образом стала ясна причина легкого цоканья сзади, шедшего за мной последние три утра. Когти своей собаке хозяин Улисса не стриг.
Слишком многое, к чему привык, выходило неуклюже. На одиннадцатой прогулке под подошвами моих новых, приобретенных в результате звонка в ТВ-шоп «Reebook» оказались скользкие от дождя ступени входа в метрополитен. Спуститься на платформу оказалось легким делом… после нескольких ежеутренних попыток быть самостоятельным. Судя по разговору, в котором требовали надеть намордник, Улисс и его хозяин шли за мной. Оказывается, легкий дождь скрывает звуки от когтей.
В поезде было интереснее. Времени на попадание в свой вагон выделил с запасом и оказался в нем в обычное время. Паутина взглядов в первый раз накрыла меня с головы до ног, не забыв зацепить даже порванный, как оказалось, на пятке левый носок. Понятно, что дырку никто не увидел, это так, к слову. И до сих пор эти клейкие нити продолжают постоянно касаться, щекоча кожу, везде, проникая в первую очередь за стекло очков. Нет, не стекло. Пластик, противоударный. По громкой связи объявили мою станцию. Встаем, делаем три шага по диагонали, трость чуть вперед. Стук, дверь, на месте.
Вышел на платформу, быстро сделал два широких шага вперед. Задели, толкнув в плечо, не страшно. Теперь, подождав, пока схлынет волна знакомых запахов, поворачиваем налево и вперед. Так, это что такое? Какие же тонкие и горячие у нее пальцы, которые легли на кожу моего левого локтя. Втянем незаметно воздух. Ах, вот как, это вы, моя скромная мышка-клерк, здравствуйте-здравствуйте. Черт, зачем же уловил тот запах? Хотя… посмотрим.
– Здравствуйте.
– Добрый день. Разрешите, я вам помогу.
– Не стоит, справлюсь. Уже привык. И я просто гуляю. А вы опоздаете?
– Ну… не страшно. Так можно, я вот так с вами пройдусь?
– Ну, если хотите. Разрешите вопрос?
– Да, конечно. Хотите спросить, почему решила помочь?
– Нет, с этим все понятно. Какого цвета у вас сейчас волосы?
– Каштанов… но, почему?
– Надо же… – на самом деле, учитывая ее светлые волосы три месяца назад, это неудивительно. Вот если бы была брюнеткой… – Скажите, вы так сильно любите «Kenzo» из-за его хорошей повседневности? А линзы вы сменили с неестественно зеленых на другие?
Она смеется. Смеется хорошо, открыто, без кокетства. Что знаю про нее, вернее, про внешность? Блонд…, нет, простите, рыженькая, это снова модно. Средний рост, длинные ногти с неброским лаком, не свои, из геля. Четвертый, если не пятый, размер груди. Грудь своя, если присмотреться. Раньше присмотреться. Линзы неестественно зеленые, помадой не пользовалась. Ну что… неплохой вариант…
– А как вас зовут?..
Неплохой вариант для Мрака. Ах, как жаль, ах, как же мне жаль. При отсутствующем зрении и развивающемся в верную сторону обонянии хватает плюсов. Но хватает и минусов. А ведь совсем недавно ставил вовсе не на нее. Полагал, что тот самый толстяк. В нем минусов чуть больше. Но все лучше, чем кто-то из работяг. Их физическая форма получше, чем и у него, и у нее.
Кто бы не запустил механизм одновременного отсчета нашего времени назад и приближения неизбежного, ненавижу его. Или ее, какая разница. Почему и с чего мир вокруг сдвинулся настолько, что скрыть это невозможно? Почему сквозь не самый дорогой парфюм, сладковатую пудру и лак для волос так четко и недвусмысленно продирается легкая и страшная гниль? И почему именно с ней? Твою же мать, ну что ж такое…
– Так вы не против?
Может, ты все-таки не согласишься, а?
– Конечно-конечно, вам надо помочь… давайте возьму вас под руку.
Э, нет, крошка, именно это делать не стоит. Совершенно… м-да.
– Вот так, ой, я сделала больно?
Ничего ты не сделала, кроме как взяла меня под руку. И вздрогнул рефлекторно, вполне четко осознавая присутствие рядом врага. Того самого, что не так давно потихоньку, черной полоской муравьев-разведчиков, начал вливаться сюда, в обычную, сытую, мирную и зажиревшую жизнь.
– Не слишком быстро иду?
Нет, милая крошка, не слишком. Так, волосы на предплечье вроде бы и не торчат вверх, даже пот, выступивший на затылке, чуть ли не спрятался назад. Успею понять и уловить момент ее обращения?
– Ступеньки… осторожно. Ой, прости…
Да уж, прощу. Девочке захотелось есть, да-да. И хорошо, что пока она не поняла, что именно ей надо. Внутри нее, в очаровательном, чуть выпуклом и, наверняка, ближе к паху с легким пушком, животике гулко заурчало. То ли еще будет, детка, то ли еще может случиться. Такого голода, как просыпающийся, с тобой пока не случалось.
– Направо или налево?
А-а-а… а, пожалуй, что налево. Если с правой руки у нас грохочут и лязгают трамваи, то вот с левой… С левой очень даже удобный старый и почти заброшенный сквер. И ведь именно туда, пусть и опаздывает, меня потихоньку начала тянуть неожиданно ставшая очень сильной рука. Да, милая, сейчас тобой движет уже и не твоя недавняя сущность. Демон просыпается.
Да, аккуратно, не выпуская из крепкой хватки наливающихся сталью пальцев, меня потянули направо. Снизу гулко булькнуло еще раз. Да, дружище, ты попал.
Вспоминай, вспоминай все, что по левую руку. Даже если она сейчас готова завершить цикл, разорвать кокон и из куколки стать куда более мерзким созданием… пока все равно будет осторожничать. Лишь напав в первый раз, каждая тварь становится настоящим ходячим трупом, жрущим без разбора.
Справа от платформы, мм-м… трамвайные пути и остановка. Вернее, даже кольцо, отсюда красно-белые и вытянутые, раскаленные уже палящим солнцем металлические собаки стартуют на новые витки своей бесконечной беготни. Утро, но здесь всегда много людей. Креозот, много табачного дыма, дешевая парфюмерия, ну, знаете, вроде «Hugo Boss» или еще какой-то псевдо «Kenzo», пот из-под костюмов из полиэстера. Треп о политике и мобильниках, о женских целлюлитных задницах и мужских небритых подмышках с промежностями, перевирание лжи, прочитанной в «Яндексе» вместо утренней зарядки. Нормальная жизнь нормального города. Думаете, кто-то обратит внимание на пару, спустившуюся в другую сторону от метрополитена и двинувшуюся в сторону густых кустов? Если да, то вы ошибаетесь.
От моей нежной и ласковой новой знакомой разило жаждой. И голодом. Или и тем, и другим вместе. Да какая разница. Я слеп. Она хочет жрать. Много ли вариантов?
Если знаешь про этот и тот мир одинаково, пусть и совсем немного, можно подготовиться. Особенно если вдруг оказался очень легкой мишенью. Уравняем шансы. Или хотя бы попробуем это сделать. И не стоит говорить о моральных принципах, расстройствах психики или о чем-то в том же ключе. Мрак, стоит ощутить его раз, всегда окажется рядом и дальше. А уж сейчас-то осязать его очень просто. И никакой «J’Adore» его не перешибет.
Тьма пахнет страхом. Его острой уксусной жутью, перемешанной с прелой землей и оттенком забродившего варенья от обильно пролитой крови. Темнота густо оплетена паутиной тления обычных человеческих чувств, пропадающих после первой же дегустации homo sapiens. Беспроглядная чернота захватывает в себя тех, кто любил, страдал, боялся, учился, стрелял, пил или курил, сажал петунии или раскрашивал модели «Звезды». Мрак переваривает внутри себя всех, наплевав на недавние различия. И если уж он проник в кого-то, то не стоит ожидать свежего запаха жимолости или нежного аромата ландышей.
Странновато рассуждать о чем-то подобном именно сейчас. Но кто сказал, что нельзя? Наш с вами мозг работает, пускай и порой совершенно не подчиняясь какой-то там логике.
Мрак и зло, прячущееся в нем, не могут быть чем-то другим. Никакой романтики. Никакой красоты. Никакого тайного скрытого смысла. И, ясное дело, никакой любви.
2\2: no love lost.
Я пролетел, не останавливаясь, мимо корпуса самых младших отрядов. Подбегая, заметил мелькнувшую у двери раскоряченную бледную фигуру, шмыгнувшую внутрь. Уже за углом услышал первые тонкие крики. Понял и чуть не заревел, вспомнив назойливых и нахальных мелких, постоянно путавшихся под ногами и мешающихся. Теперь навсегда так и оставшихся мелкими.
Тогда в голове разом мог выключиться один из необходимых тумблеров. Или сгореть нужный предохранитель. И все, стал бы овощем, ничего не понимавшим и тупо ждавшим первого из ночных гурманов. Мне повезло, внутренние цепи, подаренные папой и мамой, выдержали. Но пришлось тяжело. В смысле – потом, спустя уже много времени. Да что там… даже сейчас. Знаете, в чем прелесть ерша? Не, ни рыбы, а когда пиво с водкой? Хотя для себя, прикинувшись врачом, создал другой рецепт.
Бутылка, триста миллиграмм чистого медицинского и полторашка разливного. Смешать, не взбалтывать, принимать на ночь. Чтобы заснуть относительно спокойно. Но это сейчас. А тогда… бежал, с выпученными глазами и режущей болью в горящих легких…
Споткнулся, полетев кубарем вперед, рассадив локоть о крашеный кирпич газонного бордюра. Тонко завизжал, увидев, за что зацепился ногой. За кого. За вздрагивающего и хватающегося руками за горло Сансаныча, начальника лагеря. Глаза у него закатились, между плотно сжатых пальцев с хрипом и бульканьем струйками брызгала тёмная кровь.
Оглянувшись, увидел метрах в ста высокий и стройный силуэт. Глаза не алели, чернели на молочно-белом лице. Заорав, нащупал что-то под руками, непроизвольно сжал руку и снова побежал. Пронёсся мимо своего собственного корпуса, слыша, как там дико орут и воют. Наконец-то взглянул на то, что врезалось в ладонь, и резко повернул влево. Потому что в ладони, тоже став мокрыми от пота, лежали три ключа на металлическом кольце.
А в кабинете Сансаныча надежная дверь и решетки. Решетки на окнах!!! Впереди показался фонарь административного корпуса, постоянно включенный до самого утра. До которого бы еще дожить. Пулей пролетел коридор, начал подбирать ключ. Повезло на втором, замок мягко щелкнул как раз в тот момент, когда длинная тень скользнула в коридор, мягко касаясь пола босыми ступнями.
Чуть позже (скыр-скыр) дверь заходила ходуном.
Металлическая громада шкафа подалась, когда в дверь с той стороны навалились всем телом. Стальная махина с грохотом повалилась, ударилась о широкую тумбу, на которой стояли два горшка с цветами, сбила со стены портрет улыбающегося Бориса Николаевича и уперлась в кирпич стены, надежно заклинив дверь. Я сполз по стенке, вжался в угол и сел, обхватив разбитые и покрытые засохшей уже кровью колени. Уткнулся носом в обоссанные джинсы и заплакал. Глубоко, навзрыд и тоскливо. Ведь остался живым, пока остался.
Так и просидел в углу около часа. Зажимал руками уши, когда с улицы доносились… крики. Внутренняя проводка шипела, плевалась искрами безумия, едко пахла выгорающим рассудком, но держалась. Для себя решил, что на улице только крики, и все. Не рык, не чавканье, не булькающие звуки и стоны, нет. Только крики – и точка. Потому что если назвать их так, как нужно назвать, то можно свихнуться. Проводка вспыхнет яркой дугой и все, совсем все, бесповоротно все.
А потом, громко треснув, на стол Сансаныча посыпались осколки стекла. И в свете фонаря на него легла длинная и вытянутая тень.
Твари же все-таки порой появляются не такими, как большинство из них же. Некоторые не просто хотят откусить и схавать кусок человеческого мяса. Некоторым подавай эмоции, выкладывай на столовый фарфор душу, вытаскивай из головы все воспоминания. Не всем. И это хорошо. Но тогда мне это было совершенно неизвестно.
Тогда на полу и столешнице мягко изгибалась тень. И это оказалось самым плохим.
Тень не молчала. Тень говорила. Тень звала. И мне страшно. И тогда, и сейчас. Сейчас даже страшнее. Потому что стал намного старше и этот голос… ох уж этот голос…
– Вадим… Вади-и-им… – тихий шелестящий голос вплывал в кабинет. – Подойди к окну, Вадик. Подойди. Посмотри на меня, ну же. Я здесь, стою и жду тебя. Там, на колечке, есть ключ от замка решетки. Открой и впусти меня, мальчик. Я же знаю, что ты так этого хочешь. Ничего не было, тебе просто приснился плохой сон. Но никто тебя не будет наказывать. Даже наоборот. Я сейчас одна. Подойди, посмотри на меня, малыш. На мне ничего нет, никакой одежды. Я же знаю, что ты меня любишь. Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…
3: blind bleeding.
В бою с более сильным противником важна каждая мелочь. Сможет ли победить младшего Кличко Костя Цзю? Я не знаю. Теоретически, не попав под удар его кувалды, вымотав этого здоровяка, навтыкав огромное количество внешне не самых сильных ударов – да. Будет ли стараться Костя Цзю уравнять свои шансы в бою с младшим Кличко, если правила вдруг поменяются? Или, что неожиданно, их нет, а ставка – жизнь? Наверняка.