Моя противница до вхождения во Мрак не старалась заниматься спортом регулярно. Это запомнилось хорошо. Фитнесс, наверняка с не самыми лучшими инструкторами, не более. Лишний вес за зиму, как не старалась, так и не убрала. Это и плохо, и хорошо одновременно. Чем лучше состояние тела до перехода в темную сущность, тем опаснее сама тварь. Потому как Мрак дает своим новоиспеченным детишкам много бонусов. И физические параметры – в первую очередь. Как же уравнять шансы? Ослепить. Так мои шансы немного, но увеличатся.
В кармане куртки баллончик с перцовым концентратом. Но толку от него немного. И линзы только сделают толк меньше. Что остается?
Из плюсов при контакте с рядовыми тварями есть один очень большой. Они тупеют в тот момент, когда важнейшим остается желание закусить вами. Интеллект отключается, уходит, растворяется в наступающей темноте с пурпурными прожилками голода. Единицы, становящиеся настоящими бессмертными, не в счет. Эта девушка не из них… во всяком случае именно так мне хочется верить. Потому я и иду вместе с ней туда, где кроме кустов и безлюдья больше ничего и никого. И ей уже невдомек то, что это форменная глупость со стороны неизвестного слепого.
Вновь пахнуло креозотом. А, да, слева высокий забор из плит, депо, ремонтные мастерские. Шпалы, еще что-то необходимое. Упорная девочка и глупая. Так и тащит, так и тащит. Ну-ну, что тут скажешь, голод не тетка. Иду-иду, милая. Чуть озабоченно головой по сторонам, несколько раз дернуть носом, и даже чуть испугаться. Внешне? Внутренне?
Ну, а как вы думаете?
В фильмах и компьютерных играх всякого рода погань, как правило, страшна и ужасна. Выскакивает из-за углов и из темных мест, с ходу начинает рычать, махать конечностями и пытаться сожрать игрока. Все верно, так и есть. Различаются разные мертвяки разных режиссеров и разработчиков минимумом. Внешним видом и скоростью. И частенько у многих выходит на самом деле… страшно. Так вот и думайте, испугаюсь ли я, когда меня ведет под руку скотина, желающая в ближайшее время вгрызться в меня и оттяпать как можно больше кусков? Несомненно.
И в первый раз, и во второй, и в десятый, и в сто тридцать пятый, да какая разница? Твари вгоняют в ужас, твари, даже не тронув вас, навечно поселятся внутри головы, заставляя помнить о них всегда. И их не выгонишь, не привыкнешь, не станешь равнодушным. Нет-нет, никак не получится.
Идя по подземному переходу или коридору гипермаркета, освещенным бледным светом люминесцентных ламп, легко вздрогнуть от темной фигуры, качнувшейся вдалеке или отразившейся в зеркале. Потому что память неназойливо, так это мягонько, уже подсовывает кадр за кадром.
Как медленно, подрагивая шеей, хрустя и не переставая жевать, лицо с закатившимися бледными буркалами поворачивается к тебе. Никаких эмоций или выражения, ничего. Между синих губ мелькают зубы, уже почерневшие, покрытые коричневой коркой. Запаха гнили, вроде бы и обязательного, нет. Зато, если вы подарите возможность ему оказаться рядом с вами, он отблагодарит чуть другим. Густым и липким ароматом совершенно перебродившего сюрстремминга из пасти. Окатит, совершенно не дыша, просто оказавшись рядом. После первого близкого контакта с мертвяком хочется до колик смеяться над «Сумерками». Каково Белле облизываться с мертвяком, сотни лет жрущим только кровь?
Так что мне страшно. Даже очень.
Она становится все горячее. Смешно, учитывая ожидающую, очень скоро, да-да-да, температуру тела. До полного обращения в первой стадии совсем чуть-чуть, и следует уложиться в него. Отрезок крошечный, сжимающийся до: бабушка, а почему у тебя такие больш… ААА!!!… кххх… … … К-х-х, к слову, это когда шипит остаток кислорода, смешиваясь с брызгами крови и слюны в разодранной трахее.
Удар должен быть быстрым, сильным и точным. И даже если ничего не видишь, он обязан оказаться именно таким. Думай, думай голова садовая! Ты ж нужна не только для того, чтобы в тебя есть.
Предпочтительнее, если вдуматься, так вогнать трость ей между ног, чтобы упала лицом вперед. Самому успеть оказаться сзади и сверху, и… И это заранее проигрышно. Да.
Пока у меня есть фора в неожиданности и относительном физическом преимуществе, следовало поторопиться. Ударил ногой под колено, и левым локтем в грудь. Хотелось надеяться, что в грудь. Получилось, хотя и сам все-таки упал. Но именно это и нужно, пока есть время.
Реечный ключ есть не что иное, как жуткий пережиток очень далекого прошлого. Открыть двери с такими замками, для уважающего себя домушника, дело не плевое, но и не сложное. Пару-минутное, если можно так выразиться. Но у моего реечного ключа есть положительное свойство. Он длинный, острый на конце и его нарезка тоже с гранями. Само то, чтобы уравнять шансы, пусть и немного.
Сложнее оказалось локтем навалиться на горло, задрав вверх ее подбородок. Ударить… это прошло проще. Металлу наплевать на состояние владельца глаз, хоть мертвый, хоть живой, хоть посередине. Чвакнуло, ощутимо плеснуло, а потом, без единого звука, меня отбросило в сторону, ощутимо приложив крестцом об землю. Ну, милая, я тебя понимаю.
Успел отмахнуться тростью, прежде чем та улетела куда-то в сторону. Тварь двигалась быстро, полная сил и жажды. Вялыми они становятся намного позже. Откатился в сторону, содрав кожу на ладони, проехался боком прямо по асфальту. Ее голод, пульсирующий в воздухе, ощущался по разлетающимся в сторону каплям крови, хрусту камешков и палочек от мороженого, волне ярости и запаху обращения. Его ни с каким другим не перепутаешь, не-не. И это хорошо… ведь пока еще я цел и могу уклониться. Но ненадолго, развязка очень близка. И вот сейчас страх стал намного сильнее. В разы.
Тварь чуть остановилась, втягивая воздух. Пока еще она может это делать, пока еще работают рецепторы обоняния, и это опасно. Хлюп… вдох… хлюп… выдох. Сукровица и остатки глазной жидкости попали в носоглотку, вместе с алыми ручейками. Еще один плюс в бою, если проводить его незряче, это звуки врага. Легкий шелест, треск ломающейся шпильки на туфле, воздух резко разрывается прямо перед лицом, вспарываемый уже не ногтями с аккуратным «френчем». А, да, совсем забыл. У меня же для тебя, очаровашка, есть и сюрприз. Небольшой, аккуратный, металлический и практически бесшумный.
Она ударила еще раз, стараясь схватить, сгрести одежду сильными цепкими пальцами, чтобы подтянуть к себе, чтобы рвануть очень острыми зубами хотя бы за что-то. Пришлось уходить в сторону, перекатываясь и матерясь. Услышать в таком состоянии щелканье кастаньет, такой нужный, стало сложно. Но короткий и резкий стук повторился. Ждать не стоило.
ПСС оружие по-настоящему специальное. Применяют его немногие и не очень часто. Но для меня и именно сейчас – самое то. Пара «кхеканий» выстрелов, корректировка по услышанным мягким чмоканиям попаданий, контрольный звонок. Именно контроль, тот самый, в голову. Всё?!! Ну?.. Всё. Вот теперь успокоиться, выдохнуть, сесть.
– Красавец. – Семеныч присел рядом. – Чисто-то как отработал, любо-дорого посмотреть. Даже и не подумаешь, что не тренировка, а настоящий бой. Эй, курсанты, все и всё видели? А? Вам такое делать придется? Нет, пока еще не придется. Почему не «пора»? Как станет пора, Андрейченко, ты самый первый узнаешь. И ты, Удалова, тоже. Все, расходимся, нечего привлекать внимание.
Не стоит удивляться. Риск-то был, да еще какой. Хотя страховать меня страховали. Время, когда думалось про проблемы с собственной головой и галлюцинации с лютой дичью о мертвецах и тварях, давно позади. Да, проще не стало. Но теперь я знаю, а это главное. Знаю, что увиденное в детстве мне не померещилось. И не было никакого психического расстройства. И самое главное – я не один.
– А ты ведь чуть не сорвался. Совсем немного – и все, пришлось бы мне самому упокоить и ее, и тебя.
– Зацепила разве?
– Нет, я и говорю, красавец. Молодежь в восхищении, я в восхищении, все в восхищении.
– М-да… – Тело начало ныть. Молчун Рикер уже упаковал мою недавнюю попутчицу, если судить по запаху химии от него самого и мешка, в дохлопереноску. Затем запахло еще ядренее, зашипел реагент, разливаемый нашим хмурым и неразговорчивым уборщиком. Следом, войдя в контакт с лютейшим раствором, шибануло совершенно немыслимой вонью от аннигилирующих кусков зараженной мертвой плоти. Все верно, следы мы пока заметаем. По возможности, конечно.
– Семеныч?
– Да, Вадик?
– У нас получится?
Семеныч помолчал, покопался в карманах куртки. Карманов много, Семеныч у нас предпочитает рядиться в «милитари».
– В правом верхнем внутреннем.
– Хех… хм… – Бензином тянуло намного сильнее, чем самой едкой из химий Рикера. Зажигалка щелкнула, дохнуло сгоревшими парами. Семеныч предпочитал табачок россыпью, мудрил красиво завернутые козьи ножки. Сладковато пахнул, сухо затлев, швейцарский «Drum». – Рентген у тебя там, ну-ну. Неужто так настропалился носом вертеть?
– Куда деваться с такой работой?
– И не говори. Служба наша и опасна, как гритца, и противна.
– Семеныч?
– Чей-то, милок?
– Не заговаривай зубы. Получится? Вы заметили его?
Семеныч дымил, снова замолчав.
– Семеныч?
– Получится. О, смотри-ка, милиционер вон нарисовался, явил себя, тык-скыть.
– Полицейский.
– Да какая разница то? Давай, вставай. Помогу до метро добраться, заодно и расскажу кое-чего. Придешь, выспись. Вечером должен быть отдохнувшим.
Вот так. Если вечером надо превратиться в свежачок, то… Они его нашли. Ту гниду, что превращает людей в тварей, в ходячих мертвецов-каннибалов, в нежить в ее самом мерзком проявлении. Нашли тебя, голубчик.
3\3: all hope is gone.
Нет ничего хуже, чем ребенок без семьи.
Несомненно, обязательно и естественно, в мире вокруг нас хватает merde. Разного, и голубого, и красного. И порой даже красно-коричневого, черного, желтого, розового и любого другого оттенка.
Кто-то из нас дарит своей любимой женщине цветы, а в соседнем подъезде кто-то другой бьет мать собственных детей. Кто-то горбатится на паре-тройке работ одновременно, не умея и не имея другой возможности. А потом может обнаружить у себя сифилис, ни разу не изменив. Кто-то выходит ночью в темноту переулков, старательно ища себе жертву.
В окружающем нас с вами мире горько судачат о потерях в Великой войне, о подвиге народа, о жертвенности, о разрушенных жизнях, о сожженных судьбах, о… да вы и сами знаете. И терпеливо, как падальщики, ждут срока оставшихся в живых победителей, напоследок швыряя милостыню уже сотням, а не тысячам, и уж точно не миллионам из них. Старики, прошедшие половину Европы, умирают, не получив ничего. Единицы из них до сих пор прячут подмышкой татуировку с группой крови.
Рядом с каждым из нас, постоянно, изо дня в день, долдонят о падении нравственности, о гомосеках и педофилии, о танцующих дурах и пьяных священниках, о том, как Собчак отвратительно кривляется на экране, а Мартиросян снимает на мобильник высших лиц государства на отдыхе. И молчат о нормальном пособии для матерей, об отсутствии детских садов, о пивных ларьках на каждом шагу. И ни слова не говорят о найденной на холодной осенней земле страшной икебаны из пропавшего у супермаркета грудничка.
Кто-то ищет красивые запонки или редкое издание второго «Ведьмака», или нож Боуи, или последний выпуск журнала «Корабль военного флота ее Величества «Баунти», или бутылку настоящего кальвадоса для своего мужчины. А кто-то стоит в несуществующих пробках, корректирует откорректированные ногти, забирает из детского сада забранного несколько часов назад мамой ребенка, и громко говорит об этом в мобильный. А потом возвращается к подругам и мартини, к прерванному минету или ритуальному закланию черного барана.
На планете ежедневно убивают тысячи людей во имя торжества неведомого зверя демократии и радостно захватывают нефтяные скважины. Ежечасно сильные бьют слабых, а честные пресмыкаются перед хитрыми. Это наша с вами жизнь, и дерьмеца в ней с избытком. Но нет ничего хуже одинокого ребенка. Даже если ребенок совсем недавно уже вовсю пялился на сиськи собственной вожатой.
– К сожалению, травма оказалась слишком серьезной. Да-да, наложило отпечаток и происшествие в ДОЛе. Нет-нет, картина чрезвычайно прозрачная и следует говорить о серьезном лечении. Ну, поймите правильно, о каких живых покойниках можно говорить серьезно? Сами виноваты, гос-по-да родители, сами. Видеомагнитофон не стоило покупать, и кассеты бы проверяли. Что? Я психиатр с опытом работы… да что вы? Товарищ прапорщик, проводите граждан. Все необходимые документы вам выдадут там, где и положено. Да хоть Черномордину пишите…
Если бы семья у нас была бы неблагополучной, шансов стало бы чуть больше. Но в итоге все равно пришлось бы оказаться в Институте. Мальчишке двенадцати лет сбежать от них? Не смешите мой пупок. Неделей раньше или позже, но все равно. Попадешься. Мне бегать не пришлось…
– Лежать!!! Руки показал! За голову, лицо поднять! Не лезь, Юрченко! Пасть оскалил! Оскалил, сука, я сказал, до коренных чтоб мне все показал!.. Да, взяли, живой. Да хер знает, лет тринадцать максимум. Паковать? Пакуем. Все, пацаны, вяжите щенка. Вертушка на подлете? Хорошо. Да, все сжечь, Юрченко, ничего не оставлять. Да, штук десять, помладше. И.. ту вожатую, или кто она там. Сиськи кл-е-ее-вые…
Твою мать! Отставить огонь!!! …мать… в рот те… на-а… Юрченко, дебилоид, я ж тебе говорил. Автомат на землю, боец, стреляю сразу! И не ори, скотина, думать надо было, как к таким подходить. Спеленали? Идет вертушка?
Шприцы пакистанские захватили? Труповозка где? Хорошо, укладывайте обезьян вот здесь. Да, попытка захвата заложников и прочее. Демьянов, ты помалкивай, это не твое дело, думать. Твое дело стрелять и кости ломать, охуярок. Все, пришла вертушка? Грузить обоих. Телевизионщики едут? И правильно. Крови добавьте, не жалейте, лейте и все тут. И так хватает? Ага… Демьянов, раз ты такой умный, говно вон там счисти. А то не очень живописно смотрится. Сколько еще живых осталось?
Помните, рассказывал про свой страх? Так вот… в Институте мне сразу стало страшно. Через две недели стало очень страшно. Через месяц ужас окутал меня с ног до головы.
Зачем я был им нужен? Не знаю.
Зачем надо было устраивать происходящее? Тем более.
Думать о холодном расчете и наблюдениях за мной, как за крысой, мне не хотелось. Да тогда и в голову бы не пришло.
Она пришла к двери моей клетушки ночью. Коридора я ни разу не видел, запертый в крохотной конуре с одним окошком под потолком и стеклом в самой двери. Толстенная, стальная, герметичная. Голос проходил через прорези под окошечком для наблюдения. Для чего их сделали?
– Подойди, подойди ко мне, Вадик, впусти, ну же…
Я плакал. Просил не скрестись в дверь. Смотрел на ручку и ключ, издевательски блестевший в отсветах фонарей. Звал дежурных. Звал маму. Смотрел на ключ, слушал ее голос. Звал папу. Звал Господа Бога. Никто из них так и не пришел. Она просила впустить, ключ притягательно отражал блики. На третью ночь пытки в гости заявился Семеныч. Деньги открывают любые двери. Сталь и свинец порой лучше. Вместе с подкупом санитара и пристреленными охранниками, они просто-напросто сила.
Коридор оказался таким же, как в любой больнице. Стену у моей двери украшали темные потеки. От лица моей прекрасной первой влюбленности ничего не осталось. Семеныч, дымя самокруткой, подмигнул, заряжая дробовик патронами жакана. Тогда он еще был молод, и левый глаз пока хитро смотрел из-под прищуренной брови. Он увел меня в новую жизнь.
Не стоит считать нас земным воплощением воинства архангела и архистратига Михаила, воюющим с армией Преисподней. Мы не ангелы, мы не мстители, мы не госструктура. Наши одежды не сияют белизной, наши души не чисты, а поступки подчас страшны и некрасивы. Догадываюсь о поддержке кого-то очень важного, и даже лелею мечту об этом. Когда в очередной раз заметаю следы после чего-то серьезного. Делать это приходится регулярно. К сожалению.
Институт знает про нас. Мы знаем про него. Они презирают и опасаются нас, мы ненавидим и боимся их. Институт таит в себе очень плотный и угольно-черный Мрак, пропитанный кровью от фундамента до кровельных перекрытий. Иногда мы убиваем друг друга. Иногда они просто охотятся на нас так же, как одновременно охотятся на тварей.