В это время здесь совсем нет людей. На рассвете воздух наполняет только еле слышный стрекот насекомых в седой траве да нестройный пересвист птиц в побуревших кустах. На юге осень вообще странная.
Дома сентябрь - это всегда праздник, раноцветье перед мрачным зимним монохромом. В парках, вдоль бульваров и дорог кумачом, желтым, охристо-рыжим пламенеют Деревья (именно так, с большой буквы, потому что осенью каждое дерево - личность), летом стоявшие безликой зеленой массой. Носятся в ярких комбинезонах собаки и дети, вороша огромные кучи пестрых листьев. Возле домов пахнет грибами, сдобой и яблоками - дачники потянулись домой и вступили во вторую битву за урожай, теперь надо все съесть. На прудах кучкуются говорливые жирные утки, то и дело проносятся стайки птиц, оглашая с высоты город незнакомыми незатейливыми песенками. И небо синее-синее, такое чистое, что, кажется, если очень захотеть, можно и в полдень увидеть звезды. Когда-то я их видела.
А здесь... Все краски просто выцветают, выгорают, умирают за лето под безжалостным солнцем. В выбеленных, досуха выжженных травах, шелестящих на склонах гор, остаются лишь жалкие крохи жизни - черно-красные полосатые жуки карабкаются на торчащие тут и там ржавые стебли конского щавеля да шуршат ящерицы, пригревшиеся на плоских камнях. Деревья и кусты стоят пропыленные, облезлые, их листья просто буреют, скукоживаются и, влекомые ветром, рассыпаются в прах еще в полете. Пахнет пылью и затхлым вином, горчит полынным ветром на губах. Тут осень не румяная да пышная хлебосольница, а убогая старуха с ссохшимися сосцами и чревом. Как и я.
Тяжелая сумка давит плечи. За годы в моей жизни скопилось слишком много вещей, которые приходится приносить сюда. Проживать этот день раз за разом, через всю боль, через все потери и... Чтобы потом я смогла идти дальше. Уходить и жить. А сейчас мне надо просто пройти по дороге чуть дальше и свернуть вверх, сразу за оврагом.
Я ненавижу этот день. Год за годом он забирает у меня самых дорогих, самых близких, любимых. А ведь так было не всегда. Стоит закрыть глаза и расслабиться под теплым солнцем, приноровившись шагать в гору, как я врываюсь в то утро, с которого начался мой путь сюда, почему-то из хранилища воспоминаний выкатился именно этот осколок.
- Ирина Павловна, а Ксюха опять в кусты полезла! С новенькими! - ревниво доложилась воспитательнице Полина, делая страшные глаза и поджимая губки.
- Ох уж мне эта Леснова, вечно влезет куда не надо. Леснова! Опять шаболдаешься незнамо где, а мне ищи тебя, бегай! Леснова! Девочки не лазают по кустам с мальчиками! У них от этого того, этого самого. Короче рано тебе еще! Леснова! Кому говорю сюда иди! Уши надеру!
А я сижу в засаде за верандой в густых кустах сирени за верандой и хихикаю. "Вот еще! Нашла чем заманивать! Меня и на пироги с повидлом оттуда не выманить, а эта "Уши надеру!" А Полинка, ну ябеда! И вовсе ни с какими новенькими, нужны они мне как бублику вапер... ватет... а, ватерпас! Я их и в глаза не видела!" Да уж, дедушка всегда был кладезем дивных в своей нелепости выражений.
Высиживала я тогда ворону. На границе забора садика росла старая береза с обломанной макушкой, а чуть выше, в развилке, было воронье гнездо. Все лето его скрывала густая зелень, а по осени листва потихоньку редела и можно было рассмотреть эту незатейливую конструкцию из торчащих во все стороны веток. Но меня интересовало не само гнездо, а его содержимое, ворона и вороньи сокровища.
В то лето мы не поехали ни на дачу, ни на море - родители были по уши завалены учебой и работой и я торчала в городе, изнывая от скуки. Группы в саду перемешали, я ни с кем сходиться не захотела и проводила дни в блаженном одиночестве. Вот тогда-то я и познакомилась с обитательницей гнезда, вороной-слетком. Началось все с моих подношений - вкусных хлебных корочек и блестящих штучек: стеклышек, гаечек, конфетных фантиков, а к концу лета мы, если можно так сказать, подружились, и ворона периодически хвасталась мне своими интересными находками, зная, что я ничего у нее не отберу, а наоборот, непременно добавлю что-нибудь в ее коллекцию.
Вот и в тот день я положила на дорожку у забора "приманку" - ярко блестящую на солнце малиновую, из плотной фольги, крышку от кефирной бутылки, а сама засела в гуще сирени и приготовилась ждать. Тут меня отвлекло копошение какой-то настырной букашки, запутавшейся в пушистых волосах на затылке. Я потерлась головой о плечо, пару раз провела под высоким хвостиком рукой, пытаясь стряхнуть противного жучка и тут услышала чье-то сопение за спиной. Кто посмел полезть сюда?! Это мое место!
Я резко развернулась и... Нет, конечно, я тогда ничего не поняла. Ну кто в пять лет думает дальше следующих выходных, ну ладно, ближайшего праздника или Нового Года? Год, два, да даже пять лет (столько же сколько уже прожил на белом свете!) кажутся чем-то нереальным, огромным, недостижимым. И в тот момент я даже подумать не могла что один из тех, кто прятался в глубине куста за спиной, станет смыслом моей жизни на долгих пятнадцать безбрежно счастливых лет, а второй не даст мне уйти из жизни когда... И что оба меня покинут.
Из зарослей черной бузины с шумом вспархивает птица и я снова возвращаюсь в реальность, где есть только я, моя боль и одиночество. В сеточку на кроссовках набились острые длинные зернышки из остистых колосков. Колются, все ноги горят. Но это не важно, уже ничего не важно.
Какой мой Данька был смешной и лохматый! С красноватой полоской, оставшейся от скользнувшей по щеке ветки, в съехавшей набекрень кепке (и всегда так, всегда встрепанный и все шапки набекрень, будто в его шевелюре загулял пролетный ветерок), голубые глазищи горят, губы чуть подрагивают в хитрой улыбке...
- Что там у тебя? - спросил он с предвкушением, а я все переводила взгляд с него на второго мальчишку. Почему-то вспоминался стих про кота, который был черен как ворон, ведь он тоже был почти сплошь чернота: чернющие волосы, давно не знавшие нормальной стрижки и потому нервными прядками обрамлявшие его худое смуглое лицо, темные и теплые как ночь глаза, даже одежда почему-то черная, хотя детей всегда старались одевать в яркое или светлое.
Я тогда в ответ только сердито засопела, а эти двое прокрались по бокам и принялись осматриваться по сторонам так, будто это для нас троих было самым привычным делом - сидеть в кустах и сторожить ворон.
Тут я наконец заметила свою подружку, которая задумчиво обозревала нашу троицу в засаде, раздумывая, подлетать или нет. А была бы я одна, она бы сразу же слетела вниз! Ух как же я на них разозлилась!
- Ты, - строго переводила взгляд с вихрастого голубоглазого белобрысого на темного, - и ты! Это моя ворона! И мои секреты! И кусты мои! Так что кыш! Идите, вон, с машинками играйте, или подеритесь с кем! - и следом начала толкать плечом то одного, то другого. Темный набычился, а светлый улыбнулся.
- Хорошо, - сказал он примирительно. - Ворона твоя, кусты твои, а ты моя! Значит и сидеть тут я тоже могу, если хочу.
Вот это было неожиданно! Как так? Я его?! Я тут же сердито засопела. "С чего это он решил, что я его? Я ничья, я своя собственная! Хотя...Ну вообще-то я же мамина и папина дочка, бабушкина и дедушкина внучка, тетей и дядей племянница, ну еще сестра для двоюродных и троюродных родственников, "Моя кукла!" для одного из друзей семьи. Опять же для воспитательницы я воспитанница, для вороны я друг" - успокоилась я, но решила на всякий случай уточнить.
- А я твоя кто? Друг?
- Просто моя, - и расцвел улыбкой.
- Ладно. Тогда ты тоже мой, - в ответ на мои слова он довольно кивнул. - А он? - задала я следующий вопрос, качая головой в сторону чернявого.
- А он со мной.
Я все еще немного обижено повозилась, устраиваясь поудобнее, и ответила.
- Ворона. Не дразнить, не кричать, камнями не кидать, - оба посмотрели на меня как на сумасшедшую, мол, зачем.
Ворона тем временем привыкла к нашему тихому разговору и возне, по широкой дуге слетела вниз и, сгорбившись и распушив шею, кривым скоком приблизилась к предложенному подношению. Малиновой крышечки у нее еще не было. Мы в кустах затихли тише мыши, во все глаза уставившись на серую красавицу. Я ласково протянула: "Глафиррра", а мальчишки одобрительно угукнули. Птица завороженно рассматривала фольгу, поглядывая на нее то одним глазом, то другим, и отрывисто каркая. И, хотя для меня это было привычным зрелищем, эка невидаль, ворона, но то, что я разделила этот момент с кем-то кто понял, не посмеялся как обычно над Ксюшей-чудачкой, был для меня сродни волшебству.
Я взглянула в голубые глаза мальчишки, светившиеся тем же восторгом, что и мои, и поняла, что да, я его. А он мой. Даня, мой Даня... С первого и до последнего дня мой, только мой. Мой первый товарищ по играм, мой первый друг, мой первый защитник, мой первый учитель, мой первый мужчина, мой муж, отец моих детей, мой, мой, мой! Мой... Почему мы тогда не ушли все вместе? Почему я осталась, а он и наши дети нет? Зачем я выжила? Зачем?!
Горло перехватывает, больно, дышать не могу. Но надо. Скоро свидимся, не хочу при них плакать. В стороне от дороги, в высокой белесой траве, шурхнуло и к оврагу протянулась узкая извивающаяся полоса - змея. Это их место. Тихо, малолюдно, всегда есть где спрятаться: здесь полно уютных надгробий. Каменно-надежных и таких желанных. Там, на пригорке, чуть в тени высокого памятника, и для меня приготовлено место. Но, увы, не сейчас, ведь я обещала жить. Ему обещала.
Тогда на обеде нас поздравили с днями рождения, да-да, у нас с Даней день рождения в один день, только он меня на пару часов старше! Я тогда и поняла, что я его подарок, а он мой. Пусть и без ленточки. А у Влада день рождения на день позже, но он так и не стал моим, мы просто были вместе, рядом. Поэтому в подарок я ему на следующий день принесла Змея Горыныча из шишки и желудей. До сих пор у него на даче в библиотеке стоит.
Мы больше не расставались.. Всегда были мы, я с Даней и Влад. Еще и фамилии до смешного похожи: Леснова, Лесин и Полесьев, "лешие", как нас часто называли. Друзья не разлей вода, первые отличники и хулиганы сада, потом школы, куда пошли тоже вместе. О, какие концерты мы закатывали родителям, когда хотя бы на каникулы нас пытались развести по разным местам, кого к морю, кого в деревню к родне, кого отправить в лагерь! В итоге взрослым пришлось признать, что проще передавать нас кучей по цепочке, от одних заботливых родственников другим, из лагеря в лагерь, из дома в дом, из города в город, чем терпеть порознь наши слезы, ругань, шантаж, голодовки и попытки сбежать из дома, чтобы воссоединиться. Мы готовы были ехать куда угодно, лишь бы вместе.
Поэтому побывали и на Урале с экспедицией отца Влада, и тряслись на грузовиках по пыльным степям Монголии с Даниным дедом, и вместе с моей бабушкой колесили по разным городам с какими-то просветленными, при которых она была переводчиком. Ездили по лагерям, а потом пасли и доили коров в деревне, ходили с дальней родней на болото по клюкву, собирали виноград в винсовхозе, когда задержались на югах у дедов - еще и подрабатывали как могли и где могли. Волшебное время, счастливое.
Где-то там, между поездками, учебой и работой, переходили на новый уровень наши с Даней отношения - первый поцелуй, первая близость, желание создать свою семью. Странно, я даже не могу точно сказать когда что случилось, просто для нас любить друг друга было так же естественно как жить и дышать. Две половинки, сросшиеся, вросшие друг руга так, что не разорвать. В детстве над нами умиленно посмеивались, потом пытались развести по углам, а в итоге просто приняли, что мы все для себя решили.
Для многих 90-е были проклятием, но наши семьи, сцементированные дружбой детей покрепче иного родства, выстояли, окрепли и даже упрочили свои позиции, и потому встречали второе тысячелетие, вполне уверенно смотря в будущее. Конечно, не стали владельцами заводов и пароходов, но помогли нам открыть свое дело. Это все Даня придумал, светлая моя головушка.
Поправляю сумку и в который раз с восторгом любуюсь блеском камешков в колечке. Да, именно с него все тогда и началось.
Хотя мы с Даниилом и обсуждали как дело решенное нашу свадьбу, разрешение от родителей на брак до восемнадцати лет (непременно хотелось свадьбу летом, чтобы и фотографии, и прогулки, а какие прогулки в слякотном октябре?), вообще всю будущую жизнь, предложение, ну, такое чтобы романтическая обстановка, цветы, шампанское, кольцо, он мне не делал. Меня это, если честно, и не волновало особо, главное, что мы будем уже совсем по-настоящему семьей, да еще со своим углом - моя бабуля сказала, что стала совсем старенькой, требует ухода и заботы, а посему в свою трехкомнатную пригласила жить моих родителей. Даня затеял в старой родительской хрущевке ремонт, пропадал там днями и ночами, Владька и отцы ему помогали, все сюрприз мне готовили. И недели за две до росписи жених пригласил меня принимать работу.