Странно, сейчас оно как будто стало свободнее. Аккуратно берусь за тонкий ободок, решив его просто покрутить на пальце, но колечко как будто само соскальзывает с пальца и укладывается в раскрытую ладонь. От неожиданности даже сажусь, пытаясь понять как это произошло. Я же... Это же... Но его невозможно было снять! Пытаюсь вернуть его на привычное место, надеть снова, но оно большое, просто огромное и болтается на пальце, даже на большой палец и то большое! Мистика какая-то...
В растерянности снова сажусь и с недоверием, легонько прикасаясь лишь кончиками пальцев, глажу ребро кольца, а затем плотно сжимаю в кулаке.
На мгновение руку обжигает пронзительная боль. Ай! Коротко вскрикиваю, распахиваю ладонь и вижу на ней два отдельных кольца. ДВА.
Этого. Не может. Быть.
Неснимаемое кольцо снялось. Просто соскочило, само, как будто захотело.
Абсолютно цельное, нераздельное, монолитное кольцо распалось на половинки.
Подношу руку к глазам и рассматриваю - на коже ладони виден розоватый след, как после легкого ожога.
С подозрением кошусь на бутылку шампанского. Так то пары глотков маловато для алкогольного делирия, но... Голову на солнце напекло? Просто глюки? Происки рептилоидов? Что это и как вообще?
Продолжаю недоуменно разглядывать кольца. Вот внизу лежит белая подложка с плавными заполированными выемками, сверху, зацепившись одним листиком за край гладкого кольца, тонкий ажурный завиток плюща.
Все не могу поверить в реальность происходящего, то поднимаю руку к самым глазам, то наоборот отодвигаю подальше.
В какой-то момент, когда держу руку на отлете, наклоняю ладонь чуть сильнее, чтобы увидеть игру света на камнях. В очередной раз увериться, что это все мне не привиделось.
И тут кольца неуловимым движением соскальзывают по пальцам, звонко ударяются о мраморный бортик могилы и одно за другим, сверкнув на прощание, ныряют в узкую земляную трещину между аметистовыми цветами.
- Это... это что вообще сейчас было? - спрашиваю у твоей фотографии.
Не знаю, какого ответа я жду, ведь это глупо - рассчитывать на реакцию надгробия, все равно что искать скрытый смысл в очертании гор или пене на гребнях морских волн, равно безумно и бессмысленно.
Однако для меня чудеса на этом не заканчиваются. Чуть выше, на самой макушке памятника...
Никогда ранее я не видела их столь близко, так, мелькнет что-то красноватое в кустах и все, да что там, я их слышала всего пару раз, и то неотчетливо. А тут, пожалуйста, на твоем одна, у мальчиков двое. По-осеннему яркие, будто фонарики физалиса, зарянки.
Птицы обычно суетливы, то перепархивают с места на место, выискивая букашек, то мелким скоком перепрыгивают с ветки на ветку, чистят перышки, смешно склоняют головки и поворачиваются то одной стороной, то другой, чтобы получше рассмотреть то что их заинтересовало, и все это практически одновременно.
Но не эти.
Эти просто сидели на верхней бровке камня, вцепившись маленькими коготками за узорную гравировку и смотрели на меня. Молчаливые, недвижимые, суровые - совсем не как обычные, нормальные птицы. Я недоуменно рассматривала их, они сосредоточенно меня. Последние события и так заставили меня сомневаться в собственной вменяемости, а сейчас вообще захотелось ущипнуть себя побольнее. Но ведь долгие годы я ждала именно этого - знаков, намеков, хоть какого-нибудь отклика. Почему тогда я вдруг думаю, что мне все пригрезилось, показалось, что окончательно умом тронулась, хотя именно здесь и сейчас происходит то необъяснимое, что обычно называют чудом?
Неуверенно произношу твое имя. Нет другого, слаще и желаннее, чем этот перезвон на моих губах, от которого я, увы, отвыкла:
- Дан.
"Твоя" птица встрепенулась и вспорхнула с нагретого камня, устремившись прямо ко мне, заметалась вокруг, будто ожидая чего-то. Мне хотелось успокоить зарянку и я медленно протянула вперед руку. Пичужка, будто только этого и ждала, села на ладонь и снова замерла, словно пытаясь заворожить меня внимательным взглядом.
Я боялась дышать, казалось, что даже легкое дуновение или биение сердца способны спугнуть это невесомое чудо. Ты со мной, ты меня услышал, ты рядом.
Еле сдерживая подступающие слезы, я повернулась к могиле мальчишек. Их пташки также сидели неподвижно и неотрывно смотрели на меня.
- Андрюша, Костик.
Пернатые малыши синхронно сорвались с высокого камня и сели на вторую подставленную ладонь, пристально всматриваясь в мое лицо.
Говорят, когда умирает кто-то из родных, в дома близких людей залетают птицы, как будто души умерших спешат попрощаться с дорогими им живыми. Но адрес - лишь пустой звук, если там не живет душа хозяина. Куда им было прилетать? После того как вас не стало, не было у меня дома.
А сейчас на моих ладонях замерло три маленьких чуда, принесших с небес ваши души. Я не могла подобрать слова, не могла начать говорить, потому что все казалось пустым, примитивным. Как выразить простыми земными звуками любовь к человеку, который являлся сутью и смыслом жизни, ее опорой, стержнем? Как передать всю нежность к нерожденным детям, чье долгожданное появление увеличивало мир этой любви и счастья вдвое? Как объяснить, что так и не смогла никого не то что полюбить, просто впустить в своем сердце, потому что там всегда было место только для одного человека? Как описать горе матери, не давшей жизни своему дитя, так и не взявшей его на руки, не приложившей к груди, не подарившей ни капли своей любви и заботы?
Грудь жгло от готовых прорваться наружу рыданий, я до боли закусила губу и лишь слезы нескончаемым потоком текли из глаз. Сквозь соленую пелену я видела размытые силуэты птиц с яркими пятнами грудок, только они напоминали мне, что это все происходит наяву, что я сама еще жива и не захлебнулась в этом море горя.
Но вдруг окрестности огласил первый несмелый пересвист-перезвон. Это заговорил ты, любовь моя. С каждым мигом песня разворачивалась, ширилась и звучала все увереннее. И столько любви было в этой песне, столько света, столько невысказанной нежности...
А вскоре к тебе присоединились наши сыновья, сплетая голоса в общую песню. Каждая клеточка моего тела отзывалась на эти трели, как камертон, вошедший в резонанс. Я молчала, но чувствовала и проживала этот миг с вами. Утихала боль, уходили горечь и горе, развеивались страхи, растворялось в потоке этого чистого света все, что нас разделяло. Мы снова вместе.
Когда уходят близкие, мы горюем не только по ним, но и тому миру, в котором мы жили вместе с ними. Нам стыдно и горько за несказанные слова, за неоказанную заботу, за время, опрометчиво проведенное врозь, растраченное на какую-то ерунду. Мы оплакиваем и самих себя, тех, кого потеряли с этой смертью, тех, кем никогда не будем и не станем без них.
Но сейчас я знала, чувствовала, что наконец прощаю себя и прощаюсь с вами. Я вижу вашу любовь и щедро делюсь своей, той, которая накопилась во мне за бесконечно долгих двадцать лет.
Пора.
Хрипловато шепчу, зная, что все равно услышат:
- Я так люблю вас. Прощайте.
О, нет, птицы не взмыли тут же в небо, не взвились ввысь россыпью лепестков, не растворились в луче света. Птицы просто стали тем, чем они были изначально - крохотными пернатыми комочками. Какое-то еще время они просидели на моих ладонях, постепенно приходя в себя и озадаченно доглядываясь, и вот, порх - вернулись на памятники, почистили перышки и скрылись в колючих зарослях дикого терна.
Мое чудо свершилось. Чувства схлынули, оставив меня полностью опустошенной, скорее даже выпотрошенной, но... свободной?
Я снова легла между памятников и вновь обратила свой взор к небу. Говорят, что даже в полдень из глубокого колодца можно увидеть звезды. А что увижу я? Какую карту жизненного пути нарисую? Что будет давать мне силы идти дальше, да и куда вообще идти, тот еще вопрос. Но об этом я буду думать точно не сегодня.
Я не нужна здесь больше. Нет, конечно, я все равно буду приезжать, приводить здесь все в порядок. Сначала каждый год, потом чуть реже, а потом... Потом это место поглотит время. Здесь прорастут кустарники, поднимутся деревья, птицы будут вить на них свои гнезда, рождаться и уходить в небытие. Корни вывернут камни ограды, высокий памятник осядет и накренится, надписи затрутся и... И ничего. Могилы тоже умирают. А умершим все равно. Им важнее то, что мы чувствуем к ним.
Я все пытаюсь вспомнить, что же это такое - быть живой. Хотеть чего-то по-настоящему, до дрожи, стремиться куда-то, мечтать, любить настоящего, живого человека, совершать поступки не из чувства долга, делать что-то не в память кого-то, а для себя, чувствовать что-то кроме оглушающей пустоты, одиночества и боли.
Сегодняшний день дался мне ох как не легко, такое впечатление что лопнули стенки моей уютной раковины и меня вышвырнуло в какую-то странную реальность, полную воспоминаний, горя и, как ни странно, свободы. Столько разнообразных эмоций я, наверное, со своего двадцатилетия, первой части дня, по крайней мере, не испытывала.
Тихонько, будто боясь спугнуть чрезмерностью, тело поглощают непривычные ощущения, захватывая меня полностью. Я чувствую.
Я лежу на теплой, прогретой ласковым осенним солнышком земле, под лопаткой в спину воткнулся какой-то засохший стебель, в лодыжки впиваются мелкие камешки, по предплечью, путаясь в тонких белесых волосках, маршируют настырные муравьи. В высокой траве вокруг шуршат невидимые насекомые, пробегает кто-то маленький, пересвистываются птицы, иной раз в небе проскальзывают росчерки стрекоз. Мне кажется, что мои ощущения растекаются прочь от меня, все дальше и дальше, сейчас я вижу и чувствую уже практически все кладбище.
Как странно... Здесь не просто спокойно и тихо. Здесь светло и столько жизни, столько любви. Тех, кто уже ушел и тех, кто пока еще жив.
Сама не замечаю, как начинаю улыбаться, буквально кожей улавливая отклик от тех, кто незримо витает рядом. Все дождутся и встретятся. И все у всех будет хорошо. Обязательно.
Бурчание в животе напоминает, что время к обеду, а я еще не завтракала. Кстати, чуть не забыла! Вытаскиваю из все той же бездонной сумки небольшой тортик для нас с тобой и два пирожных для мальчиков. Как-то дико это звучит - "для тебя", "для мальчиков". Привычно и абсолютно неправильно. Значит просто мне
Не хватает бутербродов с красной икрой. Ну а что, торт, шампанское и бутербродики, крошечные канапешки, самая лучшая еда утра 1 января, первого утра нового года. И сейчас у меня как раз что-то вроде этого. Мой личный новый год, начало новой жизни.
Ни ложки, ни ножа нет, да и ладно. Протираю руки влажной салфеткой и с упоением начинаю святотатствовать - сковыривать самые вкусные розочки и шоколадные полоски прямо пальцем, расколупывать слои до самого дна, слизывать тягучий, чуть подтаявший крем с пальцев и ладоней, запивая все это теплым брютом прямо из горла бутылки. Пикник на кладбище, это так возмутительно! И просто восхитительно.
Ох, видели бы меня родители... А что, может и видят. Прах то всей родни здесь, высыпан в клумбы надгробий. Я не знаю, здесь ли мои родные, но на всякий случай оглядываюсь вокруг, улыбаюсь и машу ручкой. Божественно вкусно.
Завтра самолет. Снова слякотная Москва, затяжные дожди, работа, суета. А может ну его все к черту? Не хочу, не готова. Сколько раз я бывала в этом городе, но ни разу не сходила с привычного маршрута самолет - гостиница - кладбище - гостиница - самолет. В этот раз запланировано все то же самое. Но я-то теперь другая!
Оглядываясь на бухту, замечаю маленькие яхточки, красивые домики, даже кусок набережной виден. Город действительно изменился. В начале нулевых все было каким-то серым, а сейчас просто средиземноморский рай: стройные темно-зеленые кипарисы, яркая терракотовая черепица, бирюзовые зеркальца бассейнов. Может ну ее, эту Москву? Не сбежит она от меня. А здесь тепло, набережная, говорят, чуть ли не самая длинная в Европе, опять же море еще теплое...
Решено. Отменяю билет на завтра, ищу гостиницу в центре, возле моря, и остаюсь тут на неделю-другую. Сейчас не высокий сезон и обратно уехать не проблема.
С кряхтением встаю и отряхиваюсь - все же земля не самое удобное ложе и сидение. Оставляю открытыми сладости, пусть живность лакомится. Да вообще все оставляю, пусть местный сторож порадуется подношениям ненормальной тетки. Выхватываю из сумки только маленький рюкзачок и спускаюсь вниз к трассе, счастливо улыбаясь и не оглядываясь.