Но родственник не ругался, не кричал, а молча стоял возле племянника. Ветер шевелил рваньё, сквозь которое просвечивала синяя кожа. А ногти-то вообще были чёрными.
Валька так и не решился поднять глаза. Молча дочистил горшки, подхватил их, не обмывая песка, затолкал в корзину. Лучше он из колодца воды натаскает, чем на реке задержится. Покойники-то тихие, но вдруг не все. Взять хотя бы надоедливую Потычиху.
Он ушёл не оглянувшись, и только к ночи узнал, что дядя удавился ещё вчера вечером.
Несколько месяцев Валька провёл в приюте, который по сути был тюрьмой для бездомных или безнадзорных детей. Маленькие оконца большого кирпичного здания были в решётках, на дверях красовались запоры, а к комнате с нарами были приставлены надзиратель и воспитатель.
Валька был бит, мят, клят, обманут, пока не стал словно камень, который как ни колоти, ничего ему не сделается, только руки о него разобьёшь.
Потычиха надоедала, маячила по ночам возле нар. Валька стал мечтать: если уж суждено ему быть связанным с покойницей, то пусть бы это была мама или тётенька Наталья. Чёрез Потычиху ему шли плохие мысли, которые оборачивались самой настоящей правдой. Валька всегда знал, кому и как скоро помереть.
Однажды его несправедливо обидел долговязый, злобный парнишка по прозвищу Хорь. Подошёл и ударил что есть силы. Валька упал навзничь, но его быстро подняли тычками - давай дерись. Он и подскочил, но тут же сложил руки крест-накрест на груди. Это означало, что драка была бы неправильной и несчитовой для справедливости.
- Ты чего? - удивился Голован, который держал мазу в приюте. - Навешай ему, а то будешь жрать не за столом, а под ним.
- Не буду! - отрезал Валька. - Он сейчас дух испустит, у него в голове жилка лопнула.
Хорь бросился на Вальку, но выпучил глаза, побагровел лицом. Его ноги подогнулись, и обидчик хрястнулся на пол, как Валька, только ничком. Когда его перевернули, он уже не дышал.
С тех пор к Вальке приставали все, кому не лень: скажи да скажи, когда смерть придёт. А как сказать, что все, кто был здесь, в приюте, и месяца не протянут. Отойдут в чёрной дымовой завесе к доброму Богу, у которого все малолетние беспризорные - ангелы.
Вот и сочинял всякую ерунду: кому про далёкие моря и страшные бури, кому про славные битвы, кому про погони и драки за фарт. По его словам выходило, что все обитатели приюта должны были преставиться при седых бородах в преклонном возрасте.
И это ещё не всё, чем удивил Валька. Всё-таки неприятности на него так и сыпались, и однажды он смахнул со стола фарфоровую чашку Голована. Парнишка считал, что её подарила ему покойная мама. На самом деле его в двухлетнем возрасте нашли с этой чашкой без ручки. Где он её взял, неизвестно, может, подобрал среди уличного мусора, может, стащил в одном из домов, но Голован свято верил в добрую маму и её подарок. А также заставил всех ребят уважительно относиться к вещичке.
И что тут будешь делать: когда старших увели в приютскую школу для изучения Закона Божьего, младшие разыгрались, толкнули Вальку на стол. Чашка упала и разбилась. Все закричали и стали обвинять Вальку. А он представил, что с ним сделает Голован, и обмер от страха. Второй раз в жизни ему захотелось повеситься.
В полной тишине Валька улёгся на нары лицом к стене и стал ждать возвращения Голована. Колупнул побелку - грязно-серую, грубую. Вспомнил, как белил с мастером избы в слободе - раствором молочного цвета, который ложился на стены и печи-замарашки с мягким блеском. А иным хозяевам разводил известь с купоросом, и получалось небушко на низком потолке. Валька мог разрисовать печь цветами или райскими птицами, которые жили в Ирии. Уж как благодарили их за работу! А мастер говаривал: "Ну точно Бог тебя наделил даром малевать! Ни один взрослый не угонится!"
Мысли о смерти ушли куда-то, Валька подобрал с полу уголёк и стал выводить Голованову чашку. Он так увлёкся, что даже не увидел стоявших рядом ребят.
Только беспокоила надоедливая муха, которая норовила усесться ему на лицо. Чертовка была очень крупной, настоящий великан в мире мух. Но Валька её отогнал.
Миг -- и чашка очутилась в его руке, еле поймал. Валька не вспомнил старый случай про поросят в хлеву, уж слишком много времени и событий прошло, но ничуть не удивился тому, что чашка стала настоящей, а не рисованной.
Он поднялся и поставил её на стол. Чёрная каёмка на крутых белых боках поголубела, а потом и вовсе стала синей, как настоящая.
Ребятня молча смотрела на чудо.
Вошли Голован и три старшака, раздали лещей младшим, которые застыли вокруг стола.
- Кто это сделал? - взревел Голован, схватив чашку.
Она была с ручкой, каёмка - новой, не полустёртой; стенки - блестящими, а не щербатыми.
Про этот случай к вечеру заговорили все: и надзиратели, и воспитатели, и работники. Чашку конфисковали и отнесли в кабинет к директору - до завтрашних разбирательств. Воспитанников заперли особо тщательно, установили надзор, уж больно они были возбуждёнными. Вальку ребята завалили просьбами и требованиями нарисовать тьму-тьмущую вещей.
А он взял уголёк побольше и на глухой стене, противоположной окну с решётками, нарисовал дверь - двустворчатую, как в книжке сказок, с открытым запором. Ведь если сейчас все выйдут, не случится пожара от курения старшаков. И все останутся живы, так ведь?
Створки распахнулись сами, в них ворвались сумерки с дымами городских печей, с вольным ветерком и запахом талых снегов.
Воспитанники ринулись в них, оттолкнув Вальку. Малёвщика, забывшего или не знавшего, что их комната находилась на четвёртом этаже.
Он поднялся, подошёл к краю, глянул вниз на тела, раскинувшиеся на тротуаре. И шагнул вслед за всеми.
Пока Валька метался в жару и боли от переломов, призывал к ответу Потычиху и грозил ей расправой за обман. А месяц спустя узнал, что старуха не очень-то и виновата. Пожар в приюте всё же случился. Именно от тайного курения старших воспитанников. Судьба других выживших осталась для Вальки неизвестной.
Одна радость - Потычиха исчезла из его жизни.
***
Вальку взяла на воспитание бездетная вдова стряпчего Алёна Степановна. Она жила с двумя сёстрами в каменном двухэтажном доме. При каждой из сестриц состояла на службе горничная, а ещё были экономка, кухарка и дворничиха. Когда Вальке случалось быть в коридоре, он улавливал ненависть и алчность, исходившие от дверей. Будто бы весь дом был поделен на клетки-комнатки, в каждой из которых находилась хищная птица, ждавшая момента, когда дверь распахнётся и можно будет мгновенным рывком когтистой лапы затащить внутрь жертву.
Своим ощущениям Валька верил больше, чем глазам, поэтому старался не покидать своей узенькой комнатки, похожей на пенал. Или на гроб.
А ещё временами одна из обитательниц дома пропадала на какое-то время. Возвращалась потолстевшей, налитой здоровьем и силой. И отсыпалась по двое-трое суток в своей комнате
Валька целый год не мог понять, где кто живёт и кто кому служит. К нему все обращались так: "мальчику пора вставать", "мальчику пора кушать", "мальчику пора заниматься с учителем". Алёна Степановна, бывало, смотрела на него зелёными в крапинку глазами и спрашивала, держа вазочку в руке: "Мальчику не хочется ли варенья?"
Валька всё схватывал на лету: и правила поведения, и Закон Божий, и арифметику. Проявлял усердие в чистописании. А уж как он рисовал карандашами и красками!
- Мальчика бы нужно в школу или даже гимназию, - заметила однажды экономка.
Какая-то из сестёр за его спиной поджала губы и, полуприкрыв глаза, покачала головой. Это увидел Валька в стоявшем напротив зеркале и задумался.
В самом деле, почему его держат под надзором? Это не новая семья, а новая тюрьма. На улицу выйти не дозволено - только прогулки около крыльца, в пределах ограды. У него нет друзей. А как их найти, если вокруг вьётся одна из тётушек или их горничных и постоянно шипит в ухо: то нельзя, это нельзя? И в школу не пускают, учителя приходят на дом.
Много странного в этом доме, хотя он по сравнению со всем пережитым - райское место. Не стог сена и не нары - своя кровать в отдельной комнате. Не чёрствый нищенский кусок - вкусная еда на расписных тарелках. Не зуботычины - вежливые учителя, которые расхваливали его приёмной матери. У Вальки даже игрушки есть! И краски, и карандаши. Казалось бы, живи да радуйся.
Но вот какое дело: взрослые, в том числе в приюте, не говоря о любимых матушке и тётеньке, всё время твердили о том, для чего делать то или иное. Или не делать. А в приёмной семье никто никогда даже не обмолвился, для чего Вальке учиться или почему нельзя водиться с другими детьми. Словно бы у него не было завтрашнего дня и вообще будущего.
В голодной и не всегда вольной жизни в нём всегда прорастало что-то новое, как травинки в стыках уличной брусчатки: чему-то учился, что-то узнавал. А в этом доме, наоборот, убывало. Ушла Потычиха, когда-то надоевшая до смерти. Сейчас Валька обрадовался бы ей. Он уже не мог оживить свой рисунок, хотя всякий раз, как брался за рисование, просто молил об этом.
Исчезали силы, желание жить. Валька просыпался на хрустких от крахмала простынях и не знал, для чего встретил новый день.
Прошёл почти год. Его одежда и обувь стали свободными, словно бы он носил всё на размер больше. Или усыхал от какой-то болезни.
Однажды он заметил, как из хозяйственного строения, которое располагалось во дворе, вышел знакомый грузный мужчина, оглядел дом через плечо, поднял воротник и быстро вышел в калитку ограды.
Валька обладал замечательным вниманием: только глянул и запечатлел, как на картине нарисовал. Так вот, это был один из воспитателей приюта для неимущих и беспризорных детей. Что ему здесь было нужно?
Через некоторое время из строения вышла сестрица матушки Алёны Степановны. Валька уже нахватался разных представлений о жизни и смог бы уверенно сказать: меж этими двумя не было того, что называют романом. От них веяло ненавистью. Более того, почудилось, что из глаз женщины изливались на белые щёки чёрные потёки, их подхватывал ветер и забрызгивал всё вокруг этой чернотой. А мгла в очах названой тётки не исчезала, становилась гуще, словно бы через них в этот мир заглядывало что-то чуждое.
Утром Валька попросился на прогулку, несмотря на мелкий дождик. Его неохотно отпустили с горничной.
Высокая рыжая надзирательница не отходила от него ни на шаг, оттесняла от пристроя в сторону клумб. Но Валька недаром побывал в приюте и научился коварству и терпению.
Он стал быстро, как только мог, ходить вокруг горничной, вроде как играть с нею. И, улучив момент, нацепил её юбки на железный крюк, торчавший из вазона с чахлыми цветами. А потом стремглав бросился к воротам.
Горничная с недовольным криком кинулась следом. Да вот беда - юбки затрещали. Но это её не остановило. Валька развернулся и подбежал к ней, попытался помочь. Да где там!
Горничная, ругаясь на чужом языке, освободила свою одежду от крюка и крикнула:
- Мальчику нужно сейчас же домой!
У Вальки были другие планы, но он подчинился.
Потому что успел увидеть в прореху часть ноги. Между краем чулка, доходившим до середины тощей икры, и каких-то тряпок с кружевами он заметил чешуи. Такие же, какие были у глотошной, которая поубивала детей его слободы.
Вот оно что... Скорее всего, и у других обитательниц такие же лапы. Теперь понятно, почему в этом доме он чувствует себя словно при смерти. Только выйдя на улицу, начинает свободно дышать и ясно думать. Так и должно быть, ведь он находится в логове лихоманок, прикинувшихся женщинами. Из дома они расползались по городу, слободам, да и, наверное, по всей губернии. Собирали смертную дань и возвращались.
Только зачем им нужен он, сирота Валька Воронцов? Хотели бы сгубить, давно бы сгубили.
И что здесь делал приютский воспитатель? Неужто лихоманки принимают облик мужиков тоже? А может, он у них на посылках или в помощниках.