Мак алый и белый
В приютской спальне гуляли сквозняки и выносили последнее тепло из не протопленного толком помещения. В окна без занавесей глядели тусклые звёзды.
У Марины заледенели плечи и пальцы, но нельзя спрятать руки под одеяло - не положено. За этим строго следили дежурные няньки, которые по нескольку раз за ночь заглядывали в спальню. Упаси Господь спутать правила поведения или нарочно их не соблюсти - мало не покажется, заставят в чулане сидеть на хлебе и воде, спать на полу или стоять на коленях. На горох, правда, ушаковских не ставили. А вот тех, кто жил на другом берегу реки во Введенском приюте, - постоянно.
Оттого Маринка и молилась Богородице после смерти матери - только бы не попасть во Введенский. Божья Матерь явила милость, сироту взяли в Ушаковский. За это можно было вытерпеть и вечный холод в громадных каменных помещениях с тёмными от времени потолками, и спазмы голодного живота, и головную боль от зуботычин и постоянных окриков, и зубрёжку, и шитьё исколотыми пальцами простыней и наволочек для госпиталя.
Холод пробирался под покрывало из крашенины, реденький от стирок лён простыни. Не спасала и рубашка, ношеная-переношенная ещё до того, как достаться Марине.
Холод пил жизни воспитанниц.
Холод добивал больную Дарью Уткину, от кровати которой разило мочой. У соседки было застужено всё нутро. Она ворочалась во сне и глухо стонала.
Наверное, к утру найдут остывшее тело.
Маринка отвернулась. Звать няньку бесполезно, всё равно доктора не будет. А вот воспитанников поднимут и заставят полураздетыми до утра читать молитвы. Гулкая от недосыпу голова будет плохо соображать на арифметике, и злая учительница надаёт пощёчин. На шитье запутаются нитки; игла, сделанная из стали с заусеницами, исколет пальцы. Если мало нашьют, их лишат ужина.
Только и осталось молиться за рабу божью Дарью.
Дыхание соседки стало хриплым и редким.
Маринка принялась окоченевшими губами читать "Отче наш..."
- Верхозина, ты чего бормочешь? - раздался хриплый голос с противоположного ряда коек.
Это Татьяна Саенко по прозвищу Сайка спросила. Она прекрасно знала о болезни Дашки; знала, как отходят к Господу в холоднющей спальне те, у кого недостало сил жить. Знала и о том, что это страшно - слышать рядом последнее дыхание умирающего. В больницу-то забирали только с переломами да заразой.
Маринка ответила после слова "Аминь", ибо во время молитвы нельзя отвлекаться, зевать, а уж прерывать её -- тем более:
- Уткина кончается.
- Что ей сделается-то, - грубо и громко сказала Сайка. - Больная, больная, а горбушкой не поделилась, сама слопала.
Маринка не заметила, как замолкли звуки от соседней койки, повернула голову, едва дыша от страха, посмотреть, что с Дашкой. Несмотря на холод, по шее потекли струйки пота.
Покрывало откинулось, и Дашка встала со своего вонючего ложа. Маринка даже слова не смогла сказать от удивления: в слабеньком свете от окна соседка выглядела немного иначе. И без того бледная, она стала как брюхо дохлой рыбы.
Дашка медленно, скользящим шагом двинулась к койкам напротив.
- Ты чего, Утка? - спросила Татьяна.
И было в голосе всегда храброй и хитрой Сайки что-то такое, отчего у Марины от страха перешибло дыхание.
Дашка протянула к Татьяне сложенные лодочкой ладони и сказала:
- Вот тебе горбушка.
Сайка со слезой в хриплом голосе отказалась:
- Пошла вон, Утка! Сейчас няньку позову!
В углу заплакала новенькая воспитанница, рёв поднялся ещё на нескольких койках.
- Опять не спят, вражье отродье! - рявкнула от двери самая свирепая нянька, Мария Николаевна.
Мощное тело толстухи обтягивала ночная рубашка из хорошей материи, простоволосая голова блестела от репейного масла.
- Замолчите, пока я вас на розги не вывела!
В спальне сразу стало тихо.
"Вывод на розги" - так называлось самое суровое наказание. Всех строили в зале, нянька указывала розгой на виновницу и полосовала ей спину и ягодицы. Потом перенёсшая порку должна была указать на другую девочку. И так до пяти или шести кругов.
Говорили, что в столице, под крылом у Государя-батюшки, девочек не пороли. А в далёкой губернии наказывали всех, даже самых маленьких.
- Понабрали сюда всех, кто по-скотски орёт средь ночи, спасть мешает. А ну говорите, кто зачинщица? - прорычала Мария Николаевна, идя между рядами и при свечном свете всматриваясь в девочек, которые зажмурились изо всех сил.
В спальне повисло вымученное молчание.
- Ох, Матерь Божия! - завопила Мария Николаевна. - Скончалась!
Когда Марина позволила себе открыть глаза, истопник и дворник выносили закрытую крашениной Дашку.
Тотчас, как носилки скрылись в двери, раздался рык Марии Николаевны:
- Подъём, бестолочи, лентяйки, скотское отродье!
Марине отчего-то стало ясно, будто в уши кто шепнул: Марии Николаевне влетит за то, что проворонила смерть Уткиной.
- А ты чего разлеглась? Порядок не про тебя писан? - перешла от рыка на гневные вопли нянька. - Развалилась, барыня! Подъём!
Марине в первый раз стало жалко наглую и боевую Сайку, потому что нянька схватила чью-то простынь, ловко сложила в несколько раз и перекрутила её, так что получилась дубинка. И ею можно было очень больно поколотить ослушницу.
Распалённая Мария Николаевна стала бить недвижную Сайку по ногам, сопровождая каждый удар утробным хеканьем. И тут же отбросила орудие наказания: Татьяна недвижно лежала на постели, уставив в потолок равнодушный взгляд.
К вечеру шепотки донесли новость: у Сайки рот был полон непрожёванного хлеба. Видать, выпросила или наворовала корок, стала есть ночью и задохнулась.
Только Марина понимала: Сайку умертвили самым важным для вечно голодной девчонки. И сделала это другая воспитанница, тихая и всеми презираемая Уткина Даша. Будучи мёртвой.
После такого Марина сочла себя умалишённой. У неё начала "гореть" душа. Так она называла странное состояние не то муки, не то ожидания мучений, на пике которых кружилась голова, сквозь шумы и гомон мира доносились голоса, в груди набухал болезненный нарыв и стремился вскрыться через слова. Эти слова нарывавшей правды приходилось держать в себе.
Но она могла и взорваться изнутри, разнести напрочь реальность. Впервые это произошло, когда в Ушаковском приюте готовились к визиту губернаторши Надежды Юрьевны.
Денно и нощно скоблили полы, столы и стены, белили потолки, развешивали занавеси на окнах. Стали лучше топить, и вечно стылый воздух спальни наполнился райским теплом. Про еду и говорить нечего: перед сном раздавали по стакану молока. Воспитательницы и няньки заставляли девочек повторять хором слова благодарности, много раз проверяли знание молитв.
Но самое главное - выдали новую одежду! Марина очень радовалась тёплой байковой рубашке. А вот башмаки подкачали, оказались на два размера больше. Пришлось затолкать в носок смятые бумажки.
С визитом что-то не заладилось, потянулись дни ожидания. Няньки потеряли бдительность, учительницы снова принялись за рукоприкладство, а воспитательницы сделались рассеянными и всё время говорили о расформировании приюта и о том, куда им идти.
Воспитанницы воспользовались неизвестностью, стали затевать во время рекреаций шумные игры, строго запрещённые раньше.
Во время одной из нехитрых игр Марину кто-то сильно толкнул в спину. В руке была зажата раскрашенная лучинка, которую нужно было передать другой девочке-"воробышку" и защитить от нападок "ворон". Марина полетела кувырком, ушибла лоб о высокий порог, ободрала щёку, растеряла башмаки и... выстелилась как раз у душистых шёлковых юбок.
Подняла в ужасе глаза: на неё смотрела прекраснейшая из женщин.
- Ты не расшиблась, милая? - спросила она чудесным голосом.
Его звуки не прекращались, а длились, застывали в воздухе и потом начинали плясать вокруг Маринки разноцветными блёстками.
Сразу закружилась голова, её наполнил беспощадный свет, который стал нестерпимым. А потом раздался гул. И мир перед глазами разлетелся пылью. А после обернулся чужим домом.
Маринка запуталась в видениях и тут же постаралась забыть их. Но сказала губернаторше самое важное:
- Сонечка и Андрейка любят вас. И всегда будут любить.
Все разом загалдели:
- Откуда ты это знаешь?
- Надежда Юрьевна, что с вами?
- Принесите воды!
- Эта грязнуля что-то сказала Надежде Юрьевне!
Выкрики сыпались на голову Маринки, а она только хлопала глазами.
Через некоторое время её допросили в кабинете управляющей Ушаковским приютом. Маринка рассказала всё, что запомнила. Губернаторша при этом закрывала лицо расшитым платочком, а в другой её руке дрожал стакан с бледно-жёлтой жидкостью и нестерпимо вонял на весь немаленький кабинет.
Маринку увели вдруг ставшие ласковыми воспитательницы, которые обмолвились, что губернаторша распорядилась доставить девочку к ней в дом и начала работу с бумагами по усыновлению. От этого вечно мёрзшая Маринкина душа наполнилась ласковым теплом, а глаза защекотали радостные слёзы.
Весь день к ней приставали воспитанницы: что да как. Маринка отмалчивалась, она ждала, когда секретарь Надежды Юрьевны отвезёт её в новую семью.
И вот наконец под вечер за ней пришла сама управляющая приютом. Пока она провожала Маринку до парадного, всё шептала ей в ухо какие-то наставления. И намочила летящей изо рта слюной и ухо, и волосы. Маринка строптиво отстранилась и заметила, как стушевалась всесильная ранее управляющая.
- Извозчик за оградой. Идём, - сухо и неприязненно обратилась к Маринке секретарь губернаторши Александра, высокая женщина с пышной причёской и светло-серыми глазами. Марина не стала медлить и робко протянула руку. Чистую, конечно, но со страшными обкусанными заусенцами на пальцах.
Александра взяла узелок с пожитками и подарками от воспитанниц, железной хваткой сжала Маринкину руку и почти поволокла её к кованым приютским воротам.
Выйдя, осмотрелась и фальшиво сказала:
- Прохор куда-то отъехал. Придётся пройтись немного.
Маринка яснее ясного увидела, сколько коварства и зла таится в красивых светлых глазах этой женщины, и так ей захотелось назад, под каменные тёмные своды приюта, что выступили слёзы.
И тут рука секретарши разжалась.
Грубая, вонявшая лошадиным потом и шерстью ладонь закрыла Маринке рот, кто-то сзади подхватил её под мышки и потащил.
Она попробовала сопротивляться, но проклятые башмаки второй раз за день свалились с ног - не ударишь каблуками. Укусить всё же удалось, и рот наполнился влагой с железистым привкусом. Если б знать в тот миг, чем обернётся эта попытка защитить себя!..