11 сентября
(прим.: Почти всю страницу занимает песня о самом смышленом охотнике, который был тощ и высок, а любой зверь сам шел к нему в силок. Она имеет множество помарок, что-то перечеркнуто, за некоторыми словами следует знак вопроса, взятый в скобки, а за некоторыми – другое созвучное слово, меняющее смысл всего предложения).
Я кажусь сам себе таким глупым, когда не могу вспомнить слова собственной песни. Я почти уверен, что тот вариант, который я отдал Владеку отличается, и точно могу сказать, что он был лучше. До этих разъездов я в последний раз по-человечески охотился, наверное, когда учил этому Сэма. Очень многое было позабыто за это время, Владек даже сначала не поверил в то, что я всю юность проходил с луком на перевес. Меткость моя совсем никудышная стала, но восстанавливать ее было достаточно приятным занятием. Меня тогда охватила такая ностальгия по нашим с батюшкой прогулкам, я как будто заново все это пережил: также радовался, когда у меня спустя кучу провалов наконец вышло кого-то подстрелить, также возмущался, когда Владек успевал раньше меня пустить стрелу в зверя, которого мы одновременно приметили. И меня очень удивило то, что я не почувствовал никакой горечи… Как здесь лучше сказать? Я не хочу, чтобы это звучало цинично, если бы у меня была возможность не допустить родительской смерти, я бы ее использовал. Но неужели это правильно: мрачнеть каждый раз, когда в моей голове всплывает что-то радостное из моментов, которые связаны с семьей, и, в последствии, сторониться этих воспоминаний, чтобы сохранять свое душевное равновесие? Мне так не кажется, и если бы я был родителем, мне бы хотелось, чтобы мои дети носили обо мне светлую память, чтобы она вдохновляла их в какие-то периоды жизни, я бы ни в коем случае не пожелал, чтобы они грустили из-за моего ухода, потому что он неизбежен (проклятье ставит это под вопрос, но всё же, если бы его не было). В общем, я хотел написать, что у меня зажила эта рана, чтобы её залечить потребовалось два десятка лет, но время справилось, народная мудрость гласит правду.
Целый день провёл в лесу, из него час точно я потратил на единорогов, несмотря на то что мне уже было от них ничего не нужно. Затем охотился с луком, который сделал и подарил мне Владислав в качестве дружеского жеста. Я весь день на это потратил, домой пришел довольный как кот, а хозяин еще довольнее был, оттого что столько еды в доме появилось. Завтра буду расспрашивать людей, где мне раздобыть фляжку, еще хорошо бы новый мешок достать, а то этот никуда не годиться, город не самый маленький, так что проблем возникнуть не должно.
12 сентября
Случилось то, чего я очень не хотел: я встретился с другим проклятым. Я играл на улице, желающих послушать набралось прилично, воскресенье же, и вдруг среди толпы вижу я зубастого паренька. Я доиграл песню до конца, поклонился, стали люди подходить, бросать мне в шляпу монеты, и паренек этот подходит, денег мне кинул, как все остальные, развернулся, сделал несколько шагов и остановился, решил ждать, видимо, когда толпа разойдется. Стоит он, ждет, и смотрит на меня пристально, а я на него тоже пристально смотрю, потому что убедился, что к чему. Я сначала думал, ну мало ли, почему у него такие зубы, я столько реалистичного вранья выдумал по поводу своих клыков, может, в его случае какая-то из моих историй – самая, что ни на есть, реальность. А как незнакомец подошел ко мне, так я и понял, что от него не пахнет. Наверное, не случилось бы ничего страшного, если бы наша беседа всё-таки состоялась. Тем более, я этого человека не помню, вполне вероятно, что он из тех, кого Сэм уже успел обратить в одиночку. Возможно, получилось бы узнать что-то по поводу того, как он сейчас живет, но я просто струсил. Если я тоже участвовал в ритуале над встреченным парнем, то, я боюсь, что меня бы охватил стыд, от которого я бы вмиг превратился в соляной столб и сразу же рассыпался. На самом деле, я бы просто не нашелся, что сказать, и это было бы еще более глупо и неловко, чем то, что произошло в итоге. Пока ещё рано, когда-нибудь я извинюсь, а они когда-нибудь меня простят, некуда торопиться (будет забавно, если, например, завтра проклятье исчезнет по той же неведанной причине, по которой появилось, и я за секунду стану своего возраста, каждый раз себе это говорю, когда бездельничаю, и каждый раз отрекаюсь от этих слов). Это всё когда-нибудь, а сегодня я позволил людям без лишней спешки наполнить мою шляпу деньгами, а затем громко сказал: «Подождите! Это еще не все! Спасибо за ваши деньги, за ваши аплодисменты, для таких прекрасных людей мне бы хотелось сделать нечто большее, чем просто спеть песни». Ну и объявил, что покажу им диковинку, которой меня научил один старик, приехавший с востока, наплел, что и шляпу мне этот старик подарил, что теперь, когда я говорю определенные слова, всякий, кто её надевает, появляется в Индии. Затем произнес то самое «заклинание», которое нужно читать перед жертвоприношением человека, ради привлечения богатства, и побежал. Тот проклятый тоже рванулся, но я бегаю побольше него. Городские меня теперь считают либо везунчиком, либо посланником дьявола, и мне даже неважно, к какому варианту склоняется большинство, главное, чтобы все они думали, что я сейчас в Индии.
16 сентября
Сегодня заходил в монастырь, который полностью изменил мою жизнь. Наверное, по своей значимости для моей судьбы он наиболее близок к проклятию. Здесь меня крестили, и здесь я прожил несколько лет, здесь я изучил латынь, здесь впервые будучи проклятым обрёл смирение, которое, правда, потом не раз терял. А ещё, именно в этих стенах я познакомился с Сэмом. После произошедшего, инквизиция должна была придать святыню огню, но либо до её ушей никто не донёс о дьявольской мессе, либо всё отстроили точь-в-точь, как было раньше. Ни одного знакомого лица я не увидел. Может быть, с кем-то из тех, кого я заметил сегодня, мы всё-таки когда-то виделись, и я просто не узнал этих людей, из-за того, как их поменяли годы. Так много времени прошло, так много всего случилось, я подумал об этом во время исповеди и замер с открытым ртом. Легче на душе не стало, наоборот заново прогнал всё через себя и погрустнел. Сэма я так и не убедил в неправильности нашего пути, просто взял и оставил его губить самого себя. Я сегодня посмотрел на прошлое как будто чужими глазами, и понял, что поступил совсем нечестно, и что друг из меня после такого никудышный. Батюшка сказал, что я не должен брать на себя чужие грехи, что спасти человека невозможно, если он сам этого спасения не ищет, но… Я же не искал способ снова стать нормальным, пока этим не занялся Сэм. Я даже не думал о том, что это возможно как-то исправить. Я не мог встать на тропу поиска избавления, потому что не мог углядеть развилки, пока Сэм мне на нее не указал. Мне должно было сделать то же самое, и я пытался, и, наверное, приложи я достаточно усилий, у меня бы получилось, но вместо этого я решил сдаться. Да и дело же совершенно не в грехах и не в спасении! Как братья связаны общим детством, и порядками, которые привил им отец, так и нас Сэмом объединила наша беда. И, несмотря на нашу полную внешнюю противоположность, спотыкающуюся лишь о рост и клыки, несмотря на отсутствие внутренней схожести во многих моментах, мы в конце концов действительно побратались, стали друг для друга теми людьми, которые всегда придут друг другу на помощь, что бы не лежало на другой чаше весов. Так бы я мог написать, пожалуй, даже в начале мая, если бы попытался закрыть глаза на свои обиды и задуматься о чём-то подобном. Понимаю, что поздно уже метаться, но одновременно кошки на душе скребутся, да так, что у меня совершенно нет представлений, куда от них деваться.
18 сентября
Вчера нашел первый дом Сэма. Там сейчас живет семья: мама, отец и дочка. Девочке лет десять, наверное, родители ее простые, оба в поле работают. Люди хорошие, поговорили с ними, как обычно это бывает, они мне про свою жизнь рассказали, я про свою, засиделся у них допоздна и остался переночевать. Дом почти не поменялся, мебель, естественно, новая стоит, но, например, кровать со столом находятся в тех же местах, где стояли, когда я здесь жил. Уже который день не могу избавиться от меланхолии. После того, как новые хозяева погасили свет и пошли спать, она стала по-настоящему жрать меня. Решил заглянуть своим переживаниям в лицо, как-то обмануть себя, создать иллюзию того, что я не убегаю от неприятных мыслей, а сам иду им навстречу. Стал бродить по ближайшим лесным окрестностям. Сколько раз я охотился здесь, чтобы хоть как-то отблагодарить Сэма за то, что он позволяет у него жить, не счесть! С каждой тропкой связан какой-то день, я иду, и образы рисуются перед глазами, помогая мне понять, как потом можно выбираться назад. Моя стратегия победы над меланхолией с треском провалилась, а отступать уже поздно, доведу это блуждание по памятным местам до конца, раз уж начал. Осталось совсем немного пройти, чтобы увидеть пруд. Я так переживал, когда подумал, что примерно в этих местах лишился единственного друга, а теперь сам от него отказался. Понятно, что тогда мы оба были другими, но, если предположить, что похожая ситуация произошла бы в настоящем, была бы другой моя реакция? Определённо да, начну с простого, я бы нисколько не удивился тому, что от Сэма не исходит душка, который источает эта удивительная, другая, но не отличающаяся ничем кроме запаха кровь. Что же с дырами по всему телу… Нет, наверное, точно также бы испугался и расстроился. Сэм почти всегда убивал или проклинал плохих людей, и он это делал не из желания выгоды, если бы у нас что-то получилось, мы бы больше никогда не лишили жизни тех, кому не повезло оказаться рядом в то время, когда соблазны одерживают верх над разумом. Его побуждения были благими, он просто отчаялся, и не нашёл помощи, которую должен был дать я. Короче, если двадцать лет назад я был поражён тому, что произошло, если не сразу понял, что Сэм тоже стал проклятым, если это всё притупило волнение, то, случись такое сейчас, я бы наверное беспокоился, как никогда. Мало было бы того, что он может погибнуть, так ещё и я никак не исправился, и проклятие не снято, что как роспись в том, что столько жертв были напрасными.
Ох, это явно не те мысли, которые должны быть у того, кто совсем недавно понял, что лучше бороться с меланхолией избеганием, а не наскоком. Лучше направить себя на что-то весёлое, а ещё лучше – смешное. Мне думается, выйдет очень забавно, если сегодня я найду колдуна. Выйду к пруду, а у этого ублюдка там хижина построена, он мне с улыбкой от уха до уха навстречу идёт, и говорит такой: «Ну что, наскучило тебе проклятым по миру шататься?», – потом в ладоши хлопает и невидимым становится вместе с домом, а у меня клыки исчезают и в жилах собственная кровь появляется. Мы, значит, старались как не в себя, Сэм индийскому научился, один ритуал, другой, а надо было просто в ладоши хлопнуть. Но скорее всего получится, как тогда, когда мы навещали этот пруд после проклятия Сэма, или как тогда, когда я пришёл к тому месту, где сам перестал быть человеком: я не найду ничего необычного.
22 сентября
Никогда еще небеса не были ко мне так милостивы! Это как кинуть кости десять раз подряд, и все десять раз получить желанную цифру, как ловить рыбу и вытащить на крючке кошелек, который обронил какой-то богач еще во времена своей молодости, а ныне имеющий четверых правнуков, как… неважно. В общем, добрался я до Берутува, думаю, хорошо бы на таверне сэкономить, мне в последнее время так везёт на людей, никто не отказывает в ночлеге в обмен на дичь, охотиться мне нравится, тем более и так, и так это делать приходится. В нескольких домах мне либо не открыли, либо хозяев не было. В одном дед стал нотацию читать, он меня безумно разозлил, мне казалось, что, когда я начну писать, выдам трактат об этом старике, но сейчас мне всё равно. Выслушав, что такому юнцу как я надо родителям помогать, а не с лютней по городам шататься, я постучался в ещё один дом. Мне открыла молодая девушка. От нее невероятно вкусно пахло, а потом к этому запаху примешался еще один, и из-за него я уже стал чуть ли не пьянеть, настолько он был приятным, никогда ничего подобного не чувствовал. Даже до того момента, как с запахом произошло такое странное изменение, я понимал, что в этом доме остаться не смогу, слишком страшно сломаться, слишком пугали меня нарисованные воображением варианты того, что может произойти. Нужно было быстро сообразить ложь о цели моего визита. Я начал рассказывать, что я пою, на лютне играю, что очень хочу, чтобы она меня послушала и оценила, сколько мои умения стоят, я еще, пока это говорил, запнуться пару раз успел. Девушку это насмешило, она попросила меня пройти, чтобы и ее молодой человек послушал. Захожу в дом, и кого я вижу? Я вижу Сэма! У меня и без того тогда перехватило дыхание от удивления, а в тот же миг ещё и запах от девушки резко усилился, отчего мне даже поплохело. Не так себе я нашу встречу представлял, точнее, я на неё вообще не надеялся. Очень давно не замечал, чтобы мне был дан шанс всё исправить, я никак не могу этому нарадоваться.
Сэм с Лялей собирался пойти на площадь, он обещал помочь своей подруге прилавок поставить, и в общем они ушли, как планировали, а мне сказали чувствовать себя как дома. Вообще мне не терпится расспросить Сэма о том, как его жизнь складывалась всё это время, чем он сейчас занимается, что это за Ляля в конце концов, да много о чем. Но сам он настоял на том, чтобы сначала я отдохнул с дороги, и пообещал вернуться, как только разберётся с делом. Я не то чтобы устал, но поваляться на мягкой постели после спанья то в лесу, то на полу, одно из приятнейших ощущений. Немного переживаю из-за Ляли, но ведь Сэм будет рядом с ней, да и рядом со мной тоже, если у меня начнет сносить голову, я успею ему об этом сказать. Если честно, сейчас я так не хочу просчитывать все эти "а что может случиться", "а если", я слишком рад, и не только из-за успокоения совести, а уже только оттого, что встретил этого простофилю, и теперь я без всяких сомнений могу признать, что скучал по нему.
23 сентября
Вот и закончились мои путешествия, в этом месте я планирую оставаться долго. Город, как мне сначала и показалось, не из больших, наверное, через несколько дней смогу в нем спокойно ориентироваться. Я вышел прогуляться, и даже успел почти потеряться. «Почти», потому что… наверное, лучше начать с начала.
Вчера, когда Сэм вернулся, я первым делом спросил, зачем он Лялю прячет. Он меня не понял, а я подумал, что влюбленность ему рассудок конкретно поела, ибо как можно надеяться таким образом разыграть человека, у которого нюх как у охотничьей собаки. Я ему пояснять не стал ни про это, ни про то, что я почувствовал, как это благоухание приближается ещё до того, как он зашёл в дом, просто встал и стал искать ту, из-за кого я ощущаю себя таким расслабленным, словно неожиданно осознал себя во сне. Какого было мое удивление, когда я понял, что все это время я чувствовал запах Сэма! Просто вчера был день открытий какой-то. Мы так и не пришли к выводу, почему так произошло. Он сказал, что на его памяти запах менялся только у Ляли. У неё тоже с этим довольно загадочная история. В Ляле течет моя кровь, и Сэм это чувствовал с первого дня их знакомства, пока в какой-то момент к этому запаху не примешался еще один, более сильный, приятный. По описанию это напомнило мне то, что почувствовал я, когда зашел в дом. Сэм сказал, что его иногда чуть ли не с ума сводят соблазны, и что он даже опасается, что сорвался бы, не будь того первоначального, отталкивающего запаха. И это при том, что Сэм в отличие от меня пьет людей, он смог убедить нескольких горожан в том, что очень грамотен в кровопусканиях, и они реально предпочли его местному лекарю. Можно их понять, здешний врачеватель – человек, каких редко встретишь… Я немного свернул с темы.
Что же повлияло на запахи? Мысль Сэма о том, что у Ляли произошли некие неизвестные изменения в крови, с чем мы раньше никогда не сталкивались, оказалась неверной. Будь оно так, я бы тоже учуял что-то странное, а для меня Ляля просто пахнет как человек с моей кровью, несколько сильнее, чем большинство людей, но это нормально, тем более что по опыту у мастеров своего дела запах всегда ярко выражен. Скорее изменения произошли не в Ляле, а в Сэме, от этого и он чувствует, что-то из ряда вон, и я его чую, да так, что до меня это доносится, когда я на площади стою. Таинственное это проклятие, мы вроде выяснили какие-то законы, по которым оно существует, а вроде Сэм делал всё то же, что и раньше, ничего нового не ел, ничем не мазался, себя ритуалам не подвергал, да и нечему пахнуть, своей крови у него не появилось, а чужую в телах проклятых мы почему-то не чувствуем. Может, он выяснил что-то важное касательно избавления и сам этого не понял, ну, или просто мне не рассказал? Надо будет поделиться с ним этой догадкой, и той, что это может быть признаком какой-то болячки. Хотя вторая мысль его, наверное, уже посещала. Кстати, меланхолия кушала меня зря: Сэм сам недавно осознал ужас наших деяний. Не знаю, что на него повлияло, с Лялей он, естественно, воспоминаниями о таких вещах не делился. Могут ли одни только чувства к женщине сделать человека, переставшего видеть проблему в том, что он идёт на смертоубийства? Пока выходит, что да. И видно, что это именно то самое. Мы вчера забылись за разговором, захмелели. Так, когда Ляля пришла, Сэм очень долго и, главное, искренне извинялся за то, что ее не встретил, не помог, хотя такой договоренности не было, и никакой обиды – тоже. Написал и самому смешно: «Сэм извиняется». Ну что за глупость? Буду это читать, когда дневник закончу, и не поверю. А так оно и было.
Непривычно ходить без маски, периодически ловлю себя на том, что поднимаю руку, чтобы поправить фантомный предмет. Завтра пойдем охотиться, сегодня думали с Сэмом, как набрать крови во фляжки так, чтобы его подруга не заметила. Касательно Ляли хотелось бы написать несколько слов. Будем честны, это не та дама, портрет которой кто-то будет носить у себя за пазухой, фигура у неё костлявая, черты лица острые, и, тем не менее, мало кто обвинит Сэма в дурновкусии. Ляля преображается в движении, её мимика, интонации, жестикуляция, – можно потратить целый день, слушая, как эта девушка что-то рассказывает, и не пожалеть об этом. Она кажется очень живой в сравнении с другими. Немного странно звучит, но это самое подходящее слово. Я часто примечал у молодых женщин одну общую черту: они занимают в разговорах позицию слушательниц, пытаются подобрать темы, которые будут угодны их собеседнику, всегда стараются узнать чужое мнение прежде, чем выскажут свое, теряются, когда беседа касается чего-то, что относится исключительно к их персоне, в такие моменты их речь становится быстрее, громче, как будто это единственный шанс показать, что они – нечто большее, чем может показаться, что в них есть что-то помимо желания нравиться. Так вот, Ляля вообще не такая. Она не прикрывает рот рукой, когда смеется, она свободно может сказать, что ей какой-то человек не нравится, и все равно для неё, что прежде того же самого человека в самых лучших словах описал Сэм, она не пытается сесть в неудобную, но подчеркивающую достоинства позу, смотрит в глаза, а не в пол. Прочти я эти строки, написанные чужой рукой, возможно, решил бы, что такое поведение раздражает, но я сам наблюдал за этой женщиной, и могу без доли лукавства заявить, что никого, кто была бы притягательнее, не знаю. В общем, я всей душой рад за Сэма, рад за Лялю, безумно благодарен ей, она сделала то, чего я сделать не смог: избавила моего друга от, пожалуй, единственного страшного присущего ему порока.