24 сентября
С утра мы, как и собирались, выбрались на охоту. Я напоминал Сэму, как правильно целиться, Лялю учил с нуля. С добычей получилось не ахти, но зато мы интересно провели время, пусть и с некоторыми сложностями. Сэм в конце концов сказал, что стрельба это не его и ушёл в глубь чащи, руками словил двух зайцев, и заодно наполнил нам фляги. Ляле же удалось подстрелить куропатку, она была очень довольна собой, но только пока мы не пошли вытаскивать стрелу. Вид мёртвой птицы разжалобил её и насовсем отвратил от моего промысла. Потом эти двое ушли продавать Лялино рукоделие, а я остался выбирать и репетировать песни, которые потом исполнил в трактире. Выступление было душевным, мне сказали, что музыканты в этом городе явление редкое, но, как можно догадаться по большой сумме заработанного, ожидаемое и любимое. На известных песнях мне подпевала Ляля, у нее красивый высокий голос, если бы она захотела, то скорее всего смогла бы им зарабатывать. Но сама Ляля так не считает, она высказала мне очень много хвалебных слов, по дороге домой, и уверена, что до меня ей расти и расти. Мне бы очень хотелось её переубедить, её данные намного лучше, чем мои, когда я только начинал, у меня есть подозрение, что занимайся она вокалом также долго, это был бы голос, который Польша ещё никогда не слышала.
Замечательный день был, я чувствую, что смогу уснуть, не волнуясь ни о проклятии, ни о том, что оно повлекло за собой. Мне просто хочется, чтобы жизнь продолжала идти также, как идёт сейчас, всё казалось настолько же спокойным и размеренным только в период, когда я жил у Сэма до наступления его проклятия. Я очень хочу, чтобы на этот раз все было по-другому, чтобы не случилось ни одного настолько же сильного потрясения, словами не передать, как сильно.
25 сентября
Снова ходили с ребятами в лес, я поставил путеводные метки, так что смогу в будущем сориентироваться в одиночку на охоте. Пошли в сторону противоположенную той, куда мы повернули вчера, через пару часов ходьбы добрались до утеса, под которым пролегает речка. Вода тёмная, быстрая, не разглядеть ничего, батюшка бы сказал, что где-где, а в такой реке точно Водниковы угодья. И, тем не менее, жуткие ассоциации впечатления совсем не портят, место невероятно красивое. С уступа открывается большой обзор: можно без страха наблюдать за живностью, которая где-то далеко, на другой стороне, утоляет жажду, можно просто насладиться видом золотой осени, на самом утесе деревьев не растёт, а те, что напротив, бросают тень в противоположенную сторону, давая солнцу осветить всё это разнообразие красок. Мы пробыли там до самого вечера. Ляля расспрашивала про наши путешествия, было немного страшно оступиться и сказать что-то, расходящееся с тем, что она уже слышала, но по спокойствию Сэма я сообразил, что с легендой он в этот раз решил не мудрить, и не ошибся.
Я больше узнал о Ляле, понял, почему она жила дома одна. Матушка её померла в родах, также как и Сэмова, а отца несколько лет назад сгубила война. Ответственность за девушку взял на себя давний друг семьи и бурмистр города, увы, но в конце лета и этот добрый человек ушёл из жизни. Ляля потеряла не просто близкого человека, но и того, кто оберегал её от опасностей, одной из которых был мужчина, давно подбивающей к ней клинья. Я мало понял в том, что представляет из себя навязчивый ухажёр, запомнил, что зовут его Зефирин, и что он явно не привык слышать отказы, чего только стоит сломанный им дверной засов. Кошмарно, что мужчину пытался поставить на место один лишь Лех, дед из соседнего дома, тот самый, с коим я сначала не поладил. Сэм встретил Лялю в трактире, когда та просила подругу из купеческой семьи взять её с собой в путешествие до Кракова, но позже в этом отпала необходимость, потому что через несколько дней Зефирин покинул город. Уже в личном разговоре Сэм мне рассказал, что вымазался всякими травами, дождался ночи и влез к нахалу в окно, разыграл из себя невесть кого и запугал навязчивого жениха до такой степени, что никто о причинах его отъезда и не догадывается. Поделом этому Зефирину так-то, с ним пытались говорить по-человечески, но он на это наплевал, стал немногим лучше тех, кто воровал девок и потом в качестве шлюх под других подкладывал.
Я сегодня также снова предложил Ляле в следующий раз выступить вместе в трактире, и, неожиданно, в этот раз идея пришлась ей по нраву. Всю дорогу домой мы распевали песни. Ляля уговаривала Сэма к нам присоединиться, сначала по-хорошему, потом подтрунивая над ним за стеснение, а я разными способами пытался убедить её оставить эту затею, ибо у меня было побольше времени усвоить, что заставить Сэма прилюдно заниматься чем-то, в чём у него нет уверенности – бесполезно.
29 сентября
Дни идут так спокойно и размерено, что я даже не знаю, какие из тех маленьких событий, которые их составляют, стоят описания. Ляля выиграла в нашем несерьезном споре, поразительно и невероятно, но ей все-таки удалось упросить Сэма заняться пением. Могу поздравить Лялю, умение влиять на человека, для которого существует только его мнение и неправильное – большая редкость, но я не уверен, что оно стоит моей головной боли. Существует два типа людей, которые не умеют петь, одни тихие настолько, что услышать, о чём они пытаются поведать, можно только стоя к ним вплотную, а вторые – очень громкие, напряженные и не попадающие не в одну ноту. К сожалению, Сэм
(прим. пер.: текст обрывается и меняет ориентацию на горизонтальную, авторский почерк сменяется кривыми крупными округлыми буквами, первое слово полностью заштриховано, невозможно разобрать каким оно было.)
___, что делаешь?
так интереснее
(прим. пер.: авторский почерк вернулся)
Ну, хорошо, давай будет по-твоему. Я описываю свою жизнь.
У меня было много времени этому научиться, да и я бы не сказал, что пишу быстро.
(прим.: нижнюю строчку венчает несколько каракуль, похожих на те, которые получаются в результате расписывания ручки, вероятно, с их помощью скрыли какой-то текст. Несмотря на избыток остававшегося места, дневник продолжается со следующей страницы, где ориентация текста меняется обратно на книжную).
Ляля быстро поняла, что вести со мной переписку – не такой интересный способ провести досуг, как могло показаться, и это хорошо, есть намного более рациональные методы для развития своего письма и чтения. К вечеру у меня получилось разучить с Сэмом одну застольную песню, она не очень сложная, и мне легко одновременно играть ее на лютне и следить за голосом… ха, Сэма теперь можно называть моим учеником, а меня наставником, это забавно.
Пишу я как певец, у которого за плечами большой опыт, множество дней тренировок в одиночестве, ни одно выступление на улице или в питейной, как певец, который достиг такого уровня мастерства, что выше расти просто некуда, как певец, который, чтобы не сойти с ума от утраченного смысла жизни, берет к себе учеников и надеется, что когда-нибудь, усвоив все мои знания и премудрости, впитав в себя и горький, и приятный опыт бардовской жизни, один из них сможет превзойти мастерство своего наставника и приумножить его славу. Так вот, ныне ситуация с послушниками у меня не самая лучшая… Ладно, это все шутки, мне над собой еще расти и расти. А Сэм молодец, он, конечно, несколько раз да сфальшивит, несмотря на то что песню мы мучили целый день, но было видно, что он старался и прислушивался к моим правкам.
30 сентября
Гуляли с Сэмом по городу, увидели, как Лех с корзиной грибов возвращается. Если мы когда-нибудь до сегодняшнего дня и ходили вместе по грибы, то я этого не помню, никогда не было особенного смысла, к тому же проклятье убирает у человека потребность в пище. И всё-таки, когда Сэм предложил последовать примеру Леха, я согласился. Я почти привык к его запаху, хотя поначалу он очень отвлекал, было ощущение, как будто меня заново прокляли, тогда при встрече с человеком моей крови точно также осознанность понижалась, и было столь же тяжело перенаправить внимание на что-то другое. Очень здорово, что в этот раз к моей слабости Сэм отнёсся с пониманием, а не превратил в повод для шуток, без них, конечно, тоже не обходится, но они совершенно беззубые. Настораживает, что сам Сэм ничего не чувствует. Он сместил ракурс, с которого я смотрю на эту ситуацию, предположив, что проблемы не у него, а у меня. Да, пожалуй, можно и так сказать, неудобства же терплю я, а не он, но это софистика. Сэм неправ, для него запах Ляли ни с того ни с сего поменялся, и мне кажется, что более вероятно, что что-то пошло… ну вот почему не так? Всех остальных людей он чувствует как обычно, ничего в них странного не появилось. Я снова запутался, также как и днём. Мы по итогу пришли к тому, что без еще одного проклятого этот вопрос не решить. Честно, когда Сэм это сказал, мне не по себе стало, благо он быстро добавил к своим словам, что жизнь у нас предполагает быть долгой, и мы успеем, скорее всего, не раз, случайно встретить кого-то из тех, кто уже таким является.
Ещё я поспрашивал по поводу его планов на Лялю, собирается ли он рассказывать ей о проклятии. Вместо ответа на мой вопрос, Сэм принялся разглагольствовать о том, что не все считают проклятье проклятьем. Мы с ним не постарели, мы не разу не заболели за эти двадцать лет, раны заживают на нас как на собаках, а со слюной единорогов и вовсе исчезают на глазах – мы можем быть бессмертными, если не будем сильно глупить. Сэм сказал, что пока мы не общались, он успел проклясть (нужно придумать другое слово) несколько людей, которые, как ему кажется, хотели такой жизни. Он спрашивал их о страхе перед старостью, о желании завести семью, оценивал их эмпатию, я понимаю, почему был выбран такой подход, но мне он совсем не нравится. Поступки Сэма могли бы иметь хотя бы иллюзию благородства, если бы вопросы задавались прямо: «Ты согласен в первую очередь замечать в человеке запах его крови? Ты согласен в первые несколько дней посвящать всего себя борьбой с соблазнами, предотвращению убийств, которые ты можешь совершить? Ты согласен всю жизнь либо сидеть в ежовых рукавицах, постоянно осуждая себя за желание людской крови, как это делаю я, либо выкручиваться гаданиями да кровопусканием, как это делает Сэм, либо доводить себя до состояния животного воздержанием, чтобы в конечном итоге не выдержать и всё равно убить? Ты согласен вечно скитаться и скрывать свою сущность? Ради такой земной жизни ты готов отказаться от вечной и блаженной загробной?». И это я умолчал о парочке менее значимых неприятностей: невозможности бегать при других людях, и вонь от большинства из них, если будущему проклятому повезло родиться с Сэмовой кровью, хотя этот пункт всё же позже начинаешь воспринимать скорее, как плюс, чем минус: гораздо меньше соблазнов. Я спросил, рассыпались ли люди в благодарностях, после того как дело было сделано, на что Сэм не ответил однозначно и сказал, что об ощущениях таких проклятых (ну не кажется мне подходящим слово «одаренных») нужно спрашивать спустя месяц, а лучше – несколько лет. Он им даже ничего не подсказал с высоты своего опыта, и в этом у него тоже с совестью всё в порядке: «Ну, а зачем, если существуют люди, которые действительно считают наше проклятье даром, пускай переживают его в полной мере, также как мы», – я упростил, но суть такова. Я сказал Сэму, что если он таким расчетливым образом хочет узнать, может ли человек иначе воспринимать то, что случилось с нами, нужно выждать лет десять как минимум, и это его расстроило.
Всё, что сочетает в себе одновременно Лялю и наше проклятие – для Сэма очень большая мозоль. Он сам понимает, что даже если выяснится, что кто-то мечтает о нашей участи, то это ничего не скажет нам о той, чей взгляд на жизнь во многом необычен. Лучше всего рассказать всё Ляле и исходить уже из её мнения, а до этого даже не рассматривать такую возможность. Мне при любом раскладе кажется плохой идеей проклинать Лялю, но у меня не получилось найти в себе силы, чтобы даже заикнуться об этом Сэму, также как и у него их не хватает на то, чтобы в ближайшее время раскрыть правду. Это тоже паршиво, нет смысла оттягивать неизбежное, так Сэм привыкнет к жизни, где у него под боком любимая женщина, и в случае неприятия с её стороны или, возможно, даже злобы и обиды, всё может обернуться трагедией. С другой стороны, он прав в том, что какой бы хорошей девушкой не была Ляля, мы не так много знаем о ней, чтобы сознаваться в подобных вещах, такой шаг может кончиться очень плачевно и для нас, и для тех, кого мы прокляли. Наверное, можно считать, что нам удалось прийти к единому мнению, главное – поймать момент, в который мы сможем обойти обе описанные проблемы.
Я ещё при первой встрече после нашей ссоры сказал Сэму, что не хочу ничего знать ни про ритуалы, ни про любые другие опыты, которые происходили, пока мы не общались. Сегодня так уж получилось, что тема коснулась их, да и нужно было как-то уйти подальше от грустных дум о Лялиной судьбе. Я поспрашивал по этому поводу, и мне открылось несколько интересных моментов. Во-первых, единороги могут быть жестокими. Сэм проклял с рождения слепую девушку, к ней не вернулось зрение, также как к юродивым не возвращалось понимание. Была надежда, что недуг можно исправить при помощи слюны, но на тот момент фляжка была почти опустевшей. Они не успели зайти глубоко в лес, когда к девушке вышли единороги. Сэм держался на расстоянии и наблюдал, пока не увидел, что эти животные собираются проткнуть его невольной помощнице глаза. Он думал, что зверей отпугнёт одно лишь его приближение, но на этот раз единороги почему-то не кинулись в рассыпную, а наоборот перегородили дорогу. Девушка очнулась спустя несколько дней и уже зрячая, на место её прежних глаз встали новые, ярко-розовые. Это не поддаётся никакому объяснению, но так можно сказать обо всём, что связано с проклятием. Во-вторых, тот ритуал по снятию венца безбрачия убивает проклятых, если использовать смешанную кровь. Это иронично, ведь Сэм, несмотря на то что провёл его не на себе, всё равно вскоре обрёл взаимную любовь. Его тоже моё наблюдение позабавило, он пошутил, что венцы наложил на нас тот дворянчик, которому не повезло стать третьим проклятым, и что мне тоже надо срочно снимать с себя эту гадость.
Домой мы пришли только к вечеру, грибники из нас совсем никудышные, даже корзинки не набрали, но я рад, потому что нам обоим нужна была эта беседа.
4 октября
Вчера наконец спели в трактире вместе с Лялей. С ней было намного комфортнее выступать, чем одному, хотя до вчерашнего дня я думал, что будет совсем наоборот. Публике наш дуэт пришелся по нраву, это очень хорошо, потому что мне бы хотелось как-нибудь повторить этот опыт. Ляле очень понравилось находиться в центре внимания, я сильно растерялся, когда она с восторженными глазами стала меня благодарить за то, что подал идею, даже засмущался, ведь моя заслуга не настолько большая, чтобы слышать столько тёплых слов в свой адрес. Потом мы втроем обмывали наш дебют, пьянка вышла довольно спокойной, иной человек назвал бы ее скучной, но мне такие посиделки по душе: без драк, без глупых историй. Ну как, единственная глупость, которая с нами свершилась – мы чуть не уснули за тем же столом, где начали пить. К счастью, трактир держит мужик широкой души, он всех нас растряс, и мы поковыляли к дому, спотыкаясь об собственные ноги. Сейчас Сэм ушёл к Леху за рассолом, чтобы как-то облегчить нашу головную боль. Я уже не вижу смысла давать себе обещание не напиваться, все равно нарушу его.
7 октября
Сегодня читали по ролям. Сэм вчера кучу времени провёл у какого-то дворянчика, и тот решил выразить свою благодарность книгой. Вечером дня, который был полностью посвящён опохмелению, мы увидели валяющегося на дороге мужчину, который не мог встать. Ляля настояла на том, что надо ему помочь. Бедолага был ужасно пьян, мы проводили его до трактира и дали денег, которых хватило на оплату ночевки в комнате. Всю дорогу незнакомец жаловался на свою жизнь, рассказал, что женщина, за которой он ухлестывал, предпочла другого, в последствии мужчина так и не женился, работе отдался, двадцать лет отпахал, чтобы его просто прогнали на улицу. Работал он лекарем, а выгнан был за то, что не смог вылечить своего господина. Сэм сказал, что, судя по пьяным россказням, лечил-то бедняга, как положено, да только простые методы врачевания заразу, подхваченную дворянчиком, никогда не брали. Я в этом мало смыслю, но сложные методы Сэма сработали, да так хорошо, что мы аж целую книгу получили. Причём, произведение очень занимательное – роман, такое редко встретишь. В нём рассказывается про путешествующего по Польше борца с чудовищами. Ляля постоянно раздражалась тому, что я очень легко читаю, шутливо обвиняла меня в колдовстве и угрожала сдать инквизиции. Пришлось рассказать ей, каким образом простой сын охотника оказался столь подкованным в деле, совсем несоответствующем его статусу. Я вообще не люблю эту историю, она внушает мне сожаление по поводу того, что я мог жить совершенно иначе, будь мой дед хоть чуточку хитрее. Я не питаю к нему дурных чувств из-за его неправильной веры, тем более, что сам был в ней воспитан. Мне даже не обидно, что по его воле мне дали имя, славящее одного из еретических богов, ведь я смог найти христианское, которое отличается всего на одну букву. Единственное, что испортило моё мнение о деде – это то, что он не смог скрыть своей инаковости. Мне не понаслышке известно, насколько нелегко постоянно держать в секрете, кто ты есть, но ведь у меня получается справляться, он тоже мог постараться, пусть не для себя, допустим, его не волновал титул, но ради своих детей. Тогда бы тетя Кая осталась жива, и батюшка был бы куда счастливее, да и сам дед дольше бы пожил. Случись оно иначе, мы никогда бы не охотились в том лесу, и никогда бы не нарвались на медведя, матушка никогда бы не знала таких сильных переживаний, что свели её в могилу, я никогда бы не был проклят, и никогда бы не убил Грома… а ещё, никто бы не помог Сэму спастись от чертовщины в том монастыре. Пожалуйста, попробуй сосредоточиться на этой мысли.