Но тишина длилась. И длилась, если не считать того, что Элифалиэль исполнял популярный шансон для танцующих в зале пар. И снова длилась, и поэтому мой покой начал потихоньку испаряться.
Кажется, подумал я, я дал малым сим достаточно времени, чтобы переварить услышанное. Не совсем же они тупые? Доходчиво ли я все преподнес? Не пора ли воспоследовать хоть какой-нибудь реакции?
Должно быть, примерно такими же вопросами задается гипотетический заслуженный театральный деятель, посетивший с антрепризой глухой провинциальный театр, и замерший на авансцене после прочтения финального монолога и поклона перед оцепеневшим в подозрительном молчании залом.
И мои друзья сидели как каменные - кроме эльфа по понятным причинам - и только переглядывались между собой, причем мне никак не удавалось перехватить или хоть как-то интерпретировать эти взгляды. Мне хотелось думать, что взгляды эти полны благоговейного трепета, но я уже не был уверен. Что-то заставило усомниться.
Возникло стойкое ощущение сгущающихся туч. Сколько-то я еще держался, но потом, каюсь, не выдержал- сломался под гнетом собственных тревожных мыслей.
-Послушайте, все должно получиться, - заговорил я быстро и нервно. - Я понимаю, что план далеко не идеален, но для того мы и собрались здесь, чтобы отшлифовать все детали и вдохнуть в него жизнь. Предлагайте. Ну же, я жду.
И вдруг все взгляды обратились на меня и, продолжая пользоваться театральной аналогией, словно огни рампы высветили меня, одиноко стоящего перед недружелюбным мраком.
-Не идеален, говоришь, - задумчиво произнесла Эскапада, а Рилл сочно почмокал губами, как будто оценивая некое послевкусие.
-Нет, так-то мне понравилось, - вмешался он, - но...
После этого он выдал целую пантомиму: сначала, скривив лицо, изобразил, что послевкусие все-таки не пришлось ему по душе или он вдруг распробовал что-то кислое, а то и гнилое, а затем сделал вид, что засовывает два пальца в рот и опорожняет желудок прямо на пол.
Я помотал головой.
-Не совсем понял... что ты хочешь сказать?
-Не понял? Ладно, скажу словами. Дерьмо твой план. И сам ты, оказывается, какашка. Такие надежды похерил.
-Но... но... нет, ну давайте разбираться. Укажите на явные недостатки, и я уверен, мы сможем их исправить.
-Недостатки, - Рилл довольно мило мне улыбнулся. - Хорошо. Скажем, со второй части. Можешь для начала объяснить, зачем городить огород с нанятыми актерами и стиранием памяти Затрапезно, если можно просто его грохнуть и где-нибудь в лесочке прикопать?
Эти кровожадные, не гуманные слова заставили меня изрядно растеряться. Можно сказать, я пережил паническую атаку. Я стал мямлить.
-Но... но... это же... я как-то...
-Не подумал?
Я на секунду крепко зажмурился и заставил себя встряхнуться. Чего стоит мой план, если он не сможет выдержать малейшей несправедливой критики?
-Мы ветераны, - сказал я, - но должны ли мы быть циничными и беспринципными? Неужели в нас уже не тлеет искра человечности?
Рилл от удивления открыл рот, а я порадовался своему умению держать удар.
-Не знаю, что и сказать, - произнес он почти восхищенно.
-А позвольте спросить, - без позволения спросила Эскапада и даже подняла вверх руку, изображая примерную студентку, - на сколько лет рассчитан ваш план?
Вторая волна панической атаки накрыла меня.
-Ну... это... я как-то...
-Не думал?
Крыть особо было нечем.
-Нам же важен результат, - промямлил я.
Что-то пошло не так. Почему-то все стало рассыпаться, и почва ускользала из-под моих ног. Странное и страшное чувство.
Заговорил Эксцес Карма, чем несколько отвлек от меня всех присутствующих, и даже танцующие парочки сбились с такта, потому что Элифалиэль споткнулся и вскрикнул посреди душевного куплета.
-Логика неоспорима, но основана на ложном посыле, - сказал Карма. - В исполнении отказать. Вероятность разочарования всецело оправдалась.
-Это да, - согласилась Эскапада, перед этим несколько раз вздрогнув. - Говорила ведь ему, просила, умоляла. Нет же, падла!
Это не моя реальность, подумал я, кажется, я куда-то выпал. Все должно было быть по-другому. Что я обычно делаю в любой непонятной ситуации? Нет, не плачу. Я не плачу. Только не это.
-Наш парень теперь, - сказала Вера.
-Такой кринжовый, - сказала Люба. - Печалька.
-И что вы все время спорите? - подал голос волшебник. - Разве же я не вразумительно сказал, что вообще не умею клонировать? Никто не умеет, насколько мне известно. Если бы это было возможно, то оно было бы запрещено законодательно, а оно ведь не запрещено? Не стесняйтесь, сделайте выводы сами или уже спросите меня.
-Значит, так! - Рилл порывисто вскочил и шарахнул кулаком по столу. - Послушай сюда, Адъютант. Ты, конечно, наш друг или был им до сего момента- теперь уж я не знаю. Так простебать друзей не додумался бы даже я. И чего же ты ждешь после этого? Вот-вот. Я ухожу.
И он так и сделал. Взял и ушел. И это было похоже на катастрофу.
Следом высказался эльф, ненадолго прервавшись.
-Исполняю кружевные мелодичных, - произнес он с типично эльфийским презрением, - а потом однобокое в душу сморкнул.
Потом своим мнением поделились близняшки:
-Тяжелее всего смириться с потерями, которые.
-Продолжают жить в твоем сердце.
Они послали мне воздушные сердечки и упорхнули за дверь.
Эксцес Карма вышел в абсолютном молчании, чего не скажешь о доброй половине зала, которую он невольно распугал по пути следования, заставив ее выметнуться наружу, гоня перед собой словно корабль волну. Нестройный хор криков ужаса смолк в отдалении.
-С вами хорошо, но я тоже, пожалуй, пойду, - сказал Ябы. - очень все было познавательно. Никудышно, но познавательно.
И волшебник тоже ушел, нарочито стуча посохом и стараясь держаться прямо.
Эскапада встала, подбоченясь, и презрительно скривила губы.
-Что происходит? - спросил я ее.
Она вскинула брови, будто мой вопрос ее порядком изумил.
-Нет, ну если тебе действительно интересно или там ты чего не понял... Ты, парниша, здорово прилип, а тебя ведь предупреждали. Но мне тебя нисколько не жаль. Никому не жаль, и ты сам в этом виноват. Знаешь, я могла бы наорать на тебя или даже с наслаждением отмудохать, но ты не достоин такой заботы. Единственное, что меня сейчас волнует, что я скажу своим северным воительницам.
И после этих обличительных слов Эскапада тоже гордо удалилась.
И вот разошлись все. Это должен был быть день моего триумфа, день начала совершенно новой эры. А в итоге я остался совсем один со своей скорбью, со своим недоумением- посреди разрушенной жизни.
Я пал на колени и запрокинул лицо к невидимым небесам, и воздел руки свои в мольбе и отчаянии.
-За что?
Небеса отвечали безмолвием.
Сердце мое ожесточилось. Слез не будет, пообещал я себе и сдержал слово. Больше я никогда не плакал- настолько стал суров.
Что ж, я сделал это. Было тяжело, не стану скрывать. Тяжелее даже многих моментов, которые я опустил ровно по той же причине. Но здесь я так поступить не мог. И теперь ты увидел меня нагим и слабым- в переносном смысле, конечно, не дай бог, еще подумаешь чего. Ты увидел мою боль, как она есть, мои кровоточащие раны.
Сейчас, когда все это стало почти забытой историей, ты можешь спросить меня: осталась ли в моем сердце какая-либо обида? И знаешь, что я тебе отвечу? Не осталась. В конце концов мы оба знаем, что в итоге все так или иначе разрешилось, иначе какой был бы смысл вообще поднимать эту тему? Разве что в душе остался осадок, который поднимается со дна всякий раз как я об этом вспоминаю, заново переживая события тех далеких дней. Но такова наша натура. Все остается в нас.
Но мы всегда можем двигаться дальше.
А теперь я предлагаю тебе собрать в кулак все твое мужество, сколько бы его ни было. Я обещал тебе мрачные и тяжелые страницы.
Впрочем, насколько смогу, я постараюсь пощадить твою тонкую, детскую психику. Ну, или как получится.
Не разжечь ли нам костер? Вечереет.
Мои друзья от меня отвернулись. Звучит как приговор. Звучит как признание в собственной ненадежности. Имеет ярко выраженный оттенок чувства вины.
Я перестал видеться почти со всеми, не сидел вечерами в "АрмейскАм", не гулял по городу, не посещал мероприятия. Замкнулся в себе. Если честно, мне и самому не хотелось никого видеть. Я пытался осмыслить причины своего горького поражения и не мог найти никакого разумного объяснения. Лишь иногда я ненадолго забывался в обществе отзывчивых медсестер из медицинской палатки. Реабилитацию пациента с тяжелыми душевными травмами и интеграцию его в социум они считали своей священной обязанностью, а для меня их методы социализации оставались единственной отдушиной в общей беспросветности. Да и попросту мне некуда было больше податься, тем более, что я подумывал об этом еще со времени прошлого визита, когда мы навещали Карму. Вот только это спасало лишь отчасти. Сколько обезличенных судеб вот так же мимоходом смяла эта жестокая война?
Единственный, кого я по-прежнему видел ежедневно, был генерал генеральский Затрапезно- именитый и титулованный. Надежда и опора всего человечества и кость в горле для отдельных его представителей.
Затрапезно все так же таскал меня с традиционными инспекциями по всем фортификационным сооружениям- вдоль брустверов и окопов, вдоль амбразур и капониров, вдоль эскарпов и равелинов. Проще говоря, мы шатались туда-сюда вдоль злополучного забора. Командир продолжал поливать мне в уши, а иногда пытался зажечь речами наше усталое войско. Я же сделался немногословным, печальным и отрешенным, и на все его сентенции отвечал в лучшем случае односложно. Вероятно, я перегорел, как перегорала бы раритетная лампа накаливания, если бы существовало на свете такое изобретение. Затрапезно, впрочем, ничуть не расстраивался моему скоропостижному уходу в себя - ему всегда хватало общества самого себя и каменной веры в собственную непогрешимость. Я не знаю, что творилось в его голове, считаю, что это вообще непостижимо, но уверен, что люди для него были как те бездушные фигурки на столе, которые можно двигать по некой извращенной прихоти. И, казалось бы, я давно научился мириться с этим, но в моем нынешнем состоянии почему-то это стало особенно болезненным. Я изменился, мой характер закалился, но мне не хватало поддержки. А мои друзья, ставшие вдруг бывшими, в чем я не мог их винить, хотя и винил, все-таки умели видеть во мне личность.
И вот так проходили эти дни. Пасмурные, ветреные, никчемные дни с ощущением скорой грозы.
К чести Затрапезно должен сказать, что каким бы он ни был, в своих необъяснимых действиях он оставался последовательным. Например, город был для него все таким же пугающим и неприступным. Город, как и в первый день бросал ему вызов, а стена была высока и неодолима. Вследствие этого он был лишен многих отдушин, которые нет-нет, да и скрашивали порой наши черные будни, позволяя хоть как-то примириться с безрадостным существованием, да и попросту не сойти с ума. Все, что он видел во все дни затянувшейся осады, это наш палаточный городок- малую его часть- и собственно забор. Возможно, надписи на заборе и были для него тем самым разнообразием. Возможно, он просто сошел с ума- сразу и основательно. Я вообще не берусь судить о его побуждениях и даже не хочу сказать, что понимаю его чисто по-человечески, но в том, что в нем был некий стержень, ему не откажешь.