- Нет, в выставочном зале нельзя, - категорично ответила администратор: костлявая дама с высоким начёсом и зловещей бородавкой под левым глазом. - Тысячи граждан стремятся приобщиться к шедеврам мировой живописи, и если все ученики художественных училищ рассядутся там со своими мольбертами, к картинам будет не подойти. Скажите спасибо, девушка, что вам вообще позволили тут рисовать.
- Спасибо, - испугано прошептала Катя, осторожно отступая спиной к выходу из кабинета и прижимая к груди заветный листок с разрешением. - Я поняла: только в соседних залах, и садиться так, чтобы не мешать посетителям.
- И выполнять все требования персонала, - прокричала вслед администратор. Видно было - ей есть ещё что добавить, что не зря она тут поставлена, и будь её воля, она бы вообще запретила всяким, не имеющим соответствующей степени, звания и специального разрешения из органов, не то что копировать, а даже рассматривать без охраны картины великих мастеров. Но дверь за просительницей уже закрылась.
***
Интеллигентные питерские старушки, по двое охранявшие залы музея, оказались не в пример любезнее. Они выдали Кате складной стульчик с инвентарным номерком на ножке, старались подкормить худенькую студентку принесёнными из дома скудными бутербродами с варёной колбасой и наперебой, тихим восторженным шёпотом развлекали и отвлекали её от работы. Старушки были милые, безобидные, но жутко назойливые в своей навязчивой доброжелательности, и к середине дня Катя уже изрядно озверела. Посетителей в зале, в котором она пристроилась со своим альбомом, было немного. Зал располагался в стороне от основной анфилады, по которой, шаркая мокрыми подошвами по наборному паркету, чихая и бубня, тёк непрерывный поток желающих приобщиться к высокому - долгожданной выставке итальянского искусства начала семнадцатого века, неведомыми путями привезённой всемогущим Пиотровским. Катя работала, стараясь не отвлекаться, пытаясь сосредоточиться и поймать ту неуловимую, ту уверенную и твёрдую, но одновременно лёгкую, летящую линию, что, в её понимании, отделяла хороший рисунок от великого. Старалась, мучилась, стирала, рисовала снова и снова... и не получалось. Что-то постоянно ускользало. В какой-то момент, который она никак не могла уловить, рука не слушалась глаза и уводила не туда.
Стульчик оказался неудобным. Затекла и болела спина, хотелось пить.
За окнами музея сгущался кисельный питерский вечер. Старушки, устало суетясь, надтреснутыми голосами напоминали запоздалым посетителям, что музей закрывается. Катя, совершенно отчаявшись и расстроившись, готовая заплакать от усталости и недовольства собой, второпях набрасывала последний на сегодня эскиз. Снова не получалось, снова ускользало что-то важное, и вот, когда она уже была готова швырнуть карандаш и в голос разреветься, крупная мужская рука, протянувшаяся из-за Катиной спины, властно накрыла её тонкую кисть с зажатым в ней карандашом, и провела ту самую, твёрдую, единственно верную линию.
От неожиданности Катя уронила альбом с колен.
Человек шагнул вперёд, подхватил его у самого пола, обернулся и протянул девушке.
- Держите, ragazza carina[1].
В хрипловатом, словно простуженном голосе слышался едва заметный акцент.
Катя подняла глаза на незнакомца. Где-то она его уже видела. Определённо видела. Молодой, круглое лицо, вьющиеся тёмные волосы, широкий туфлеобразный нос. Пухлые чувственные губы искривлены болезненной гримасой. Карие глаза под большими веками, как влажные жемчужины в створках раковин. Смуглая, землистого оттенка кожа, желтоватые белки.
- Б-б-благодарю, - проблеяла Катя. За три года жизни в Питере она так и не научилась раскованно общаться с чужими. - И за рисунок спасибо. Вы художник?
- О, да! Я художник, - с упором на последнее слово ответил незнакомец. - Но мне пора, ragazza carina. Ещё увидимся.
Он цепко глянул на Катю глазами-маслинами, будто содрал с души, как со свежей ссадины, защитную корку, повернулся и исчез в проходе между залами.
Уже позже, надевая в гардеробе коротенькое, не по погоде пальтишко, Катя вдруг подумала, что молодой человек неспроста ошивался в зале, и что-то ему от неё надо.
- Маньяк, - встревожилась Катя.
Осторожно приоткрыла дверь. Вокруг было пусто. То и дело оглядываясь, Катя рванула под нудный петербургский дождик. К Катиному облегчению, странный незнакомец её не преследовал.
***
Но зато он был первым, кого Катя увидела, вернувшись утром в музейный зал. Прохаживался вдоль стен, разглядывал с брезгливым видом картины, размахивал руками, бурчал себе под нос что-то неразборчивое, напоминая крупного своенравного карапуза, недовольного предложенным ему мороженым.
- Buongiorno, signorina[2] Katerina! - при утреннем свете болезненная желтоватая бледность незнакомца бросалась в глаза особенно сильно.
- Откуда вы знаете моё имя? - испугалась Катя.
Незнакомец молча кивнул на бейджик, приколотый к Катиной блузке, обезоруживающе улыбнулся и сразу стал вовсе даже не опасным, а очень милым и необычным со своим акцентом, большими глазами и густыми непослушными кудрями, спадающими на лоб.
- Разрешите посмотреть, как вы рисуете? - незнакомец был сама вежливость. Кате вовсе не хотелось, чтобы кто-то наблюдал за её старательной, но зачастую наполненной беспомощными попытками, работой. Но и отказать такому милому человеку было трудно.
Стоя за Катиной спиной, незнакомец внимательно следил за тем, как она открывает альбом, берет остро заточенный твёрдый карандаш, начинает штриховать тени.
- Где же я его видела? Ну, где? - думала Катя, нанося графитовую решётку на лист. Большие раковины век, тёмные, будто обугленные губы, нездоровая бледная кожа щёк тяжело больного человека.
- Здесь надо темнее, - смуглый палец упёрся в скулу человека на рисунке. - Хорошо бы углем, но у вас, конечно, нету.
Незнакомец почти вырвал у Кати карандаш, ставший удивительно хрупким в его смуглой ручище, и сам принялся за рисунок. При этом он повернулся к Кате вполоборота. И тогда она, наконец, вспомнила.
Вакх в белой тунике с лавровым венком на непокорных кудрях, сжимающий в руке гроздь винограда. Кисти великого скандального Итальянца, жившего более четырёхсот лет назад. Жемчужина выставки, которая проходит сейчас в соседнем зале.
Ещё не веря себе, Катя вскочила, чуть не опрокинув складной стульчик, и рванулась по проходу. Протолкалась сквозь бурлящую толпу и чуть не влетела носом в покрытое тончайшей паутиной кракелюров полотно. Нет, она не ошиблась. Больной Вакх, в котором художник изобразил себя, страдающего от малярии, и кареглазый незнакомец в зале были одно лицо. Копия. Однояйцовые близнецы. Только один завернут в обнажающее руки белое полотно, а другой - в шерстяном пуловере поверх синей рубашки. Как такое может быть?
Катя открыла было рот и отправилась выяснять правду у незнакомца, но он уже был рядом, сильно сдавил руку чуть выше локтя.
- Тс-с-с. Тихо, Катя. Пойдём в музейное кафе, поговорим.
***
В только что открывшемся кафе народа было немного. Катя попросила чашку чёрного кофе и миндальное пирожное. Её спутник не взял ничего. Зашагал, не оглядываясь, к столику в дальнем углу. Кате ничего не оставалось, как последовать за ним.
Положив подбородок на сплетённые пальцы, незнакомец молча смотрел как Катя дрожащими руками, позвякивая ложечкой о края чашки, размешивает сахар. Девушка не выдержала первой, спросила требовательно:
- Ну, рассказывайте же! Откуда такое сходство? Вы - пра-пра-правнук великого мастера?
Тот снисходительно улыбнулся.
- О чем вы говорите, carina? Я - он и есть.
Катя подавилась кофе и закашлялась. Пузырясь, потекла по подбородку коричневая слюна.
- В каком смысле? Мастер умер четыреста лет назад! Только не говорите, что вы его новое кармическое воплощение! Все равно не поверю!
- Ох, какая боевая signorina! Вы мне определённо нравитесь! Нет, я не воплощение, ещё чего не хватало. Я - fantasma. Призрак умершего человека.
- Но призраков не бывает! - Катя хлопнула ладонью по столу. - Вы все врёте. Я ухожу!
Она резко встала, готовая немедленно уйти от этого странного и явно ненормального человека.
- Сядь! - рявкнул незнакомец.
Катя неизвестно почему послушалась, присела на край сиденья.
- Смотри!
Художник накрыл рукой Катину чашку, и замершая девушка увидела, как сквозь ладонь просвечивают белые фарфоровые стенки и чёрная лужица кофе посредине.
- А как...
- Смотри ещё, - оборвал её незнакомец. Потянулся к плечу девушки. Смуглые пальцы, не встретив преграды, вошли в ничего не почувствовавшую Катину плоть.
- А почему...
- Прекрати блеять и слушай, - рассердился тот.
И Катя стала слушать.
Если верить полупрозрачному духу, все было очень просто. До невозможности. Если талантливому живописцу удавалось, вложив в работу всего себя, весь свой талант, проникнуть во внутреннюю сущность модели и отразить её на портрете - после смерти душа натурщика навечно растворялась среди красок полотна, уже неотделимая от него. Призрак не был привязан к холсту, но чем ближе он находился к картине или рисунку, тем материальнее был. А чем дальше он удалялся от холста, тем слабее становилась его вещественность, пока у духа не оставалось никакой телесной оболочки. Существовать без тела, не имея возможности прикоснуться, вдохнуть аромат, услышать, было мучительно, поэтому призраки старались как можно больше времени проводить рядом с картиной. За четыреста лет Художник смертельно устал от такой нежизни. И потому у него есть просьба.
- Какая? - прошептала поражённая услышанным Катя.
- Ты должна нарисовать мой портрет. Но только лучше, чем нарисовал я. Тогда моя душа переместиться на новый холст. И ты его сожжёшь. Пропадёт картина - наконец, успокоюсь и я. Сама понимаешь, сжечь картину Великого Мастера, находящуюся в музее, практически невозможно, а холст никому не известной студентки - никаких проблем.
- Но я не смогу нарисовать лучше, чем вы! Даже и близко не смогу! О чем вы говорите?!
- Я буду тебя учить. Подумай, к тому моменту, когда у тебя получится что-то путное, твоё мастерство возрастёт неимоверно. Ты и сейчас талантливая carina, а уж потом... - и, видя колебания и неуверенность девушки, взмолился. - Соглашайся, Катя, пожалуйста!
В глазах призрака заблестели слезы. Он стер их смуглой рукой и улыбнулся так просительно и несчастно, что Катя чуть сама не расплакалась. И только молча кивнула головой.
Призрак сразу повеселел. В голосе появились властные нотки.
- Завтра вечером приноси холст и краски. Перед закрытием спрячешься в кладовке, которую я тебе покажу, и начнём.
- Но...
- Никаких "но". Не бойся. Ты станешь лучшей, Катя. Если не будешь сомневаться и оглядываться назад. Только так! - в голосе Художника звучалa непоколебимая уверенность азартного игрока.
Вокруг Мастера витал дух таинственности, куража, опасности. Надо было немедленно поворачиваться и уходить. Но Катя не ушла. Напору Художника просто невозможно было противиться. А еще это был шанс чему-то научиться, и Катя не хотела его упускать.
***
Город ещё не спал, ещё тяжело ворочался с боку на бок, всхрапывал в полудрёме гудками буксиров в порту и рёвом тяжёлых грузовиков на объездной, ещё урчало где-то в подбрюшье ночное бурление Невского и потаённое веселье на Васькином, но всё это там, там вдали. А здесь - глухая, неподвижная тишина. Дворец спал, отделившись от правобережной суеты широкой лентой Невы и отгородившись от остального, подвластного ему города, брусчатым котлованом площади и дугой Главного штаба. Спал... или делал вид, что спит.