Он обижен на моё предательство, я обижена на вмешательство в эккелинскую историю и проклятый улыбастер вместо оружия, в общем, ответа Доктор не добивается, но я хорошо знаю, что он не разменивается на пустые слова. Сказал, что мезозой ждёт, значит, ждёт. А мне туда как-то вовсе не с ложноручки. Пусть Хищник пока проваливает, я терпеливая. Подожду, когда вернётся, подловлю момент и отомщу на всю катушку. В конце концов, если пророчества Каана сбываются, то мне ещё много чего предстоит наворотить в этой жизни, и смерть от старости в деревенском сарае мне точно не грозит.
Но пока, похоже, я прочно застряла на Сол-3. Что ж... На этой планете существует незнакомое далекам понятие «отпуск». Будем считать, что я в бессрочном отпуске.
Комментарий к Сцена третья. *когда Доктор в самый первый раз в жизни встретился с далеками, это было в
XXIV
или в самом начале
XXV
века (теоретически, если ориентироваться на разговор с талами на Спиридоне). И тогда далеки были гуманоидами: в одном из эпизодов Доктор и Йен вытаскивают тело из скафандра и укрывают его плащом, из-под которого остаётся торчать скрюченная, но вполне человеческая рука, а само тело намного больше, чем «зелёный комок ненависти». Однако Даврос разработал именно те самые «зелёные комки», да и по Вулкану далеки шмыгали теми ещё кальмарами. Так что они очень сильно меняли внешний вид на протяжении своей истории, просто нам этого не было видно из-за скафандров.
**да-да, Седьмой объяснил Эйс произошедшее с далеком весьма развёрнуто и заумно, но… Правило номер один: «Доктор врёт». =) Мог правду сказать, а мог лажануться или просто не понять, что на самом деле произошло, и на ходу придумать правдоподобное объяснение для наивной Дороти. Параметр AU позволяет автору фанфика интерпретировать невнятные моменты сериала в соответствии с замыслом повестушки. =Р
====== Сцена четвёртая. ======
Год, не год, а полгода я продержалась в режиме полного игнорирования гуманоидов. Но естественно, в итоге не выдержала, потому что за шесть месяцев наблюдения за двуногими вопросов накопилось столько, что я едва не лопалась от любопытства, и следующий год земляне были готовы биться головой об стены от моего «объясни-и», при том что сама я на их вопросы отвечать не спешила и отмалчивалась на все попытки завязать диалог. Но потом появился Пашка, и всё резко изменилось. Я уже говорила, что ненавижу ювенильных особей?
Для начала следует описать семью, в которой я поселилась. Для далеков сам факт семьи был всегда чем-то абстрактным, сухой строкой в словаре, а семейное поведение нам доводилось наблюдать по большей части только во время захвата очередной колонии, и укладывалось оно в два варианта: или все пытались друг друга спасти даже ценой собственной жизни, или все резво становились каждый сам за себя. Остальные поведенческие особенности семейных видов считались настолько незначительными, что о них лишь вскользь упоминалось в общем курсе ксенобиологии. О том, что такое — сосуществование нескольких поколений, связанных между собой генетически, я даже не задумывалась. Но теперь уже два года за ним наблюдаю, и не могу сказать, что это смертельно скучно. Скорее, даже забавно. Столько нового каждый день узнаёшь!..
Центрообразующей единицей являются Фёдор и Мари Скворцовы, муж и жена. Пара, уникальная во всех смыслах: он — учёный-конструктор, работающий с местными космическими технологиями в соседнем городе Королёве, насквозь засекреченный и, по-местному, невыездной, а она — француженка, до сих пор картавящая, говорящая в нос и произносящая половину фраз на родном языке, официально домохозяйка, но на деле даёт частные уроки фортепиано и рисунка. Невозможное сочетание, но подозреваю, над прикрытием семьи поработал Доктор со своими психобумажками, фильтрами восприятия, автоматическими переводчиками и умением морочить головы даже спецслужбам. А для подозрений у меня есть все основания, начиная с Маришиного очень специфического французского и заканчивая подлинным платьем конца семнадцатого века, хранящимся в чемодане на втором этаже дома вместе с парой таких же древних пистолетов — подлинных, но как и платье, выглядящих довольно новыми.
У Фёдора и Мари трое детей, все уже довольно взрослые: младший в следующем году заканчивает школу, средний учится на втором курсе института, а старшая дочь уже замужем и с ребёнком, годовалой девчонкой с пафосным именем Антонина. Кроме того, у Скворцовых полно родни по мужниной линии, начиная от свёкра и свекрови, заканчивая какими-то немыслимыми четвероюродными племянниками и племянницами. Про Мари, конечно, такого не скажешь — она совершенно одна, что немудрено, если она действительно сбежала из времён Французской революции в будущее.
Скворцовы живут в дачном посёлке Валентиновка, в собственном доме. Вообще, у них есть большая по местным меркам квартира в Королёве — это отсюда или сорок минут пешком, или на раздолбанных «жигулях» Фёдора прямо к дому, или одну станцию на электричке, и там городским транспортом или своим ходом. Но они уступили её детям, прежде всего, семейной Дарье. Антону оттуда тоже ближе на учёбу, чем с дачи — он учится в МГИЛ, планирует потом дёрнуть куда-то за Урал, восстанавливать тайгу. А Сёмка собирается податься в космонавты, так что упрямо рвётся в армию прямо со школьной скамьи, а оттуда — в Жуковку. Мари не о чем тревожиться, он как раз успеет попасть в мирный промежуток: из Афганистана уже начинают выводить войска, Чечня ещё не случилась, ему ничто не грозит, вот только мне приходится об этом молчать. Время-шремя, всё сложно. Вдруг ситуация внезапно перепишется из-за чьих-то происков?
Дом в Валентиновке — это отдельная тема для разговора. Огромная бревенчатая дача едва ли не дореволюционной постройки, окружённая одичавшим яблоневым садом и соснами, сиренями и жасминами. Местные находят её поэтичной, а я — неопрятной. Слегка провалившееся и заставленное кошачьими мисками крыльцо, которое Фёдор порывается починить всё то время, что я тут живу, но при этом и сам не делает, и мне не даёт: «Танька, ты что, оно же такое старинное, жалко же!» — кстати, да, я для них давно Танька; по словам Семёна, который первым меня так обозвал, это не сокращение от Татьяны, а женский род от слова «танк». С крыльца попадаешь на просторную застеклённую террасу, главными атрибутами которой являются обеденный стол с большим металлическим баком для кипятка, называемым «самовар», и старинный буфет, заставленный ровным строем тарелок в мелкую розочку и армией банок с вареньем, вишнёвым и яблочным. Клубника в этой семье до варенья не доживает. Через крошечный тамбур, напоминающий шлюз и пропахший старой бумагой, можно пройти в кухню, она же раздевалка для верхней одежды и обуви. В дальней стене проход в коридорчик, идущий через весь дом — правый дальний угол занят комнатой Фёдора и Мари, рядом с ней комната сыновей, а напротив, граничащая с кухней комната Дарьи с мужем. Потом холл с проходом в подпол, ванной и туалетом; по местным меркам, иметь внутренний санузел на даче — это верх шика, но для Фёдора с женой это необходимость, зимой в этих широтах довольно холодно. От холла дом продолжается в зеркальном порядке — снова комнаты, из которых одна приспособлена под кухню, терраса, крыльцо. Это — половина Скворцовых-младших: у Фёдора есть брат, который со своей семьёй живёт в столице и выбирается в Валентиновку только на лето. Кроме того, между двумя половинами дома имеется узкий проход на ещё одну террасу с художественно-музыкальной студией Мари, где она даёт уроки, с выходом на заднее крыльцо и лестницей на второй этаж с его четырьмя гостевыми комнатами и захламлённым холлом, огромным настолько, что в плохую погоду многочисленные Фёдоровы племянники гоняют там мяч, а зимой стучатся в настольный теннис. На втором этаже я бываю редко: внутренний коридорчик слишком узок для моего скафандра, там даже полный человек не особо протиснется, а пока я облечу вокруг дома и влезу на заднее крыльцо, по любимому выражению Мари, случится второе пришествие. Я долго думала, что это шутка на религиозную тему, пока не узнала, что хозяйка дома имеет в виду Доктора, которого встречала только раз (когда он прилетает к Скворцовым, её то в магазин уносит, то в город, то ещё куда-нибудь).
И наконец, моя собственная комната. Вообще-то, раньше она считалась библиотекой, но теперь это и моё жильё тоже. Самая укрытая от посторонних глаз комнатушка во всём доме. Вход в неё, правда, идёт с кухни, рядом с проходом в коридор, но зато окно выходит на террасу. Из всей обстановки — большой стеллаж размером в стену, уставленный старыми книгами, в основном дореволюционными; разваливающийся антикварный диванчик в стиле «модерн», на который людям раньше было страшно садиться из-за пыли, но теперь, когда я извела всю грязь в зоне доступа, основанием для страха являются выпирающие из-под потёртого жёлтого атласа пружины и нависшая над ними огромная копия «Берёзовой рощи» Куинджи, написанная Мари и держащаяся на слабо вбитых гвоздях. Завершает обстановку такой же старый и скрипучий письменный стол у окна, покрытый выцветшим и простроченным молью зелёным сукном. Раньше в углу стояла маленькая этажерка, но хозяева её вынесли, чтобы освободить для меня место, и теперь она украшает кабинет Скворцовой, служа подставкой для гипсовой головы Антиноя. Хотя прошлым летом Антон с друзьями приволок из института списанный кульман, и теперь в библиотеке опять не повернуться, зато мне есть чем развлечься в ссылке — сама не черчу за ненадобностью, но устраиваю разносы всем конструкторам в этом семействе, а их трое.
Как ни странно, в этой тёмной и пыльной комнате, среди старой мебели, бесполезных бумажных кирпичей на полках и рулонов ватмана за диванчиком я чувствую себя вполне уютно и безопасно. Привыкла. Приспособилась. Сумела решить даже проблемы, возникающие из-за моей радиоактивности, типа утилизации воды после мытья и редких, но необходимых промывок пищевого синтезатора. Иногда из-за всяких таких дел мне приходится сбегать из Валентиновки дня на два-три, чтобы покопаться на задворках заводов и свалках в поисках необходимых материалов. В качестве взятки за эти вылазки я оказала Фёдору некоторое количество полезных услуг типа починки кровли, конструирования скоростного мотоблока с полольником для их с Мари небольшого огорода, постройки круглогодичной теплицы на экономном обогреве, ремонта Фёдоровой байдарки и всего такого. Теперь они грызут зимой салат с редиской и радуются, а у меня в сарае лежит хороший антирадиационный фильтр и ещё куча всяких полезных мелочей. Быть может, кого-то удивило бы, что я помогаю двуногим симметричным недоумкам — увы, я от них завишу по самые кончики ложноножек, приходится подлизываться. Мне не хочется ни к спецслужбам, ни к динозаврам.
С мая по сентябрь дом превращается в проходной двор: приезжают Скворцовы-младшие, а по выходным набегают дальние родственники и какие-то друзья, размещаемые на втором этаже. Для посторонних приходится отыгрывать старую добрую роль робота-домработницы, а вот Фёдоров брат, увы, в курсе того, что я не машина. Ленка и Наташка, его дочки-близнецы, очень скоро разведали, что в доме живёт инопланетянка, и, естественно, от родителей это в итоге тоже не укрылось. Впрочем, я сама виновата: надо было отменить ночные вылазки за мелкой живностью с целью разжиться белковой массой, как только въехали дети, но я понадеялась на режим — ювенильные особи, по моему тогдашнему представлению, должны были спать по ночам. Надо же было быть столь наивной дурой!.. Когда эти паршивки накрыли меня в огороде старым ведром, дело чуть не кончилось трупами. Оказывается, двенадцатилетние детёныши почти сразу по приезду заметили «светящегося пришельца» — я тогда покидала дом тайно, а это было возможно лишь вне скафандра, — и выслеживали меня всё лето, но только в конце августа им повезло. Спасла ситуацию вовремя проснувшаяся Мари. Отругала мерзавок за сование конопатых носов не в своё дело и разбитую теплицу, отчитала меня за погнутое ведро и задушенную белку, а когда волокла нас всех троих отмывать и обрабатывать ссадины и порезы (сестёр за косички, меня в том же ведре), спросила, что приготовить мне на завтрак вместо несчастного зверька. Собственно, вот так мой первоначальный бойкот гуманоидов и кончился — надо же было их просветить насчёт нахватываемых от меня лучиков. Один плюс, меня голыми руками похватать не успели ни хозяйка дома, ни сёстры, а альфа-частицы далеко не летают, так что в тот раз для них и даже для ведра всё обошлось более-менее благополучно. Информация тоже не разошлась далеко: близняшки не болтливые, да и кто бы им поверил, кроме семьи, тем более что Доктор и над моим прикрытием немного поработал. Не такие любопытные, как дети, взрослые, стукаясь взглядом о поликарбид, автоматически теряют ко мне интерес благодаря фильтру восприятия, выставленному на самый минимум и вмонтированному вместе с улыбастером. Не то чтобы он делает меня невидимой, но снимает все возможные вопросы, достаточно отделаться парой односложных фраз по поводу затянувшегося эксперимента с роботом-домохозяйкой.
Довольно шумно в Валентиновке и на праздники — как государственные, так и семейные. Наезжает толпа родных и знакомых, сигаретный дым коромыслом, бренчание гитары, визги детей, вечный тортик и тазик «оливье», на кухне не протолкнуться, на полу завал из спальников — на кроватях не хватает места, — на втором этаже стук ракеток, все вертятся друг у друга под ногами и страшно меня раздражают, поэтому я забиваюсь или к себе, или, если на улице нет снега, в сарай, и там занимаюсь своими конструкторскими делами.
Такая вот чуточку безумная и сложно понимаемая жизнь кипит вокруг меня уже два года, а я по мере сил и возможностей пытаюсь найти в ней своё место, потому что больше заняться просто нечем. И всё было бы ничего, если бы в прошлом июле не появился Пашка.
====== Сцена пятая. ======
Владимир, брат Фёдора, как и я, архитектор. Строит дома в Москве, часто уезжает в командировки по всему Союзу. Дознавшись, что мы с ним специалисты в одном деле, часто притаскивает мне свои чертежи на рассмотрение, а потом с обидой выслушивает разгромную критику. Его жена, трудоголик из той же строительной области, в довольно прохладных отношениях с Мари, которую считает слишком «дворянской», тайно презирает за титул домработницы и за глаза зовёт «мадамой». Впрочем, сама «мадама» слишком деликатна, чтобы обращать на это внимание, и без возражений соглашается посидеть с девчонками, если вдруг Скворцовым-младшим надо сорваться в снега Магадана или степи Казахстана. Тем удивительнее было их решение взять в семью мальчишку из детдома. Это всё как-то прошло мимо меня: несмотря на ненормативное любопытство, я всё ещё была настолько далека от происходящего, имела настолько малый опыт в таких вопросах, что просто не понимала, о чём идёт речь, пока в одну прекрасную июльскую пятницу Володя не приехал с малолетним тощим и совершенно незнакомым ребёнком и не сказал: «Знакомьтесь, это наш сын, Павлик».
Короткая щетинистая стрижка, одежда на размер больше, оттопыренные уши, ссадина на подбородке и затравленные глаза — первое моё впечатление от этой ювенильной особи. Особенно врезались в память именно глаза — часто смаргивающие, заискивающие и напуганные одновременно, я таких даже в концлагерях не встречала. Как потом я услышала в вечернем разговоре между Фёдором и женой — «как у голодной бездомной собаки в плохую погоду». Из их же беседы я вытащила несколько новых интересных фактов о гуманоидных семьях, таких, как «лишение родительских прав», «жестокое обращение с детьми» и прочее. Для меня это прозвучало настоящим открытием. Далеки спокойно могут пожертвовать потомством в случае необходимости, в нашем базовом словаре по умолчанию нет слова для обозначения детей — мы сразу сходим с конвейера взрослыми. Однако земляне — низшая раса, испытывать привязанность к себе подобным у них нормально, а к детям — прописано биологией, и чтобы шла ошибка их первичного инстинкта... Это вовсе из ряда вон, на Скаро такое выбраковывают сразу. Пашка до пяти лет жил с родителями, страдающими от алкогольной зависимости, и бывал ежедневно бит, порой до полусмерти. В итоге во время особо бурной семейной ссоры жена зарубила мужа топором и закопала на заднем дворе дома, заставив мальчишку себе помогать. Естественно, оказалась за решёткой, а ребёнок — в общественной организации, занимающейся воспитанием детей, оставшихся без присмотра родственников. Насколько мне сейчас удалось изучить эту систему, ничего более корявого и идущего вразрез с собственным менталитетом цивилизация землян не могла придумать. Восемнадцать лет строгого заключения, хоть и с комфортными условиями проживания — вот что, по сути, являют собой их детские дома. Никакой психологической поддержки или адаптации к окружающему миру. Помидоры только в салате, как грустно шутит Фёдор. Для взрослых преступников местная система наказания и то часто мягче, а эти дети не виноваты ни в чём, кроме того, что остались без родителей*. Павел был не просто сломлен — сломанных я видела, они не такие, — он был как вырванный из почвы сорняк, раздавленный в колее. Неснятое психическое потрясение и полная подорванность доверия как к взрослым, так и к детям, и нечего удивляться, что примерно к середине августа ему снесло крышу, и он начал катать истерики. А поскольку он так и не сошёлся со своими новыми сёстрами (точнее, они его не приняли из-за плохой информационной подготовки на тему того, каким будет их новый братик), а приёмные родители успели уже дважды сорваться в какие-то срочные, хоть и очень короткие, командировки, эти скандалы были очень, очень бурными. Вплоть до побегов. Им всем был нужен срочный курс психологической реабилитации, но в этой стране не принято, как они сами говорят, «выносить сор из избы». Единственный, кто тогда более-менее понял, что происходит, и даже мне смог это внятно объяснить, была Мари. И она же мужественно приняла на себя удар, взяв Пашку под защиту и буквально спася от возвращения в детдом. Грохот мебели, рыдания, драки с близнецами — вторая половина дома превратилась в поле битвы, но адвокат в лице «мадамы» сумел вызвать доверие у мальчишки, и когда самая острая фаза адаптации миновала, Пашка стал сбегать не в подворотни, а к своей защитнице.