Светловолосая женщина вроде как успокоилась и потянулась даже погладить, но Фурс ловко увернулся и быстро ушёл за мобиль, всем видом выражая недовольство и наградив Рика очередным укоризненным взглядом. Женщина посмотрела ему вслед и улыбнулась, поворачиваясь к Рику. В серых глазах её больше не было настороженности. Фурс, он такой, он сразу людей располагает.
— Мы ищем мальчика, — сказала она, глядя на Рика слишком пристально. Мужчина вздохнул и закатил глаза, но женщина повторила упрямо. — Сына. Я всё понимаю, прошло столько времени…
Нет, не то, чтобы Рик на самом деле понадеялся, но сердце пропустило удар. А потом стало очень жарко ушам, потому что женщина продолжила почти без паузы:
— Больше месяца уже прошло, я всё понимаю, да, конечно, шансов мало, но… вот, взгляни, может быть, ты его видел?
Они искали сына, да. Но вовсе не Рика. Малыша трёх с половиною лет, носящего смешное имя Тавио.
Он потерялся во время экскурсии по Каналу Дискретного времени.
Светловолосый пухлощёкий бутуз со стереофотки был похож на Рика не больше, чем камень на дерево. Да и в Канале Рик сроду не был — все умные люди от него предпочитают держаться подальше, а Рик всё-таки не дурак. Нет, туристы, конечно, безумные деньги отваливают за подобные экскурсии, но на то они и туристы. А сам Рик туда и даром не пошёл бы, и даже приплати ему кто. Потому что всем известно — из Канала не возвращаются. А если и возвращаются — то вовсе не те, которые ушли. А уж ребёнка туда тащить — так это надо совсем умом тронуться.
Ничего этого Рик, конечно же, женщине не сказал. Она ему нравилась. Тем, что продолжала искать потерявшегося сына, когда все уже решили, что шансов нет. Рику было бы приятно, если бы и его настоящая ма вот так же искала его, Рика. Вот так же приставала бы к чужим мальчишкам и называла по имени.
Своё имя Рик любил — оно досталось ему как раз от той, настоящей. Рикки-Тикки — так она его называла, щекотала и потом сама же смеялась. Имя и тёплые руки — больше память не сохранила ничего. И зачем только он вчера рассказал об этом ма Таисик! Та, конечно же, ужасно расстроилась. У неё даже глаза стали огромные и чёрные, и губы задрожали. Она смотрела на Рика чуть ли не с ужасом, а потом убежала. И долго плакала в трейлере. И её Вэл тоже поглядывал укоризненно, не хуже Фурса, вздыхал, топтался рядом и говорил что-нибудь типа:
— Да, брат… вот оно как бывает… женщины, это понимать надо…
Рик понимал. И ругал себя.
Понятно, что ма Таисик сразу же о своём Тавио подумала. О малыше, которого некому приласкать, пощекотать, обозвать ласково. О малыше, у которого нет шанса уцелеть в канале дискретного времени.
Не выжить трёхлетке без посторонней помощи поблизости от Канала, тут и взрослым трудно, а он маленький и глупый совсем. Попадёт туда, где вулканы и нечем дышать — и что? Он же не сообразит, что надо быстренько мир снова поменять и перескочить в более приятный автобус. Да и не сумеет, Рик вон далеко не сразу всё сообразил и научился, сколько раз коленки расшибал, и не только коленки! А он постарше был, чем этот, на стереофотке. Но самое неприятное — ни в одном из уже пройденных миров Рик не видел в долине ребёнка, и даже не слышал о нём ни от кого. И не могло это значить ничего утешительного для ма Таисик и её Вэла, который не хотел, чтобы Рик называл его па. Ну и ладно, и самому не больно-то…
Не найдут они никого, и даже Рик не сможет им помочь.
Надо бы их как-то утешить, что ли. Порадовать напоследок. Ма Таисик вроде бы любит жареную рыбу, она говорила вчера, сетовала, что синтезатор даёт ненастоящую, не такую вкусную, а они слишком далеко от реки, не сбегать. Вот и хорошо. Это им далеко, потому что у них Важное Дело, и некогда им на пустяки отвлекаться. А у Рика всё равно никаких других дел на сегодня не припасено.
Стараясь не шуметь, Рик отошёл от вагончика к санблоку. Умываться не стал — раз уж собрался на речку, там и умоется! — но зубы почистил с удовольствием. Он любил чистить зубы, и каждое утро начиналось именно так — сначала вспомнить, сколько осталось дней, потом почистить зубы, и только после этого заниматься прочими делами. Этот ритуал тоже достался от ма, потому и соблюдался неукоснительно. Мир мог изменяться сколько ему угодно, но утренняя чистка зубов оставалась неизменной. Единственно неизменной в жизни Рика.
Правда, не так давно в этой жизни появилась и ещё одна неизменность — Фурс. Независимый, как и все коты, он пришёл сам после очередного перекрёстка, и сам же не пожелал изменяться, когда у того мира кончился срок годности.
Одеваться Рик не стал, натянул только шорты — день будет жарким, возись потом с рубашкой, которую всё равно снять придётся! А пока согреться можно и на бегу. Подхватил потрёпанный рюкзачок и побежал по уже отчётливо различимой тропинке.
Когда ожил браслет, Рик валялся на прогретом солнцем песке, подставляя нежарким пока ещё лучам облупленные бока и размышляя, стоит ли окунуться сейчас — или лучше малость погодить. Вода была ледяной, и он успел накупаться до синих губ и долго не проходившей дрожи.
— Ты где? — голос ма Таисик звучал встревоженно. И было очень приятно, что она вот так волнуется. Рик непроизвольно снова заулыбался. Браслет — это тоже она дала, чтобы всегда на связи быть.
— На речке. Я рыбы наловил. Восемь штук!
— Ты с ума сошёл! В такую даль — и даже не позавтракав! Как ты обратно доберёшься!? Да ещё с рыбой! Вот что — ты нас жди, мы за тобой слетаем!
— Не надо, я уже возвращаюсь! Буду через час.
Он выключил браслет, не дослушав возражений, и засмеялся. Мир прекрасен. И впереди ещё целый день. Ну, почти целый.
Вот только пояс…
Завязывая шорты запасной шнуровкой, Рик не мог о нём не вспомнить. Без пояса было неуютно, но не полезешь же к спящим ведомым. Сначала поясом заинтересовалась ма Таисик, пришлось объяснять про узелки — их Рик завязывал после каждого планового перекрёстка. Тут вдруг загорелся и подошедший Вэл, отобрал пояс, начал что-то подсчитывать и кричать про дискретную нелинейность, спирали Боггерса и прочую чушь. Он всё дёргал пояс и пытался объяснить на его примере концепцию года, упирая на то, что Рику это должно быть интересно. Рику интересно не было и хотелось лишь получить свою вещь обратно. Он почти и не вслушивался, готовый со всем соглашаться, лишь бы пояс отдали, и тут как раз разговор как-то неловко вывернулся на имена и матерей, а Рик даже и не сразу заметил, пока не стало поздно. Ну да ничего, сегодня ма Таисик вроде как успокоилась, да и рыбка вот опять же…
Пойманные рыбёшки давно упакованы в термоконтейнер и убраны в рюкзак, снасти тоже разложены по предназначенным им кармашкам. Теперь оставалось только закинуть рюкзак на спину и снова пробежаться по знакомой тропинке — навстречу людям, которые находят время побеспокоиться о нём, хотя у них есть куда более важный повод для тревоги беспокойства.
Может быть, мир когда-то и был неизменным и продолжительным, но Рик тех времён не помнил. А помнил себя Рик долго — задолго до того, как догадался каждый пройденный перекрёсток вывязывать на поясе новым узлом. Пояс теперь очень длинным сделался, два раза обернуться можно, новый узел на него Рик как раз вчера навязал. И узлов этих на поясе видимо-невидимо, сотни полторы, а то и две наберётся. Рик пытался как-то посчитать, но сбился и бросил.
На его памяти мир никогда не жил дольше трёх недель. И всегда изменялся. На двадцать первый день, в полдень с минутами — Рик вычислил точное время, когда украл свои первые часы. Красть оказалось неприятно, но вовсе не трудно — просто берёшь нужную вещь и ждёшь, пока мир изменится вне очереди. Он всегда меняется вне очереди, если кто-то пытается ударить тебя дубинкой по голове.
В городе мир менялся очень сильно. Менялось всё — дома, их внешний вид и размеры, расположение улиц, менялась одежда горожан и их речь. Рик привык держать в рюкзаке, кроме смены одежды и спальника, ещё и запас еды на первое время — несколько полосок твёрдого сыра и сухари. Не факт, что найдёшь своих ведомых в первый же день после перекрёстка. А найти в изменившемся городе ночлег и еду поначалу не очень-то просто. Но всё-таки ушёл из города Рик не из-за подобных трудностей — надоели постоянные изменения. Слишком часто и слишком заметно. Среди такой толкотни сразу и не угадаешь, ради кого тебя в этот мир забросило. В долине всё понятно — если ты с кем столкнулся, значит, это и есть они. Те самые, которым без тебя не выжить. Вот им и помогай — до следующего перекрёстка. А в городе — поди догадайся. Не всегда же везёт так, как с ма Керри…
В долине мир тоже менялся, никуда от этого не денешься. Но здесь не было суетливых людей и их изменчивых улиц и домов, только горы, сосны и река. А горы — они горы и есть, чего им особо-то меняться? Иногда отличия были столь незначительны и случались так незаметно, что полдень двадцать первого дня проходил мимо, не опознанный, и только ближе к вечеру Рик спохватывался — а ведь мир-то другой! Вот здесь в прежнем лежала очень правильная сосна, на ней было удобно сидеть, разводя вечерний костёр, и на ночь можно было устроиться, прижавшись спиной к стволу и застегнув наглухо спальник. А в этом новом мире нет ни сосны, ни кострища, ни шалаша из наломанных веток — шалаши Рик каждый раз делал добротные, в первый же день. Если, конечно, собирался задержаться в этом мире на положенные три недели. А он задерживался, если было можно и мир не становился совсем уж невыносимым — такое, правда, случалось всё реже и реже, последние семь или даже восемь проходок очень удачные получались, а раньше чуть ли не через раз попадалась вымороженная гадость со снегом и голыми деревьями. Или ледяная грязь внизу и ледяной же дождь сверху, что ничуть не лучше. В городе иногда удавалось прибиться к конюшне или — если очень уж повезёт! — харчевне, и перетерпеть, зная, что это ненадолго и скоро кончится. В долине же Рик просто находил удобное место и делал шаг. Главное — заставить себя первый раз разбить стекло, потом уже намного проще становится.
Когда он уже подбегал к стоянке, на тропинку выскочил Фурс и попытался пристроиться рядом, пришлось перейти на шаг. Фурс хороший кот, но быстро бегать не умеет. Был он весь в репьях, ободранный и довольный донельзя, от предложенной рыбки отказался презрительным подёргиванием хвоста. Фурс был котом самостоятельным, и пропитание предпочитал добывать тоже сам. Рик не возражал, но предложить часть из добытого им, Риком, считал необходимым. Хотя бы просто из вежливости — ведь и сам Фурс время от времени приносит Рику то мышь, то лягушку, то вообще какую-то трудноопознаваемую крылатую тварь с перепонками на лапах и мелкими зубами в длинном и клюве. И ничуть не обижается, когда Рик тактично отвергает угощение.
Но вот молочко…
Рик облизнулся и непроизвольно ускорил шаг, впрочем, на бег так и не перешёл. Молочко они с Фурсом любили одинаково, а у ма Таисик был отличный синтезатор, молочко выдавал просто бесподобное, сладкое, густое, с обязательной пеночкой.
Их Тавио не любил молока, так ма Таисик сказала. Странно, как можно не любить такую вкуснятину? Впрочем, что может трёхлетка понимать, мелкий да глупый.
Запах свежесваренного кофе в лесу чувствуется издалека — наверное, потому что слишком странен такой запах для леса. Улыбка Рика стала шире — где кофе, там и молочко, па Вэл никогда не пьёт чёрный, всегда набулькивает туда полчашки густой белой прелести из кувшинчика, значит, кувшинчик уже стоит на превращённой в стол откидной панели, и даже просить не придётся. Нет, не то чтобы ма Таисик не достала бы молока персонально для Рика, попроси он — просто Рик уже давно старался ни о чём не просить своих ведомых. Ведь это он послан им помогать, а вовсе не наоборот, значит, и просить их о чём-то даже по пустякам получается как-то нечестно.
В этом мире много миров, потому что время дискретно — так говорил па Вел, но Рик и без него это знал. Он давно уже понял, почему изменяется мир. Да и не изменяется он вовсе, если на то пошло, просто миров этих много! И каждый мир — как огромный автобус, едет куда-то по своей дороге. В автобусе этом едут люди и дома, улицы и деревья. Горы, наверное, всё же не едут — они почти одинаковые во всех мирах-автобусах, если и меняются, то совсем чуть. И вот едет такой мир-автобус по своей дороге, и вдруг впереди перекрёсток. А на перекрестке — другой автобус, тоже своей дорогой едет, и другие люди в нём, и деревья немного другие. И вот эти автобусы-миры столкнулись на перекрёстке. Вернее, не то чтобы столкнулись, так, слегка толкнули друг друга боками.
Большинство людей в обоих автобусах вообще ничего не заметило. А кто-то заметил или даже сумел перейти в перпендикулярный мир, двигающийся по другой дороге. Возможно, у него билет такой был, транзитный, с пересадкой. И теперь новый мир увозит его всё дальше и дальше от старого, может быть, до самой конечной станции, может — только до следующего перекрёстка, на котором будет новая пересадка.
А кто-то — не умеет не переходить.
Как Рик, которого каждый перекрёсток принудительно пересаживает в другой мир-автобус, и ничего тут не поделаешь, так у него, очевидно, жизненный билет оформлен. Рик не сразу это понял, поначалу пугался очень. Но потом привык. А когда догадался, зачем его из автобуса в автобус перебрасывает — так и вообще гордиться начал. Помогать тем, кто не может справиться сам — это ли не высшая честь и доблесть? Он — не простой пассажир, пусть даже и транзитный, он — ангел-хранитель, доверенный самурай, рыцарь в сверкающих доспехах… Ну, ладно, ладно, пусть и смешно звучит, если вслух сказать. Но ведь об этом и не надо говорить. Это делать надо — молча, без слов. Как с ма Керри, в коленки которой он вцепился той давней зимой, чуть ли не полпояса назад. У неё тогда как раз умер маленький брат, и она собиралась немножечко полетать, и тут очерёдной перекрёсток подкинул ей Рика — прямо на подоконник шестнадцатого этажа.
Он тогда вцепился ей в коленки, и они оба свалились — повезло ещё, что в комнату. Те, кто нуждались в помощи, всегда оказывались рядом, а он — помогал, чем мог. Сначала — не понимая ещё даже, что именно помогает, а потом — осознав и азартно включившись в игру. Не каждому такое доверят, а ему вот доверили. Как тут не гордиться?
На стоянке было тихо, исчезло ставшее уже привычным гудение — поисковый трансер не работал. Только ма Таисик вздыхала и гремела посудой у синтезатора. По звуку казалось — чуть ли не в двух шагах, хотя на самом деле далеко, через всю полянку пройти надо. Рик направился прямиком на звук, огибая трейлер со стороны леса. Шёл он осторожно, услышать раньше времени не должны. Ну, если только совсем не повезёт и кто-нибудь из них сидит лицом в эту сторону. Если же нет — есть неслабая вероятность устроить сюрприз.
Для сюрприза требовалось остановиться и кое-что подготовить. Улыбаясь, Рик стащил рюкзак и, держа его в левой руке, правой достал термоконтейнер. Откинул крышку так, чтобы контейнер стал напоминать приоткрытую раковину. Расправил рыбок — хвостом к хвосту, как букетик. Одной рукой проделать это было неудобно, но он справился, так ни на секунду и не выпустив из левой рюкзачных лямок.
— Хоть бы рюкзак отпустил, горе ты мое! — сказала ма Таисик вчера, подкладывая Рику на тарелку третью котлету и ставя рядом стакан молока. Плетёнка с печеньем уже стояла на заменявшей стол откидной панели. — Ты что — так и спишь с ним, что ли?
Рик покраснел и затолкал котлету в рот целиком, чтобы не отвечать. Пробубнил что-то непонятное, спустил рюкзак под скамейку, зажал босыми ногами.
Конечно же, он и спал с ним! Глупый вопрос.
Он перестал быть ротозеем — после того, как несколько раз оказался в чужом мире-автобусе чуть ли не голышом, без спальника, тента и даже почти без одежды. Поспишь пару раз на голой земле — сразу научишься следить за своими вещами и не выпускать их из рук. Или хотя бы ног. Не то, чтобы он ожидал, что мир вне очереди изменится именно сейчас, но ведь этого никто и никогда не ожидает, правда? Это как та ветка, что ударила в спину три пересадки назад. Он ведь и тогда ничего подобного не ожидал, и до перекрёстка оставалось целых девять дней, чего волноваться-то? Потому и Фурсу разрешал бегать, где придётся.
А потом было упавшее дерево и та ветка. И ужас, потому что мир изменился, а Фурс остался в том, не изменённом. Фурс. Единственный, кого удавалось раз за разом протаскивать с собой в перпендикулярной автобус — главное, просто держать на руках, или в рюкзак засунуть. Но ведь с другими и так не получалось никогда, он пробовал! И с ма Хелен, и с Дансом, и с ма Кэрри. Данс ему поверил, даже сумку собрал. Обе ма не верили, ни Хелен, ни Керри. Хотя какая из Керри ма, сейчас-то он понимает, что она совсем девчонкой было, лет двенадцать-четырнадцать, просто сам он тогда был слишком мал, и все девушки старше десяти казались ему ужасно взрослыми, вот и звал он её тоже ма, уважительно так звал. И ей, наверное, лестно было, потому она и таскалась с ним все три недели, и даже согласилась попробовать, и за руку честно держала, хотя и не верила в перекрёстки.