Они не сумели — ни Данс, ни ма Хелен, ни Керри. После того, как мир изменился, больше никто не держал его за руку. На ма Хелен он, помнится, даже повис, стараясь прижаться плотнее — и всё равно не сработало. Они не сумели.
А вот Фурс — сумел.
Фурс поначалу тоже был ведомым, Рик обернулся на перекрестке — и сразу его увидел, маленького, полудохлого, с перебитой лапой и истошным мявом. Как такого не подобрать? Три недели выхаживал, откармливал и лечил. Возился с ним целыми днями — ведь их так мало было в запасе, этих дней. И на двадцать первый всё никак не мог отпустить, скормил последнюю колбаску и всё гладил, чесал округлившееся пузико, прижимался ухом, слушая довольное мурчание. Он тогда ни о чём таком не думал даже, уверен был, что после перекрёстка руки окажутся пустыми, но сам заранее отпустить не мог. Вот просто не мог — и всё. И держал на руках, и гладил, и прислушивался. И даже не понял сначала, что мир давно уже изменился, а он всё гладит пригревшийся и разомлевший пушистый моторчик. А когда понял, то испугался. Наверное, впервые с тех пор, как начал хоть что-то соображать.
Раньше Рик ничего не боялся. Ну вот совершенно. Потому что твёрдо знал, что ничего страшного с ним случиться не может — мир всегда найдёт возможность измениться так, чтобы это страшное прошло мимо. При этом что-то терялось — но ведь что-то и находилось такое, чего не было раньше. И если не выпускать самого нужного из рук, то находилось всегда несколько больше, чем терялось.
А теперь у него было что терять и за кого бояться.
Фурс его снова нашёл тогда, после ветки уже. Посмотрел с укоризненным презрением — что, мол, вытворяешь-то, вот ещё удовольствие для честного кота за тобою сквозь разбитые окна прыгать! И даже потискать дался, хотя хвостом и дрожал недовольно.
Разбитые окна — это Рик так себе внеочередные изменения объяснял, чтобы понятно было. Можно, мол, не дожидаясь перекрестка разбить стекло и выпрыгнуть из автобуса на ходу. На обычной дороге не сработало бы — и опасно, и глупо. Ну, выпрыгнул, и что делать будешь? Другого автобуса ждать, который неизвестно когда и куда пойдёт? Из мира выпрыгивать куда удобнее — сразу же в другой мир попадаешь, без долгого ожидания на остановках. А в покинутом мире-автобусе остаётся след в виде разбитого окна. Через такую дыру Фурс и сумел пролезть в новый мир — вслед за Риком. А на перекрёстках мир меняется привычно, без битья стёкол, и следа не оставляет. Конечно, можно было бы провести эксперимент, но Рик не хотел рисковать. Что-то ему подсказывало, что перекрёсток — это не выбитое окно, тут и кот может не справиться, даже если захочет.
— Фурсик, кисонька моя, молочка, наверное, хочешь?
Хриплый мяв в ответ подтвердил, что да, таки хочет. Фурс не одобрял любые задержки на пути к вожделенному молоку, и потому уже тёрся об ноги ма Таисик, следя, как та наливает блюдце и нетерпеливо подвякивая: ндя, ндя, пополнее давай, пополнее!
— Где же твой друг, Фурсик? Куда он опять делся? Куда он всё время девается?!
У ма Таисик был странный голос — очень высокий, словно она опять собиралась плакать.
— Перестань! — окрик Вэла прозвучал неожиданно грубо. Ма Таисик вздрогнула и замерла. Замер и Рик — он не хотел появиться в разгар семейной ссоры. Лучше переждать. Вэла он не видел — того загораживал бок трейлера.
— Десять лет… — сказала ма Таисик тихо. — Десять лет… Как же так, Пашенька, ведь так не бывает? Я ботиночки не выбросила, совсем почти неношеные… Ведь только месяц назад… он же маленький, Пашенька…
— Канал, что б его… — голос у Вэла был скорее усталый, чем раздражённый. — Никто до сих пор толком не знает, что тут может быть, а чего нет, в этой драной, мать её, аномалии.
— А если он опять пропал?
— Перестань. Угрозы для жизни тут нет, а дискретность у всех сорвавшихся чёткая, двадцать один день, ещё сутки в запасе. Не волнуйся ты так, сейчас встречать пойду, обуюсь только.
— Я не верю, Пашенька…
— Экспертиза подтвердила. Да ты сама всё раньше всех поняла, с первого дня твердила, что похож…
— Да не похож он совсем! Это я просто так… шутка… глупая.
— Похож-похож, ты теть Люсю вспомни. Таким же галчонком была в его возрасте, откуда потом что взялось. Меня имя с толку сбило. Почему — Рик? С какой вдруг стати?
— Да потому что Рикки-Тикки, вот с какой! — кажется, она всё-таки заплакала. Рик сделал шаг назад, обмирая. Под ногой громко хрустнула ветка.
— Рик?! — ма Таисик резко обернулась. Из-за трейлера выскочил Вэл — неловко, запутавшись в кроссовках, которые как раз зашнуровывал, и чуть не упав.
— Рик!
Рик развернулся и бросился в лес.
— Рик! Постой!! Куда же ты?! Рик!!! Тави!!!
Рик бежал, и ветер бил в лицо, выжимая из глаз слёзы. Это ничего. Это просто ветер. А крики уже почти и не слышно за грохотом крови в ушах. Здесь недалеко есть хороший такой взгорочек, с камнем внизу, если с разбега угодить головой на этот камень, то как раз должно получиться… Близко, не успеют догнать, даже если и попытаются.
Бежать в гору трудно, воздух не хочет проталкиваться сквозь горло. Это ничего, горка невысокая, отдышаться можно будет и потом. На вершине он уже не бежал — шёл, хотя и достаточно быстро. Но останавливаться и оглядываться назад не стал. Так и прыгнул с обрыва, словно просто делая следующий быстрый шаг.
Мир привычно мигнул.
Рик упал на кучу осенних листьев. Поднялся, отряхиваясь. Вытер лицо, оставляя в прошлом мире короткие злые слёзы. Проверил привычно: карманы, рюкзак, Фурс…
Фурс найдёт — окно разбито, след оставлен, захочет — найдёт. А не захочет — вольному воля. И эти, которые… Они тоже найдут. Захотят если. Вот тогда и поговорим. На равных уже. А пока…
А пока его ждёт дело куда более важное — его ведомые. Те, которые не смогут справиться со своими проблемами без него, Рика. Те, для кого он ангел-хранитель и рыцарь-самурай, пусть даже они сами и не подозревают об этом. Он здесь, и, значит, у них всё будет хорошо. Они должны быть где-то рядом, ведь не зря же его выкинуло именно сюда.
Рик огляделся.
3. Запердолить джи
— Ты что творишь, поганец?!
Мощный рык Ирхита-абу далеко слышен под гулкими сводами технической зоны. Ким вздрогнул и обернулся, пряча сигарету в ладони — курсантские привычки живучи. Конечно же, никакого полит-эфенди не было на верхней галерее. Да и не могло быть — выход сюда только через зал связи ЦУПа, а там сейчас такой нервяк, что все разумные предпочитают держаться подальше. Просто в ангаре хорошая слышимость, особенно сейчас, когда ни один из шумных вспомогательных агрегатов не работает. Интересно, кого на этот раз — и на чём? — поймал неукротимый наставник, прозванный курсантами Ифритом-абой не только за громкий голос.
— Да как ты мог написать такое? И где?! Червивая твоя душа, несчастье наставников и горе родителей! А если бы из чужих кто увидал? Позор на всю галактику! Да ты хоть понимаешь, паскудник, что на самом деле означает твоя пачкотня?!
Ким поморщился, облокотился о перила и снова включил сигарету. Затянулся. Вишнёво-ментоловый микс показался безвкусным и неприятным, словно по ошибке сунул в рот антиквариат из настоящей бумаги, набитый вонючей канцерогенной дрянью. Голос эфенди доносился откуда-то снизу, самого его видно не было, как и незадачливую жертву, но Ким уже потерял к ним интерес — он понял суть преступления. И от этого понимания к горлу подкатывала горечь, портя любимый вкус, и бесполезно щелкать переключателем, меняя настройки одобренного Минздравом электронного миникальяна.
Не поможет…
«Запердолим джи!»
Этой паскудной надписью пестрел весь город. Баллончиками на стенах, маркерами по стёклам монора, плакатами на стендах, официальными растяжками поперёк улиц. Оскорбительная фраза с лёгкой руки Дёмыча стала девизом Проекта. А ведь могла бы оказаться и позором на всю галактику — если бы понял кто. Хуже, чем просто позором. Пресса может сколько угодно врать о великом триумфе и вселенском равноправии, а на самом-то деле ничего пока ещё не решено, не случайно и присланные Федерацией Наблюдатели именно наблюдателями называются, а не посланниками, в такой ситуации любая мелочь…
Пачкотня так и не пойманного идиота могла обернуться катастрофой. Бомбой, взорвавшей единственный путь для землян в Большую Вселенную.
Потому что космос открыт для всех, но в Свободной Федерации Миров нет места ксенофобам.
Землянам повезло дважды — никто из посланных Федерации Наблюдателей не был знатоком земного жаргона. А среди встречающих оказался Дёмыч… Так что не прав Ифрит-абу, не случится ничего плохого, даже и увидь чужие — теперь уже не случится. Примут за ещё одну социальную рекламу. А ведь Дёмыча поначалу и брать не хотели, неблагонадёжен, мол. Намазы сроду не творил, даже когда наверху, насмешки себе позволяет всякие, да и вообще болтает много. Но Король Лёва сказал: «Дёмыч будет!» Он, мол, сам для нашей Жемчужины ракушку делал, и если вдруг что не так пойдёт… Полит-эфенди поворчал, да и отступился, потому что слово Короля Лёвы — закон. Но не успокоился, ворчал и поглядывал намекающее.
Ну и где бы был наш разлюбезный Проект, если бы не Дёмыч с его неумением держать язык за зубами?
«Напьюсь — подумал Ким, наваливаясь грудью на перила, прижатый желудок меньше ныл. — Вот ведь паскудство, к звёздам летаем, а язву толком лечить так и не научились… Если все пройдёт штатно, Аллах свидетель, завалюсь в какую-нибудь курильню и напьюсь». Он наудачу скрестил пальцы и поднял голову, с тоской разглядывая сводчатые перекрытия, недавно выкрашенные в весёленький розовый цвет.
— Так и знал, что ты здесь!
Ким не стал оборачиваться. Если бы что-то случилось — голос Али не звучал бы так жизнерадостно. Значит, ничего срочного, просто пообщаться пришёл. Новостями поделиться. И новости — не плохие, а это главное.
По галерее протопали тяжёлые шаги, перила дрогнули и жалобно заскрипели — Али подошёл почти вплотную, навалился на ажурную ограду всей двухсоткилограммовой тушей. Протянул длинную руку — очевидно, хотел ободряюще стукнуть Кима по плечу, но в последний момент передумал. Или вспомнил, что не все выдерживают его дружеские похлопывания, Ашотику из аналитического как-то два месяца в гипсе отходить пришлось. С тех пор Али осторожен и деликатен. Вот и сейчас ограничился лишь тем, что треснул чёрной лопатообразной ладонью по перилам и оскалил в радостной улыбке крупные жёлтые зубы.
— Не мандражуй. Отлично идёт твоя девочка! Штатно идёт.
Ким с деланным равнодушием дёрнул плечом. И тут же не удержался, спросил:
— Где?
Хотя и так понятно: если отступлений от хронометража нет, то четыре минуты назад пошёл второй виток. Половина пути пройдена, но впереди самое сложное — отстыковка спутника, выход в открытый космос, имитация прицельного распыления и предпосадочная ориентировка модуля. И всё это должно быть проделано вручную, чтобы у наблюдателей не осталось ни малейших сомнений: пребывающая в модуле Жемчужина — настоящий пилот. Обученный, тренированный, обладающий всеми правами и обязанностями. Не безропотный груз, не кукла, заброшенная на орбиту хитрыми землянами и натасканная, как отвечать по связи, пока всё за неё делает автоматика.
— На второй виток пошла. Сейчас биомедтехнику отстыкует, и на прогулку. Если без неожиданностей — то минут через девять, там возни немного.
Вот именно что — если без неожиданностей…
— Да не может там быть никаких чрезвычаек, двести раз всё перепроверено! — Али словно подслушал крамольную мысль. — Себе можешь не верить, мне — верь! Мы с ребятами там всё облазили, каждый узел по десять раз прозвонили, и не как обычно, а по-старинке, с разноцветными бантиками… Что хмыкаешь? Самый, между прочим, надёжный способ ничего не пропустить! У каждого — ленточки своего цвета, первый проверяет узел и вяжет бантик, что всё, мол, в порядке. Второй перепроверяет и вяжет свой бантик. И так десять раз! Плюс троекратная система дублирования каждого долбанного проводочка, каждой трижды грёбаной платы! Нечему там ломаться.
Али тоже на взводе, вон как тарахтит, себя самого убедить пытается. Слишком много зависит от успеха сегодняшнего запуска, чтобы не волноваться. Да, проверено всё, что только можно проверить, и предусмотрены тысячи ситуаций — вполне вероятных, возможных, почти невозможных и даже совершенно практически невозможных. Но предусмотреть всё способен лишь Аллах, а люди склонны ошибаться. Да и в чём вообще можно быть уверенным, когда имеешь дело с джи?
Впрочем, люди тоже порою не лучше.
В тот ужасный день, только чудом не завершившийся для Земли катастрофой, Киму тоже казалось, что предусмотрено всё. Даже ангар перекрасили — кто-то из аналитиков обнаружил, что серый цвет может быть неприятен дзелкингам при каких-то особых обстоятельствах. Что это за обстоятельства, объяснить аналитики так и не смогли, и ни один из дзелкингов не собирался лично присутствовать, ограничившись наблюдением с орбиты, но на всякий случай решили не рисковать. И теперь бункер напоминал филиал детского сада — розовые потолки, голубые и зелёные стены, жёлтые столешницы, радужное многоцветье приборных панелей.
О чужих изучили всё, что только сумели раздобыть. Официальная информация, исторические документы, учебные пособия тех рас, чья молодежь не получала знания каким-либо иным образом — и художественные произведения тех, у которых было развито хоть что-то, пусть даже и весьма отдаленно напоминающее литературу или кино. Нормы приличия рас Наблюдателей так и вообще распечатали и раздали всему персоналу вплоть до уборщиков — для зубрежки. И проверяли потом. Кима, например, хоть среди ночи разбуди — отбарабанит, что с иутами ни в коем случае нельзя заговаривать первым, а райрам — желать доброго здоровья. Была написана и десятки раз выверена аналитиками речь — обтекаемая, гладенькая, не способная никого оскорбить, но в то же время выгодно подчеркивающая земную толерантность. Первую встречу вообще провели на новодельфском космодроме, и даже очередную «касатку» запустили вне графика, чтобы только лишний раз продемонстрировать совместную работу представителей разных разумных видов.
Единственное, чего они тогда не предусмотрели, так это идиота с баллончиком.
Правильно говорят старики: хочешь рассмешить Аллаха — расскажи ему о своих планах.
— Ни в чём нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с джи.
— Ты вечно преувеличиваешь. С дельфинами же нормально прошло!
— Они — не дельфы, пойми. И не шимпы. Они слишком похожи на нас. Из-за этой похожести легко забыть, что они не люди. И логика у них иная, нечеловеческая. Я никогда не мог понять, о чём они думают…
С дельфами основная сложность была в разработке скафандра, а дальше уже всё пошло как обычно. Это сейчас на предназначенных к дальним перелётам «касатках» есть бассейны с искусственной гравитацией, а поначалу ничего подобного и не планировалось, слетал, отработал — и обратно, а пару дней можно и в скафандре перетерпеть. И дельфы не возражали, они вполне нормальные ребята и правильно всё понимают. Чего не скажешь про джи.
Ким вспомнил свои занятия с отобранной группой, их странные изящные тела, такие похожие и непохожие одновременно, тонкие и гибкие руки, находящиеся в непрестанном движении, высокие щебечущие голоса, постоянные пересвистывания, перещёлкивания, переглядывания. Они ни секунды не могли усидеть на месте, и молчать они тоже не могли — всё время двигались, вертелись, пересмеивались звонкими птичьими трелями. Они странно одевались — казалось, в этом переплетении многослойных полупрозрачных паутинок, ленточек и перьев невозможно передвигаться, но они как-то умудрялись, причём довольно уверенно.
А еще они пахли.
Запах не был неприятным — скорее, наоборот, что-то лёгкое, сладковато-цветочное, еле уловимое, будоражащее…
Даже сейчас, при одном только воспоминании об этом запахе кожа покрылась мурашками, и заныли зубы. Кима передёрнуло.
Нет.
Никогда больше!
Никогда больше он не даст себя уговорить, пусть другие их обучают, а с него хватит.