— Не-ет! — теперь Финвэ уже кричал. — Ты моя мать, ты не можешь меня забыть! Это же я! Финвэ! Я пришел за тобой! Мама, идем домой! Идем к племени! Они тебя очень любят и ждут!
Финвэ достал дубинку и молотил ею по прутьям, заодно отбиваясь и от тянущихся к нему рук. Слезы все-таки потекли по щекам, оставляя светлые дорожки на измазанном нечистотами лице. Так он кричал и стучал, забыв об осторожности, но добился лишь того, что в конце концов Татье поднялась и тоже начала бросаться на прутья. Глаза ее почернели и стали мутными. И не светились в них, как раньше, живой ум, любовь и отвага — только злоба. И тогда Финвэ выронил дубинку и отшатнулся. Ноги снова едва держали его. Как он ни старался, ни тени прежней Татье не нашел он в этом существе. Может быть, он опоздал? Мать звала и ждала его, но, не дождавшись, сдалась и превратилась в это. Сколько он готовился к походу? Сколько раз звезды совершили круг над его головой за время пути? Может, если бы он делал запасы для племени чуть меньше или шел быстрее, то еще застал бы мать?
И вот теперь было поздно. И от этой мысли снова хотелось умереть. Да хоть прижаться к клетке и позволить тварям разорвать и сожрать себя. И он даже сделал шаг к прутьям, но одернул себя и заставил остановиться. Он пришел за матерью — и вызволит ее, так или иначе. Утащит из этих проклятых подземелий, чтобы она снова увидела звезды. А дальше либо дозовется ее и перевернет весь мир, небо и землю, но найдет способ ее исцелить, либо даст ей хотя бы умереть. Ведь это лучше, чем стать чудовищем. Вместе с такой мыслью пришел и план действий. Финвэ решил дождаться, когда хозяин клеток придет сюда, и тогда убить его, самому отворить дверь и увести мать, даже если та станет сопротивляться. Справиться с существом, похожим на Черного Всадника, только поменьше, будет непросто, но ничего другого Финвэ на ум не приходило и он твердо решил не отступать.
Хозяина пришлось ждать довольно долго, но в конце концов Финвэ дождался. Создание в черных одеждах шло вдоль клетки к решетчатой двери, и твари при виде него вжимались в противоположную стену, визжа и вопя от страха. Финвэ же скорчился в темноте у угла, весь подобрался, словно лесной кот перед прыжком. Он положил копье на пол рядом с собой, достал пращу, вложил в ременную петлю камень и ждал удобного момента. Но тот, кто пришел к клетке, не торопился открывать. Он замер ненадолго, словно принюхиваясь, и развернулся прямо к непрошеному гостю. Его черные, без белков и радужки, глаза смотрели прямо на Финвэ, и тот вдруг почувствовал, как все тело наполняет жуткая слабость. Неловкие пальцы едва держали пращу, колени дрожали, а в голове были сонная одурь и какая-то тоскливая усталость. Финвэ хотелось просто остаться на месте и позволить врагу делать с ним что угодно, все равно сопротивление казалось бесполезным. И на миг он поддался этому чувству. Существо сделало шаг к нему, и Финвэ уже было все равно, но вдруг он скосил взгляд и увидел то, что осталось от матери. Та, как и прочие, жалась к прутьям клетки, глядя на хозяина как мышь на змею, и иногда испуганно повизгивала. Нет. Нельзя ее здесь оставлять.
Сбросив с себя морок, Финвэ вскочил на ноги. Его мотнуло в сторону, но он все равно поднял пращу и раскрутил ее над головой. Камень попал точно в лицо противнику, сломав, буквально вмяв внутрь его нос. Черная кровь потекла по лицу, но существо, казалось, вовсе не почувствовало боли и бросилось вперед, выхватывая какой-то странный огромный нож из того же материала, что и прутья клеток. Но Финвэ уже поднял с земли копье и ударил. Враг был силен и быстр, и у Финвэ был всего один шанс — за счет длины оружия.
— За Татье! — воскликнул квендо, и собственный крик придал ему сил.
Костяное острие вошло точно в грудь врагу, погрузилось глубоко, на треть длины древка, и вышло из спины. Существо попыталось отшатнуться, рванулось назад с недюжинной силой, но Финвэ сделал с ним так, как поступают со зверем на охоте. Перехватив копье одной рукой, он выхватил дубинку и с размаху опустил ее врагу на череп. А потом еще и еще, пока не лопнула кожа, не проломились необычайно крепкие кости, и мягкой массой не вытек мозг, запачкав оружие и одежду. Лишь тогда чудовище в обличье квендо затихло и испустило дух.
Еще не до конца веря, что у него получилось, Финвэ бросился обыскивать тело. Он хотел подобрать упавший на пол здоровенный нож, но от одного прикосновения к нему заболела рука и онемели пальцы, так что пришлось оставить эту затею. Досадно, потому что копье от черной крови затупилось, и как будто оплавилось, и теперь никуда не годилось. На поясе обнаружились странные гладкие приспособления замысловатой формы — они и требовались, чтобы открыть дверь. Одно из них нужно было вставить в паз в двери и повернуть — по крайней мере, это Финвэ наблюдал раньше. Штуковины оказались небольшими, длиной в ладонь и очень искусно сделанными из все того же твердого гладкого материала.
Повозившись немного и не с первой попытки подобрав нужную, Финвэ все-таки открыл дверь. Твари еще были напуганы случившимся и не нападали, и это играло ему на руку. Квендо забежал в клетку, схватил за руку ничего не понимающую мать и потащил ее прочь.
То ли не сообразив, то ли, наоборот, почуяв, что ее тащат на свободу, Татье не сопротивлялась. Первое время она просто послушно перебирала ногами и не пыталась высвободиться из хватки сына. А тот мчался прочь из пещеры с клетками к знакомому ему выходу. Теперь не нужно было прятаться и ползти вдоль клеток, и путь по прямой оказался не слишком уж долгим. Так они добежали до тоннеля, и Финвэ остановился, чтобы передохнуть.
Он выпустил Татье, и та, недовольно зарычав, отошла к стене и села, прислонившись к ней. Она все еще не узнавала Финвэ и смотрела на него злобно, но при этом испуганно. Может, она и лишилась разума, но запомнила, что он только что убил хозяина этих клеток.
— Мама, — в очередной раз обратился к ней Финвэ. — Присмотрись. Ты узнаешь меня?
Рассудив, что, может быть, его лицо трудно разглядеть под слоем грязи, он утерся рукавом, а потом даже умылся горстью воды из почти опустевшего бурдюка.
— Вот! — он придвинулся ближе. — Так лучше. Я Финвэ, твой сын. Помнишь?
Татье поняла, что перед ней не тварь, а кто-то совсем другой, но поступила совсем не так, как Финвэ надеялся. Она пробормотала нечто неразборчивое, похожее на ругательство, и, оттолкнувшись от стены, набросилась на Финвэ. Тот понимал, что Татье опасна, но все же не мог до конца осознать, что мать может причинить ему вред. Он промедлил и не успел уклониться. Татье напрыгнула на него, сбив с ног своим весом, и впечатала в стену. Из легких вышибло весь воздух, а в глазах на миг потемнело — то ли от этого удара, то ли от всего пережитого вместе. И пока Финвэ приходил в себя и не мог сопротивляться, Татье принялась изо всех сил колотить его кулаками по лицу, груди и животу. Когда Финвэ наконец сумел собраться под градом сыплющихся на него тумаков, она уже наклонилась, чтобы вцепиться зубами ему в горло.
Но то ли Татье стала слабее, чем была, то ли Финвэ очень сильно возмужал за прошедшее время. Вывернувшись, он скинул ее с себя и повалил на пол. Внутри все сжималось, и Финвэ снова хотелось выть и орать, когда он бил мать, пока та не съежилась на полу, поджав колени к торчащему животу, но иного выхода не существовало. Финвэ не мог иначе перебороть и скрутить ее. Может, он стал сильнее, но сейчас вымотался, еще не пришел в себя после чар хозяина клеток и довольно долгое время питался впроголодь и пил столько, чтобы только не свалиться от жажды. Татье же была сыта и полна сил. Когда она перестала сопротивляться, Финвэ связал ей руки веревкой, оставив свободным длинный конец. За этот конец, будто животное на поводу, он и повел ее дальше по коридорам.
========== IX. Брат ==========
Вдвоем пробираться по туннелям логова Черного Всадника оказалось куда труднее, чем в одиночку. Жалкие крохи еды приходилось делить на двоих, и Финвэ постепенно слабел. Татье же была вечно голодна и все пыталась улучить момент, чтобы наброситься на Финвэ. Она несколько раз перетирала веревку, и тогда снова приходилось драться с ней. А еще она все время выла, рычала или порывалась убежать, и ее возня могла привлечь чудовищ.
Каждый раз, когда они прятались в узких проходах, пережидая, пока твари пройдут своей дорогой, Финвэ зажимал матери рот, а та вырывалась и нещадно грызла его руку. Но Финвэ стискивал зубы и терпел, надеясь, что им повезет.
Примерно половину пути им везло. Но этот путь выматывал Финвэ все больше и больше. Татье вела себя как дикий зверь, хотя и говорила что-то на своем странном языке. Но она была хитрым зверем. Притворялась спящей, чтобы Финвэ расслабился, дожидалась, пока тот устанет или отвлечется на что-то, прикидывалась спокойной и даже изображала дружелюбие — но в итоге все равно нападала или пыталась сбежать. Словом, рядом с ней нельзя было ни на секунду терять бдительность. Текли часы, совершали свой круг по нему невидимые звезды, и Финвэ, как ни старался, становился все более рассеянным от усталости.
И когда он буквально уснул на ходу, Татье снова избавилась от веревки и напала. Он подлетела к Финвэ, выхватила у него из рук дубинку и ударила, метя в голову. Финвэ успел уклониться лишь в самый последний момент, подставив левое плечо. Что-то хрустнуло, сустав обожгло болью.
— Не надо… — глухо выдохнул квендо, но мать его, конечно же, не послушала.
Она снова занесла дубинку для удара, но на этот раз Финвэ прыгнул вперед, проскользнув под ее рукой, обхватил за корпус и, подставив подножку, повалил на пол. Но Татье вцепилась в него, и они покатились по камням куда-то вниз. Татье выронила дубинку и снова дралась руками и зубами, а Финвэ тщетно пытался забороть ее.
Тоннель спускался вниз, к очередной пещере, пересеченной глубокой дымящейся трещиной. Около это трещины Финвэ сумел затормозить, но и мать выпустил. Та вскочила на ноги, и Финвэ попытался подняться тоже, но она ударила его ногой по лицу и снова опрокинула на пол.
— Мама, пожалуйста… — пробормотал он, понимая, что это бесполезно.
Тварь, когда-то бывшая его матерью, приблизилась, наклонилась над ним и протянула руку, чтобы схватить за горло. И в этот момент Финвэ увидел массивную чешуйчатую тушу за ее спиной.
— Сзади! — завопил он, указывая рукой Татье за спину.
Этот жест невозможно было не понять, и она обернулась — но поздно. Гигантская ящерица бросилась и ухватила ее зубами поперек корпуса. Сомкнув челюсти, чудовище принялось мотать головой, все глубже вгоняя клыки в плоть и ударяя жертву о камни. Татье то дергалась, то обвисала в пасти, как тряпичная кукла.
Финвэ все-таки поднялся и снял с пояса пращу — единственное оставшееся у него оружие, не считая бесполезного против твари костяного ножа. Первый камень ударил по чешуйчатой морде, не причинив вреда, и чудовище этого даже не заметило. Второй раз Финвэ собрался, усилием воли заставил руки не трястись — и попал точно в правый глаз ящерицы. Камень влетел под веко, то ли повредив, то ли вовсе выбив глаз, и хищник зашипел и еще более яростно принялся трясти головой.
— Пойди прочь! — Финвэ грозно закричал и затопал ногами, чтобы отпугнуть ящерицу, но вышло наоборот.
Чудовище выпустило из пасти добычу и ринулось на наглого мелкого обидчика. Но у Финвэ было еще время, чтобы прицелиться и запустить в нее третий камень. Но тот снова стукнулся о чешую, и Финвэ отскочил, а потом осознал, что сам себя загнал в ловушку: он оказался между стеной, ящерицей и трещиной — достаточно узкой, ее удалось бы перепрыгнуть, но он не мог бросить мать. У него оставался только один шанс, и он снова вложил камень в пращу и метнул его, метя в уцелевший глаз. И попал.
Чудовище взревело, и на этот раз в его реве слышались не только злоба и ярость, но и боль. Ничего не видя, оно принялось искать цель, но Финвэ не дал ему возможности себя поймать. Он стремглав проскочил мимо ощерившейся окровавленной морды, подхватил Татье и прыгнул через трещину. Страх за свою жизнь и жизнь матери открыл в нем какие-то запасы сил, о которых он сам не подозревал, и он смог бежать еще долго, не останавливаясь, пока не оказался перед еще одной расселиной. По ее дну тек жидкий огонь, и она была слишком широка, чтобы через нее перебраться. Здесь Финвэ остановился, положил странно неподвижную Татье на камни, огляделся и понял, что не помнит этих мест. Нужно было остановиться, вернуться назад, к знакомой уже дороге, и попробовать снова.
Но перед этим стоило хоть немного отдохнуть. Он был сильно измотан, и бежал с существенной для себя ношей, и теперь едва мог идти. Он опустился на пол рядом с матерью и склонился над ней, чтобы осмотреть.
Ее грудная клетка была пробита клыками и продавлена внутрь, кожа была разодрана, и кое-где из кровавого месива торчали обломки ребер. Шея странно выгнулась, на голове зияла рана, и редкие грязные волосы густо заливала кровь. Черные кровавые потеки тянулись изо рта и из ушей, а мутные глаза невидяще смотрели в потолок. Татье не дышала. Она была мертва, и ее смерть обрушилась на Финвэ тяжестью каменной глыбы. Весь его путь, все пережитые ужасы — все оказалось бессмысленным. Мать погибла. Погибла именно тогда, когда для нее появился крохотный, призрачный — но шанс на спасение. Она страдала, пока ее превращали в злобную звероподобную тварь, она звала Финвэ, но тот ничего не смог сделать.
Финвэ опустил голову, уткнувшись прямо в окровавленную истерзанную грудь Татье, и лежал недвижно, не в силах даже плакать. Но горе его длилось недолго. Что-то здесь было неправильно. Пока он нес мать, то ощущал в ней жизнь, хотя с такими ранами она непременно умерла бы сразу. Чувствовал и сейчас. И вот пришла разгадка: в ее теле что-то шевельнулось.
Резко вскинувшись, Финвэ снова оглядел мать. Жизнь не вернулась в ее изломанное, искалеченное тело, но живот ее дернулся. Она носила дитя! То, что Финвэ принял за еще одно уродство, таковым вовсе не оказалось. Существо в чреве Татье еще жило, и Финвэ не знал, что и думать. Это был его брат или сестра, который мог еще оказаться квендо, а не чудовищем. Но как так вышло, и как сильно должны были измениться душа и тело его матери, чтобы она вообще смогла зачать? И достаточно ли ребенок вырос, чтобы жить? И главное, если тело матери уже не могло исторгнуть дитя, то как его достать? Неужели придется разрезать ей живот, будто дичи, которую потрошат?
Финвэ не знал, как поступит дальше, не знал, как донесет ребенка до обитаемых мест живым, если он или она квендо или квендэ, и что будет делать, если нет. Руки у него мелко дрожали, но он сумел совладать с собой. Достав костяной нож, он занес его над телом Татье, глубоко вдохнул, будто собирался с разбегу нырнуть в воду, и резко вонзил его в плоть — неглубоко, так, как если бы хотел пропороть шкуру оленя. Финвэ сам не понимал, как он мог решиться на такое, не верил, что подобное творит, но руки действовали сами, отдельно от разума, ведя длинный разрез от груди до низа живота. Натянутые кожа и плоть послушно расходились, так же легко подались внутренности, и лопнул пузырь, в котором плавало еще не рожденное дитя.
Бросив нож, Финвэ вытащил наружу крохотное мокрое тельце. Несколько мгновений, наполненных милосердной пустотой, бездумно смотрел на него — а потом заорал от ужаса. Существо было меньше, чем обычно рождаются младенцы, но уже с клыками и кривыми когтями, перекошенным уродливым лицом и грязно-серой кожей.
От этого зрелища, от потрясения, от усталости или от всего вместе в глазах у Финвэ померк тускло-красный свет от расщелины, и сознание кануло в темноту. Дитя выскользнуло из его ослабевших рук и упало куда-то вниз…
========== X. Вождь ==========
Финвэ очнулся рядом с уже остывшим растерзанным трупом и медленно пошел обратной дорогой. Но тот, кто переставлял сейчас ноги, был уже не Финвэ, а кем-то другим — сильным, умным и находчивым существом, но разумением он походил на животное. Им двигал инстинкт выжить, а руководствовался он всеми знаниями и опытом, которыми обладал Финвэ.
Это существо выбралось из Утумно и прошло по окружающим его пустошам. Оно выяснило, каких тварей можно есть, придумало, как охотиться на них, и так сумело не погибнуть от голода. Потом знакомой дорогой оно вернулось к берегам Куйвиэнэн. Но оно было вовсе не Финвэ. Пока инстинкты его неким образом обрели собственную волю, душа Финвэ металась, словно в клетке для искаженных квенди, в плену самого черного отчаяния. В своих мыслях Финвэ безумно бродил по темным подземельям самого жуткого кошмара в своей жизни и не находил выхода. Он беззвучно стенал от боли, от которой не было никакого спасения. Но инстинкты вели его туда, где боль утихнет, — не в поселение татьяр, а южнее, к миньяр и дому Имина.