Тихон вскакивает и, крепко держа меня за плечо, выводит за дверь. Наверно, я побледнела, вот он и решил, что мне плохо. Время от времени он кидает на меня тревожные взгляды.
Выхожу на улицу, еле сдерживая желание поскорее отсюда убежать. Однако я довольно спокойно спускаюсь с крыльца и смотрю по сторонам.
В следующую минуту мне кажется, что я схожу с ума. Это же деревня! Куда ни глянь — всюду старые деревянные дома, и кроме них ничего нет. За моей спиной, за домом — реденький лесок; впереди, за другими такими же домами — снова лес. Справа и слева от того дома, из которого я только что вышла, тянутся в ряд такие же домишки… Из всего мне знакомого только дуб, тот самый огромный дуб. Он прямо передо мной чуть вдалеке от того места, где я сейчас стою.
Не контролируя своих действий, вырываюсь и бегу к гигантскому дереву. Провожу рукой по его коре и понимаю, что в нем не так. Дерево совершенно здоровое, кора без повреждений. И нет ни ленточки, ни таблички. Но я с уверенностью могу сказать, что это тот самый дуб.
Закрываю глаза и приваливаюсь спиной к его стволу, медленно съезжая по нему вниз. Неужели я действительно сошла с ума? По всем признакам, так оно и есть. Пытаюсь восстановить в памяти все события сегодняшнего дня. У меня это получается очень хорошо: картинка четко выстраивается в моей голове в хронологической последовательности. Я все помню, провалов в памяти нет. Да и я где-то читала, что, если человек задает себе вопрос о том, все ли у него в порядке с мозгами, значит, он точно не сумасшедший. Ведь сумасшедшие не в состоянии назвать себя такими, они утверждают, что они нормальные…
Но как же тогда объяснить то, что со мной произошло? Может, это какой-то более сильный гипноз, чем я полагала в начале? А, может, я сплю?..
Со всей силы ударяюсь затылком о дерево, тут же взвыв от боли и хватаясь за ушибленное место. Больно. Открываю глаза. Ничего не изменилось, я по-прежнему сижу на мокрой от опустившегося тумана траве и спиной чувствую шершавую кору дерева.
— С тобой все нормально? — спрашивает у меня Тихон, опускаясь передо мной на корточки.
— Нет, — честно отвечаю я, отрицательно качая головой.
Что, черт возьми, со мной происходит? Галлюцинации? Нет, все вполне реально…
— Где я? — спрашиваю я у мальчишки, поднимая голову и глядя ему в глаза.
— В Листеновке, — удивленно отвечает он и смотрит на меня, словно на чокнутую.
Странное название. Никогда раньше не слышала ничего подобного. В нашей области уж точно нет какого-либо населенного пункта с таким названием.
Лихорадочно вспоминаю, как назывался лагерь… «Алый цвет»? Да, вроде так… А где же он находился?.. Кажется, в Дубовском районе.
— Дубовка? — уточняю я.
Тихон кивает, озадаченно хмуря брови.
Значит, место то же самое. Меня никуда не увезли, и дуб действительно тот, что и у лагеря. Но где же сам корпус?
Вопрос без ответа. Боюсь, на него мне так никто и не ответит…
Чувствую, что кто-то подсовывает мне руки под мышки и поднимает на ноги. Тихон, держа меня за талию, ведет к дому. По инерции переставляю ватные ноги, лихорадочно соображая, что мне теперь делать.
Страх снова накатывает с новой силой. Я уже не могу собрать мысли и размышлять логически. У меня истек весь запас аргументов, какие я приводила себе, убеждая себя же в своей версии о гипнозе. Теперь я больше склоняюсь к мистике.
Память услужливо подкидывает мне рассказы о перемещении людей во времени и пространстве. Во всех книгах и сериалах герои перемещаются в чужие тела, совершают подвиги и возвращаются обратно. Поднимаю руку и тупо смотрю на нее. Рука моя, и все остальное тоже, вроде, мое. Значит, я это я. По-прежнему Вика, и тело тоже мое.
«Вика, ты размышляешь, как ненормальная» — проносится у меня в голове.
Моя логика потихоньку рушится. Как мне вернуться обратно? Где эта чудо-машина времени?.. Я даже не почувствовала того момента, когда перенеслась в прошлое, если это, конечно, прошлое. Но как тогда объяснить тот факт, что кора дуба цела? Значит, ее еще не повредили.
Докатилась. Здравствуй, Белочка, ты не по адресу. Я, в отличие от всех своих одноклассников, не курю и не употребляю алкогольные напитки. Но то, что сейчас происходит вокруг меня и в моей голове, начинает внушать мне страх о психическом расстройстве.
Мальчишка ведет меня в дом и усаживает на стул. Они с той женщиной ходят вокруг меня и беспрерывно что-то говорят. По тону понимаю, что они о чем-то спорят. До меня долетают обрывки фраз, но я, по-видимому, впала в такой ступор, что не могу уловить их смысла. Смотрю на деревянный пол под моими ногами, не желая замечать того, что происходит вокруг меня.
Внезапно понимаю, что кто-то пытается всунуть мне в руку что-то холодное. Перевожу взгляд и вижу, что молодая женщина вкладывает в мою руку кружку ледяной воды. Делаю несколько глотков, остальное выливаю себе на голову. Холодные капли стекают мне за шиворот, и это приводит меня в чувство. Смаргиваю с ресниц воду и поднимаю голову.
В мое поле зрения попадают несколько стоящих на столе тарелок. Не контролируя себя, хватаю одну из них и со всего маха бью о пол. Моя рука уже тянется за второй, но Тихон меня опережает. Перехватывает посуду и ставит ее на другой край стола.
— Не дома, — сухо роняет он, прожигая глазами во мне дырку. — Истеричка…
— Ах, я — истеричка?!
Теперь я уже жалею, что не метнула ту тарелку ему в голову. Вскакиваю и, в долю секунды оказываясь рядом с мальчишкой, влепляю ему пощечину.
— Тихон! — предупреждающе произносит молодая женщина, поднимаясь со своего места.
Кидаю взгляд на лицо мальчишки и невольно вздрагиваю. Кажется, что в эту минуту он способен на убийство. Стоит передо мной красный от злости и не спускает с моего лица колючего взгляда.
От греха подальше отхожу в сторонку и присаживаюсь на свой стул.
— Ничего, ничего, — тихо приговаривает женщина, гладя меня по голове. — Тебя можно понять. Сейчас время такое, всем пришлось несладко… Все пройдет, милая. Война кончится.
Дергаю головой, скидывая ее руку. Никому не позволяю касаться моих волос.
Ледяная вода помогла привести меня в чувство. Мой ум как будто прояснился, теперь я хотя бы в силах отдавать отчет своим мыслям и действиям.
Внутри меня опять поднимается волна раздражения. Мне хочется накричать на них, спросить, чем меня напоили так, что я теперь похожа на чокнутую. Ведь это наверняка какое-то сильнодействующее наркотическое вещество. Другого объяснения я не нахожу.
— Какой сейчас год? — задаю я самый глупый вопрос, пришедший мне в голову.
Женщина быстро переглядывается с мальчиком и отвечает, словно мурлыкает:
— Сорок третий, май.
— Еще два года, — машинально отвечаю я, глядя в ее добрые глаза. — Еще не скоро…
Женщина снисходительно улыбается, разжимая мои сжатые пальцы и забирая из моих рук пустую кружку.
— Хорошо, хорошо, два года, так два года…
Наконец я не выдерживаю. Вскакиваю и снова начинаю кричать:
— Хватит уже меня дурить! Это и правда не смешно! Не знаю, как вы это сделали, но верните все, как было! Я сейчас же уеду отсюда, уеду, меня папа заберет!.. Сейчас не сорок третий, и фашистов всех давно перебили… Если это розыгрыш, то он уже затянулся.
Топаю ногой и снова сажусь на стул. Краем глаза замечаю, что Тихон закатил глаза и недовольно что-то ворчит. Кажется, даже пальцем у виска покрутил.
Злюсь еще сильнее. Обманывают меня, как только могут, да еще и меня саму дурой выставляют. Не понимаю только, зачем им это нужно. Первый раз в жизни видим друг друга…
— Ты, Катюша, наверно, просто устала, — продолжает успокаивать меня женщина. — Я же все понимаю, сейчас тяжело…
— Я не Катюша, — признаюсь я.
— А как тебя тогда называть?
Открываю рот, чтобы ответить, но лишь выдыхаю воздух и снова закрываю рот. Наверно, все-таки будет лучше, если я скрою свое настоящее имя.
— Катя, — сдавленно произношу я, потупив глаза.
Слышу, как Тихон фыркает. Проношу это мимо ушей, стараясь даже не глядеть в его сторону.
— Ну хорошо, Катя так Катя, — миролюбиво принимает мою сторону женщина. — Ты выспишься и не будешь больше волноваться…
Хочу объяснить ей, что я совсем не хочу спать, а хочу только одного: вернуться в тот треклятый коридор на третьем этаже лагерного корпуса! Но понимаю, что все мои слова не принимают всерьез. Меня считают ненормальной. И я сама уже такой себя считаю.
Все, что происходит со мной сейчас, кажется нереальным сном. Не находя логического объяснения, я все больше и больше думаю о фэнтези-книгах, где возможно все, вплоть до путешествий во времени. Но какая-та часть моего сознания все еще упирается в мысль о розыгрыше, хотя я уже плохо в это верю. Да мне уже во все трудно верится!
Внезапно приходит осознание того, что произошло. В голове по вискам бьет одна-единственная назойливая мысль: все, что сейчас происходит, происходит на самом деле. На дворе страшный сорок третий год, а я на самой настоящей Великой Отечественной Войне, исход которой мне, конечно же, известен, но не известно лишь одно.
Смогу ли я дождаться этого исхода?..
========== Глава 4 ==========
«22 июня 1941…
Сегодня воскресенье. Вера долго ждала этот день. И я тоже.
Отец вернулся еще сегодня ночью, когда все в доме уже спали. Мама уложила нас с Веркой, а сама сидела у окна в другой комнате и не ложилась. Я тоже решил не спать. Не мог я пропустить такое событие — отцу дали отпуск, и он вот-вот должен вернуться домой. Мы не виделись больше полугода.
Верка, наверно, уже видела седьмой сон, а я лежал рядом с открытыми глазами. Боялся, что, если закрою, усну. А вот Верка не боялась. Ну, ее-то понять можно. Пять лет девчонке.
Я, когда шаги услышал, сразу встал с кровати. Тихо пробрался к двери и приоткрыл ее. Помню, как при тусклом свете увидел отца. Он вошел в сени, как всегда, высокий и подтянутый, в военной форме. А мама уже рядом была. Она его, наверно, еще раньше увидела. Из окна.
Я не решился тогда выйти. Мама бы разозлилась, что я не сплю. Она у нас с Веркой самая лучшая, но все-таки я обещал, что не буду дожидаться отца до поздней ночи. Отчасти, я свое обещание выполнил. Я же его не встречал, просто дождался.
…И вот мы наконец-то все вместе. Оглядываю сидящих за столом людей, и не могу скрыть своего счастья. Они все тут, в сборе. Такие моменты бывают очень редко.
Прямо передо мной сидит отец. А на его коленки уже залезла Вера и теперь трется макушкой о его плечо, как котенок. Мама сидит рядом с ними. Даже отсюда я вижу, как блестят ее глаза.
Наша мама очень красивая. Отец говорит, что она похожа на русалку. Мама всегда отшучивалась, отвечая на этот комплимент одними и теми же словами: «Русалки злые. А я у тебя ангел.» Папа тоже смеялся и всегда целовал маму в ухо.
К столу подходит Лиля. Она тоже рада встрече с братом. На ее талии подвязан клетчатый фартук, а в руках она несет яблочный пирог.
— Ну все, — говорит отец, потирая руки и в полном блаженстве закатывая глаза. — Теперь я дома по-настоящему!
Лиля улыбается и краснеет. Ставит пирог на стол, попутно нарезая его на равные части.
Вдыхаю чуть пряный аромат и понимаю, что полностью счастлив.
Лиля кладет каждому на тарелку по большому куску.
— Ай да сестричка, — восклицает отец, надкусывая пирог. — Ну ты у меня просто чудо!
Лиля снова смущается и садится рядом со мной.
Верка перебегает ко мне и пытается устроиться на моих коленях.
— Вер, тебе что, места мало? — спрашиваю я у сестры.
— Пусти, — говорит та, упрямо пролезая под моей рукой. — Ну пусти же! Мне отсюда тату лучше видеть.
«Тата» — это на ее языке «папа». Не знаю, откуда у нее взялась эта странная манера называть так отца, но, тем не менее, по-другому она его и не зовет.
Маму это всегда очень умиляло. Иногда мне кажется, что она вообще Верку любит больше, чем меня. Помню, как я на нее обижался раньше. Но потом понял, что Вера младше, да к тому же девчонка. Вот поэтому все внимание ей. Раньше меня это больно задевало. А потом я осознал, что своим счастьем обязан ей. С ее рождением у меня появилась возможность уходить в лес одному и на долгое время. Ну, и ответственность, конечно, тоже…
— Тихон, — доносится до меня мелодичный мамин голос. — Чего замер?
Гляжу на нее и не могу понять, чего от меня хотят. Мама улыбается мне, а в глазах ее я вижу озорные смешинки. Пытаюсь понять, что такое важное я пропустил, но меня перебивает тетя:
— Да уж, выдумали. Куда ему еще? Учиться, конечно, дело. Но это сложно устроить.
Отец откидывает голову и смеется. Он всегда смеется очень долго и задорно. Его в эти моменты ничем не возьмешь. Пока сам не отсмеется — не обратит на тебя ни малейшего внимания.
— Ну будь же ты серьезным, — просит брата Лиля, недовольно поджимая губы. — Пойми же, что я волнуюсь.
— Ох, Лилька! — отсмеявшись, произносит отец, на эмоциях хлопая рукой по столу. — Да ты же пойми, что в городе перспективы. А у нас-то…
Внутри меня что-то екает, и я во все глаза смотрю на отца, не в силах поверить своей удаче.
— Пап, ты что, меня в город хочешь забрать?
Отец смотрит на меня, наклонив голову в бок, и скромно, будто бы он тут не при чем, улыбается. Мама смотрит на меня и уже откровенно смеется.
— Я-то бы хотел, — хитро прищурившись, говорит отец. — И мама не против. Ты лучше с тетей своей договаривайся.
Поворачиваюсь к Лиле и жадно гляжу на нее, пытаясь пробудить в ней совесть.
— Я даже не знаю, — говорит она, принимая серьезный вид. Но я-то вижу, что она уже приняла решение, а сейчас просто хочет изобразить из себя строгую родительницу. Наверно, тренируется заранее.
— Да ладно тебе, Лильк, — беззаботно говорит отец, машинально барабаня пальцами по столу. — Я ж уже даже с Генкиным отцом поговорил. Он-то и надоумил меня. Ну что ж парню взрослому в глуши сидеть?
— Ладно, — машет руками Лиля. — Я подумаю.
У меня семья сказочная! Все на чем-то умеют играть. Отец на гитаре, Мама на фортепиано, Лиля на нервах…
— Решено! — хлопает в ладоши отец, словно ставя в этом вопросе точку.
— Чего сидите?!
Все вздрагивают и оборачиваются. Поворачиваю голову в ту сторону, откуда донесся звук, и вижу на пороге старого отцова приятеля — Бориса.
— О-го, Борька! — радостно выкрикивает отец, поднимаясь из-за стола и выходя навстречу другу. — А я только вчера о тебе вспоминал. Думал, приеду — увидимся обязательно. Ты чего грустный такой?
Отец отходит к приятелю, и они вдвоем скрываются за дверью.
— Мальчишка, — с теплотой в голосе произносит мама, ласково глядя вслед мужу. — Все еще мальчишка!
Что происходит дальше — нельзя даже вообразить. Мне такое даже в кошмаре не могло бы присниться, хотя в первую минуту мне кажется, что я сплю. Я просто отказываюсь верить в то, что такой хороший день можно чем-то сломать. Но ведь, надо признаться, все в мире, и хорошее, и плохое, приходит в самый неподходящий для этого момент.
Отец входит в комнату, и я тут же понимаю, что произошло что-то ужасное. Мама тоже это поняла. Она сидит на стуле неестественно прямо. И не спускает глаз с мужа.
— Что случилось? — настороженно спрашивает Лиля, тоже с волнением глядя на брата.
Отец подходит к столу и тяжело опускается на стул.
— Вера, — говорит он. — Помоги тете Лиле — отнеси посуду.
Сестра с готовностью собирает и уносит тарелки. И, лишь когда она скрывается за дверью, отец произносит глухим голосом:
— Война началась.
***
Меня из комнаты не выгнали. Отец тогда сказал, что я уже взрослый.
Лиля ушла к Вере. Родители долго молчали, сидя на том же месте и не совершая никаких действий. Нет, они не впали в ступор. И даже не паниковали, хотя отец, как человек военный, сразу дал всем нам понять, что война будет особенная. Такие люди, как мой отец, сразу это чувствуют.
Они просто сидели вдвоем, а я был тогда лишним. Это я тоже понял. Поэтому решил уйти.