Шведова Анна Николаевна
Последний ключ
Последний ключ
Часть первая
Вот уже целую неделю каждое утро, едва только часы на Полночной башне пробьют восемь, они приходили в лечебницу. Оба мужчины были темноволосы, роста выше среднего, худощавы и стройны. Один был ранен, но временная слабость и телесная скованность не лишили его ни горделивого взгляда, обыкновенно выделяющего из толпы человека знатного и богатого, ни живости движений, присущей хорошему воину. У него были темные глаза, опушенные нехарактерными для мужчины длинными густыми ресницами, широкие черные брови, прямой тонкий нос, смуглая кожа, красиво очерченный, по-женски пухлый крупный рот - черты лица столь же выдающиеся, как и запоминающиеся: один раз увидев, такое лицо трудно было забыть. Он был молод, на первый взгляд ему было не больше двадцати лет, зато о возрасте второго мужчины я могла сказать лишь одно - он старше. Иногда казалось, что старше не намного, всего на несколько лет, однако цепкий холодный взгляд выдавал человека пожившего, много видевшего, много перенесшего. Впрочем, разница между мужчинами была куда существеннее. Во втором не было броской, жгучей красоты своего спутника, черты его лица были привлекательны, но идеальностью не отличались из-за излишней своей резкости и суровости. Его выделяло из окружавших его людей другое. Мужчина казался настолько самодостаточным, замкнутым, уверенным в себе и невозмутимым, насколько вообще может быть таким человек. При всем том он всегда держался в тени первого и это получалось у него совершенно естественно - мужчина не старался ни обратить на себя внимание, ни избежать его - к мнениям света, казалось, он абсолютно равнодушен, и я долгое время не могла понять, что этот человек из себя представляет.
Мне они были известны как Великий лорд Лион Лиэтта, наследник хозяина богатого процветающего Скарда, и его слуга Паллад. Впрочем, слуга он или нет, никому не было известно, но так он был представлен лорду Эмису Ноа и так считали все. И я поначалу. Мужчины появились в замке Харвиза чуть более недели назад, падающие от усталости, в грязной и окровавленной дорожной одежде. Раненый в бок лорд Лион едва держался в седле и упал, как только лошадь остановилась у ворот замка. Хозяин замка и здешних мест, лорд Эмис Ноа, поначалу немало удивившись нежданному вторжению, был чрезвычайно рад знатному гостю, отрядив для его лечения своего лучшего лекаря.
Каждое утро Лион приходил в лечебницу, опираясь на плечо Паллада, осторожно усаживался на скамью и внимательно оглядывался. Я могла бы сказать "терпеливо дожидался, пока на него обратят внимание", но это было бы неправдой - стоило только его высокой стройной фигуре в сопровождении слуги появиться на пороге Верхних палат лечебницы, на него обращали внимание сразу же, а потому дожидаться ему не доводилось никогда.
В первые дни его раны осматривал замковый лекарь Крета, пожилой, резкий человек с несносным, как у всех отличных лекарей, характером и пронзительным голосом. Крета, одного взгляда которого хватало, чтобы определить состояние раны, давал указания служанкам и оставлял молодого человека на растерзание их заботливых и нежных (иной раз чересчур нежных) рук. Затем, когда из-за неожиданной эпидемии горной горячки больных в городе прибавилось, а рана Лиона немного затянулась, Крета со спокойной совестью сбыл знатного лорда на мое попечение, решив таким образом сразу две проблемы - как оказать высокому гостю хозяина замка необходимое почтение и как без угрызений совести заняться более насущными делами, не терпящими отлагательства. Мои познания в целительстве не были выдающимися, но их вполне хватало, чтобы осмотреть и обработать рану.
А потому каждое утро повторялось одно и то же. Лион молча ложился на скамью, глухо бренча ножнами по добела выскобленной деревянной поверхности, вытягивался и замирал. На застывшем лице не отражалось ни трещинки боли или неудовольствия, но живые глаза непременно следили за каждым моим движением пристально и неотрывно.
Рана была не слишком глубокой - чужой меч скользнул по ребрам и под углом проник под кожу на два-три пальца - но длинной и воспаленной. Лиону и его слуге больше недели пришлось верхом мчаться через горы, а потому позаботиться о ране было некогда. Ему еще повезло вовремя попасть в руки Креты, пока заражение не убило его вернее, чем чужой меч.
Я приподнимала тонкую белую сорочку, рассматривала цвет повязки под ней, потом принималась осторожно отдирать присохшую к коже ткань. Процедура была болезненной, но Лион ни разу не поморщился и не отвел взгляд.
Этот пристальный взгляд, изучающий и совершенно бесстыдный, выводил меня из себя. Лион смотрел так, как изучал бы хорошее оружие в чужих руках - нельзя потрогать, но можно оценить. Я пыталась прятаться от него под ресницами, но он настигал меня везде. Я чувствовала, как от этого взгляда предательски приливает кровь к щекам, но ничего не могла с этим поделать.
Поэтому я всеми силами старалась побыстрее закончить обработку раны, благо зная о приходе лорда, служанки загодя раскладывали на столике у скамьи все нужное - миску с целебным отваром, баночку с густой пахучей мазью, чистые повязки. Сами девушки любили крутиться рядом, чтобы украдкой взглянуть на молодого красивого мужчину и обратить на себя его внимание, однако меня это совершенно не заботило.
Я делала все споро и умело, не желая ни минуты дольше возиться со своим пациентом. Он нарочито сдержанно благодарил, осторожно поднимался, опираясь на руку Паллада, и уходил. До следующего утра.
Но в этот день все было не так.
- Почему Вы занимаетесь этим, леди Оливия? - его жаркие сильные пальцы вдруг перехватили мое запястье.
- Вы считаете недостойным дочери лорда заниматься целительством, лорд Лион? - я не хотела быть грубой, но неожиданный жест испугал и смутил меня.
- Недостойным? - удивился он и неожиданно рассмеялся, - О нет. Просто мне не приходилось встречать ни одной леди, способной без содрогания смотреть на кровь и гной или делать перевязки. Ведь и Вы могли бы стоять в стороне и давать указания служанкам. Но Вы делаете все сама. Почему?
Я замерла, глядя в прищуренные темные глаза под широкой полоской черных бровей. Потом перевела взгляд на мужские пальцы, перехватившие мою руку.
- Полгода назад, - медленно ответила я, чувствуя в душе ужасающую пустоту и полное безразличие, - когда у меня на руках умер отец, я сожалела о двух вещах. О том, что не умею держать в руках оружие, и о том, что не умею врачевать. Знай я тогда то, что знаю сейчас, я сумела бы его спасти. С тех пор я многому научилась. И не хочу упускать ни одного шанса научиться большему.
Лицо у Лиона вытянулось, глаза опустились в явном смущении, пальцы дрогнули.
- Я слышал, что Ваш отец погиб во время первых набегов ренейдов, - сочувственно произнес Лион, - мне очень жаль.
- И мне жаль, - тихо сказала я, требовательно высвобождаясь из его пальцев и закрывая рану свежей повязкой, - Жаль, что я не погибла вместе с ним.
Лорд неожиданно дернулся под моими руками.
- Почему Вы так говорите? - удивленно спросил он, пытаясь приподняться, - Вы должны благодарить богов, что остались целы.
- Благодарить? За что?
Я могла бы ему рассказать, во что сейчас превратилась моя жизнь. Или о том, что ждет меня впереди. Да, признаю, обреченность и покорность судьбе в последнее время были постоянными моими спутниками. Меня это не радовало - ни покоряться, ни смиряться я не умела, а должна была научиться, потому что выбора у меня не было.
Мой отец владел обширными землями между Туманным хребтом и горами Бутта. Они назывались одним словом - Лакит, Большой Лакит, однако включали в себя не только самую богатую плодородную долину - Лакит, но и несколько долин поменьше - Думхерг, Прунт, Верхнюю и Нижнюю Наксены, а также части окрестных гор. Нам принадлежала большая часть всего этого, но главное - перевал Тутарла в Туманных горах, через который проходил самый удобный путь из северных земель в южные. Недавно всего этого я лишилась, однако худшей из всех возможных потерь был отец.
Севером нынче правила Ла-Ренейда, государство, за пару десятков лет выросшее из крохотного княжества на границе Туманного хребта в могучее королевство, захватившее земли соседей и диктующее свои условия тем, кого захватить не успело. Как только севернее Туманного хребта не осталось ничего, представляющего интерес, взоры Ла-Ренейды повернулись на юг, в королевство куда более богатое и вожделенное, чем скудные северные земли - Маэдрин. Первым на пути к короне Маэдрина, которую нынче носил король Катуар, был перевал Тутарла и приграничный удел королевства - Лакит, вотчина моей семьи.
Лакит был старым, нет, даже древним. Его слава могучей державы гремела еще тогда, когда на месте Маэдрина жили дикие кочевые племена мардантов. Лакит, Ла-Китта, страна киттов, строил города, возводил крепости, прокладывал дороги, воевал, торговал, поражая соседей богатством и мощью. А потом тихо состарился, незаметно подрастеряв силу. И мудрость, если уж на то пошло. Маэдрин по сравнению с Лакитом был подростком, а Ла-Ренейда - сопливым младенцем, но именно этим недорослям, как оказалось, суждено было решить участь Лакита. Лет сто назад молодой Маэдрин, вступив в военный союз с нами, постепенно хитростью сумел подмять Лакит под себя, сделав своим данником - с неслыханно вольными правами, но данником, а Ла-Ренейда...
Удар Ла-Ренейдой был нанесен так удачно, что пограничные гарнизоны пали в считанные дни, а войска лорда Риардона Каскора, моего отца, ренейды взяли в кольцо и разбили быстрее, чем отец мог собрать военную помощь.
Нетрудно догадаться, что случилось после того, как отряды ренейдов обрушились на наш замок Шел и город, что окружал его. Мы были готовы к осаде, приготовления Ла-Ренейды и продвижение ее по землям Лакита не были неожиданностью для отца, но нас предали. Захватчики прошли через потайные ходы прямо в замок Шел. Как? Не знаю. То, что нам с отцом удалось сбежать, можно назвать чудом. Но это, как оказалось, не было концом наших мучений.
Я никогда еще не видела отца таким растерянным и напуганным - пусть это и длилось всего несколько минут. Отец был для меня образцом мужества, выдержки, ума и силы, но даже он спассовал перед неотвратимостью происходящего. Мимолетная слабость стоила ему жизни - отряд ренейдов, ожидавший нас у выхода из катакомб, через которые мы бежали, быстро перебил наших немногочисленных охранников и попытался взять в плен: мы были слишком ценной добычей, чтобы нас можно было просто убить. Но отец сдаваться не собирался. Защищая меня, свою единственную дочь, он дрался как дикий зверь, однако и сам получил смертельную рану мечом в живот.
Я сидела над ним до последнего - то тихо воя от безысходности и зажимая себе рот кулаком, то молча и тупо глядя на его мучения, желая только одного - лежать рядом и угасать одновременно, поскольку представить себе, что я без него буду делать, я не могла. Так нас и нашли люди из нашего замка - лежащего на земле лорда Каскора, хриплое, с кровавыми пузырями дыхание которого говорило о последних минутах его жизни, и меня, лежащую рядом на покрасневшей траве, судорожно прижимающую к ране на животе расписную узорчатую накидку. Минуты, часы или дни после этого вспоминаются мне смутно, расплывчато. Кто-то меня уговаривал и вел куда-то... немолодая женщина с заплаканными глазами осторожно мыла мои окровавленные руки, тихонько причитая... мы скакали, скрываясь от погони, ветер и дождь слепили глаза... В себя я стала приходить лишь у стен замка Харвиза, за сотни миль юго-западнее от родного дома. Слуги моего отца привезли меня в долину Хемсок к дальнему родственнику - троюродному дяде по женской ненаследуемой линии, лорду Эмису Ноа. С тех пор жизнь моя лишилась всяческих красок, стала пуста и уныла.
Известие о смерти кузена потрясло лорда Эмиса, но долго ли он печалился на самом деле? Я ведь не дура и глаза мои не слепы. Земли семейства Ноа были куда как беднее, скромнее тех, которыми владела семья Каскоров. Влияние, которое имели Ноа, не шло ни в какое сравнение с тем весом, что имели Каскоры. И сколько бы поминальных служб ни отстоял лорд Эмис, радость от того, насколько изменилось его положение, скрыть не мог. Пусть из-за смерти моего отца Лакит или хотя бы какая-то его часть отнюдь не перешли в собственность дяди, а богатства дома Каскор никак не легли в подвалы семейства Ноа, Эмис сполна мог попользоваться успехом брата, решая судьбу его дочери. И я не могла ему в этом помешать, поскольку сама предоставила ему такое право своим появлением. Люди, привезшие меня в Хемсок, искренне полагали, что тем самым защищают меня от Ла-Ренейды, однако на деле они только усадили меня в другую клетку, не такую откровенную и устрашающую, но все равно клетку.
Я была молода, неопытна, растеряна, но не глупа. Мне не нужно было объяснять ценность наследницы такого лакомого куска, как Лакит и перевал Тутарла. Даже теперь, когда мои земли были разграблены, замок разрушен, а войска уничтожены, ибо не было больше Лакита, он умер со смертью последнего из лордов Каскоров, я не была нищей. У меня ничего не было - и было имя, древнее гордое имя королей Лакита. Это единственное, что еще стоило дороже моего молодого женского тела. Но ведь и их можно выгодно продать?
Я не строила иллюзий насчет дяди. Теперь он мог с полным правом распоряжаться моей судьбой так, как считал это необходимым, и я не могла его винить за это. Любой другой лорд, к кому бы я ни обратилась за помощью, попытался бы втянуть меня в свой расклад, использовать в своих интересах, так чем Эмис Ноа хуже? Я признавала его права и готова была идти ему навстречу, если и он будет честен со мной. К чести дяди, правду скрывать он не стал. Зная, как я беспокоюсь о судьбе Лакита, он отправлял туда лазутчиков, которые приносили, увы, только печальные известия. Эмис не пытался меня утешать или дарить ложные надежды. Как раз обратное: он очень хотел, чтобы я трезво посмотрела на свою жизнь и на свое будущее. Чтобы я смирилась с тем, что мое положение изменилось, и что теперь кроме дяди нет у меня другой защиты.
Я не доверяла ни ему, ни кому другому, но кому нужно доверие человека, запертого в клетке и вынужденного делать лишь то, что прикажут? И я не видела другого выхода, кроме как подчиниться. У меня не было сил, чтобы сопротивляться, и целей, ради которых стоило бы бороться. Лакит уничтожен, отец погиб, а что я без них? Свою собственную жизнь я ценила невысоко.
Мое древнее и высокородное имя могло принести выгоду только в одном случае - если умело выдать меня замуж. А потому дядя берег меня как зеницу ока, даже лучше собственной дочери. Он приставил ко мне двух матрон, которые следовали за мной по пятам и пресекали всякие попытки разговоров с мужчинами - так, на всякий случай. Но таких случаев у них на самом деле было очень немного. Я вела крайне замкнутый образ жизни. Помимо скудной замковой библиотеки, где книги были скорее исключением, чем правилом (семейство Ноа любознательностью не отличалось), мои занятия ограничивались прогулками по замковой стене, лечебницей и стрельбищем. Дядя был немало удивлен, когда я выразила твердое желание научиться себя защищать и врачевать. По здравом рассуждении мои "прихоти", как он убедился, не подразумевали ничего дурного или тайно-скрытного, а потому с его разрешения первую половину дня я проводила в городских лечебных палатах и несколько часов в день упражнялась в стрельбе из лука и метании ножа. Моим наставником был старый Метьюз, прожженный вояка и преданный пес Эмиса Ноа. Если я и хотела поговорить с ним о чем-то еще помимо ножей и стрел, его насмешливое молчание лучше всяких слов говорило о том, где мое место. Кроме нас двоих да двух чопорных женщин поодаль обычно на стрельбище никого не бывало - людям дяди обычно не приходилось дважды повторять приказы.
Этот распорядок дня превратил обычную мою сдержанность в полную отстраненность от всего происходящего вокруг. Да и на самом деле мне было все равно.
Как правило, дяде я не перечила. Поначалу настороженный, постепенно дядя решил, что я куда благоразумнее его собственной дочери Фризии. Я не отвергала его просьб и предложений - будь то присутствие на скучном приеме или участие в церемонии (для меня это не было в новинку), старалась быть сдержанной в словах и поступках. Мои же собственные просьбы не переходили границ разумного, и дядя это ценил, большей частью идя навстречу. Казалось, мы вполне довольны друг другом.