Чтобы как-то отвлечь Олега от мыслей про родичей, Радим спросил:
– Ты почему про стрелу предупредил-то? Умирал ведь. Не все ли одно тебе было?
– Ты сказал: я не враг, – просто ответил Олег. – Да ты не похож на квара. Я, правда, и за словена тебя не принял.
Радим только хотел спросить, за кого же он его принял – любопытно стало, – как Олег добавил уж совсем странное:
– Да и должно так было быть.
Радим покосился на хванца:
– Почему должно?
– Просто должно. И все, – резко ответил Олег.
Радим проглотил следующий вопрос – не ожидал от хванца такого отпора. Помолчал, а потом спросил то, что мучило несколько дней:
– Ты от всех болезней так тяжело оправляешься?
Олег посмотрел на него устало и ничего не ответил.
– Раны-то не слишком страшные были, а все одно гноились нехорошо… – продолжал Радим.
– Тебе зачем? Поправился и поправился, – откликнулся хванец.
– Затем, что нужно знать, чего дальше ждать. Я не для того тебя выхаживал, чтобы ты от простуды какой зачах, – начал злиться Радим.
– Не зачахну, – едва слышно откликнулся Олег.
– И еду ты не принимал первые дни… – продолжил Радим, и вдруг его озарило: – Это же не от ран! Они что-то сделали с тобой?
Олег вздрогнул и чуть отодвинулся, точно ждал, что Радим на него накинется и начнет правду выколачивать. Хотя воевода уже и к этому готов был. Злило его упрямство мальчишки неимоверно.
– Что это за обряд?
– Не нужно это тебе, воевода!
Опять «воевода». Словно отгородился.
– Это мне решать, нужно или нет, – хмуро ответил Радим.
Хванец промолчал.
– Добром не ответишь? – прищурился Радим.
– И не добром тоже не отвечу, – вскинул подбородок мальчишка.
– За борт бы тебя выкинуть, – сердито проговорил Радим, вспоминая слова матери, что на его упрямство однажды другое упрямство найдется. Вот, видно, и нашлось.
– Сейчас выкинешь или до утра подождешь? – раздалось в ответ.
Радим только головой покачал и сделал большой глоток из фляги, пообещав себе вернуться к разговору позже.
Получилось вернуться только через год. Все не до того было. Да и не хотелось Олега лишний раз мучить. Но после недели безнадежных поисков Всемилы Радим не выдержал. Едва сойдя на берег после еще одного дня в море, схватил побратима за плечо и развернул к себе. Нутром чуял, что просто так ответа не получит, но все-таки спросил:
– Что за обряд у кваров?
Олег дернулся, попытался отступить. Да куда там, когда стена позади, а рука на плече, точно клещи?
– Не нужно это тебе, Радим.
– Отвечай! – рявкнул воевода, не помня себя.
– Радим! Послушай… – Олег старался говорить спокойно, но Радимир уже понял, что тот не собирается отвечать. Сейчас снова словами запутает, а ничего не скажет. Это он умеет.
– Отвечай! – пальцы до боли впились в кольчугу на мальчишеском плече, когда воевода толкнул побратима в бревенчатую стену.
– С ней этого не сделают!
– Почем знаешь?!
– Просто поверь!
И вырвалось тогда злое, бессильное:
– Ты ведь только рад, что она пропала! Ты же ее всегда ненавидел! Как они все!
А в глазах напротив усталость и боль. Такая же, как у него самого. И в ответ тихое:
– Ты устал, воевода. Иди спать. Завтра поговорим.»
========== Глава 10 ==========
Красивые фразы сплетались в красивые строки,
И сладко дрожало в груди от предчувствия счастья.
Придуманный мир не казался чужим и жестоким,
Он принял тебя, закружил и признал своей частью.
Но только летящие стрелы красивы лишь в фильмах,
В которых герой обречен на победу над смертью.
А в жизни так страшно! И люди вокруг не всесильны.
И ты, прижимаясь щекою к израненной тверди,
Неистово шепчешь молитвы за всех за них разом:
Нежданных, любимых, зовущих во снах за собою.
Пока еще можешь, пока еще теплится разум…
Ты веришь, что им суждено разминуться с бедою.
Возвращаясь от Златы, я не сразу поняла, что что-то не в порядке. Я настолько сосредоточилась на своих переживаниях, на нелепом мальчишестве Альгидраса и своем беспокойстве, что только на подходе к дому заметила как молчалива Добронега. На ее лице не было даже тени привычной улыбки: она сосредоточенно смотрела прямо перед собой, а на приветствия свирцев отвечала коротко, стараясь быстрее покончить с разговорами. Это было настолько непохоже на обычно приветливую и словоохотливую Добронегу, что я невольно заразилась беспокойством. Что такого случилось в доме Радима? Добронега отлучалась два раза. Один раз с Альгидрасом за ширму, второй – в сени позвать девочку. Но после ее возвращения я не заметила никаких перемен. Впрочем, я была настолько зла на мальчишку, что вполне могла что-то пропустить. При всех разговорах Златы и Добронеги я присутствовала, но ничего настораживающего в них не было. Обычные разговоры: немножко о Радиме, немножко о каких-то травах, пара слов об Альгидрасе, который, к слову, умудрился раствориться во дворе Радимира. Во всяком случае, больше я его так и не увидела. И еще Злата упомянула, что приезжает ее отец. Вот, кажется, и все. Что же тогда так встревожило Добронегу? Рана Альгидраса?
– Все в порядке? – спросила я осторожно, когда Добронега, споткнувшись, едва не выронила из рук корзинку с какими-то горшками, переданными Златой.
– Да-да! – ответила Добронега.
На мой взгляд, слишком поспешно, что заставило меня заволноваться всерьез. Я так задумалась о причинах столь странных перемен, что едва не вошла следом за Добронегой во двор через переднюю калитку. Чудом успела очнуться и, что-то придумав, побрела в обход.
Едва я настроилась на серьезный разговор, решив сыграть на том, что волнуюсь, и что Добронега выглядела нездоровой, как мать Радима и в самом деле объявила, что ей нездоровится, и скрылась в своих покоях. Я какое-то время изучала закрывшуюся дверь, как делала это в доме Радима после демонстративного ухода Альгидраса, а потом вздохнула и опустилась на скамью. Я ужасно устала от этих загадок, необъяснимого поведения и от своей чужеродности здесь. Я хотела домой – туда, где все понятно и привычно, где не нужно притворяться, следить за словами. Прислонившись затылком к стене и чувствуя, как волосы цепляются за шершавое дерево, я в который раз подумала, что вот сейчас закрою глаза, крепко-крепко, а потом открою их дома в своей постели. А это все окажется не более чем реалистичным сном. И я, наверное, никому никогда о нем не расскажу, потому что это только мое. И даже если после всего этого я решусь дописать рассказ, то увиденное здесь, пожалуй, в него не включу – слишком оно настоящее для простого рассказа.
Я зажмурилась изо всех сил, стараясь представить свою комнату в мельчайших деталях. Вот сейчас открою глаза и увижу маки на стене, вышитые Ольгой к моему прошлому дню рождения. Эта вышивка была первым, что я видела при пробуждении. Я дернула головой и больно ударилась затылком о стену. Проклятые сверчки! Стрекочут так, что в доме слышно. Ну как тут представишь себя дома под такой концерт?! Я пододвинулась к столу и склонилась к столешнице, прижавшись щекой к гладкому дереву. Я не справлюсь здесь одна. Я не смогу. Ведь обычно в книгах, попадая в иную реальность, человек вдруг становится героической личностью и походя спасает мир от краха. А я? Во мне же не появилось ничего героического! Я все так же до мурашек боюсь насекомых и темноты. И уж, конечно, никаких особых способностей в себе не ощущаю. Я усмехнулась, представив себе, что у меня был бы шанс оказаться каким-нибудь эльфом, ожидавшим своего часа в другом измерении. Или кем в таких случаях оказываются главные герои? Мысль так меня развеселила, что я не удержалась и начала смеяться. И только услышав странный всхлип, который уже сложно было замаскировать под смешок, я поняла, что это истерика. Я смеялась, размазывая слезы по лицу и глядя на то, как на столешнице разрастается влажное пятно. Мне нужна помощь. Мне просто необходимо с кем-то поговорить. С кем-то здравомыслящим, кто поможет мне лучше понять этот мир, и тогда, возможно, я найду ответ на вопрос: зачем я здесь оказалась. Странно, но вопрос «как?» меня уже не интересовал.
Я подумала о Злате. Она была ненамного старше меня. А что если попытаться наладить отношения с ней? Я мысленно отбросила написанное когда-то и попробовала проанализировать то, что видела здесь своими глазами. Встав из-за стола, я прошлась по комнате, вытирая слезы, зачерпнула воды из деревянной бочки, сделала большой глоток, умылась. Все. Я готова. Итак. Что я знаю о Злате? Первое что я поняла – очень сложно составлять свое мнение о человеке, которого уже якобы знаешь. Обрывки придуманных событий так и крутились в сознании, мешая анализировать. Но здесь я не могла полагаться на выдуманные сведения. Вдруг они далеки от истины? Я вздохнула. Злата была умной. Но не просто умной, она была мудрой, раз уж сумела укротить и привязать к себе такого человека, как Радимир. А еще у нее хватило мудрости не делиться с мужем своим мнением относительно Всемилы. Почему-то казалось: Радим бы не стерпел критику в адрес сестры. Значит, Злата была хозяйкой положения гораздо больше, чем могла предположить Всемила. Та вертела Радимом на эмоциональном уровне, а Злата делала это с умом. К тому же я видела, что она искренне любит мужа. Как-то даже слишком честно… слишком… по-настоящему. Я снова поймала себя на мысли, что в этой сумасшедшей реальности все какое-то слишком настоящее. Итак, если допустить, что Злата – здравомыслящий человек, к тому же не ослепленный любовью к Всемиле, может быть, рассказать ей правду? Просто взять и рассказать. И…
И загреметь в психушку в привычном мире, а здесь… Интересно, как с сумасшедшими поступают здесь? Я поймала себя на мысли, что шагаю от одной стены до другой, и испугалась, что могу разбудить этим Добронегу. Подхватив со стола кованый фонарь, я перебралась в покои Всемилы и снова принялась расхаживать по комнате. Нет, Злата отпадала. Все-таки она женщина, и даже если случится чудо, и она поверит, где гарантия, что не расскажет Радиму? Более того, наверняка расскажет, потому что попросту побоится взять ответственность на себя. Да и чем она мне поможет? Больше расскажет про Свирь? Про Всемилу? Нет. Это не то. Это – мир мужчин. Женщина здесь не справится. К тому же я чувствовала, что разгадка находится в другой стороне. Радим отпадал. Он не просто не поверит, он… Впрочем, я вдруг подумала, что боюсь как раз того, что он поверит. Я когда-то решила, что он просто верит, что я Всемила, а против веры я бессильна. А если эту веру разрушить, я не просто лишусь защиты. Даже предположить страшно, как отреагирует горячий нравом Радим на не случайный обман – на предательство и осознанную ложь. Улеб? Нет, нет и нет. Он не поверит ни единому слову. Это ясно как день. Добронега? Я вспомнила, какой подавленной она сегодня выглядела, возвращаясь из дома сына, и почувствовала беспокойство. Нет. Я не смогу взвалить на нее эту ношу. Даже если она поверит, даже если согласится помогать. Разве она заслужила подобное: узнать, что та, кого она считала дочерью, мертва, а я – неведомая приблуда, занявшая чужое место, обманувшая ее сына? Впрочем, кого я обманывала? Я могла сколько угодно прикрываться беспокойством о Добронеге, страхом перед Радимом, недоверием к Злате, а истина была проста до банального. Я знала, что ни один из них мне не поверит. Никогда. Да я бы и сама на их месте не поверила.
Я устало опустилась на кровать и бездумно оглядела комнату в неясном свете фонаря. Мне оставалось просто плыть по течению и ждать, чем все это закончится. Я и рада бы была бороться с потоком, но я ведь даже не знаю, в какую сторону плыть. Я вздохнула, вновь вспоминая визит в дом Радима, особенно бусы, которыми хвасталась Злата. Запретив себе думать о том, кто их сделал, я вновь и вновь представляла резные бусины. Это успокаивало и одновременно беспокоило. Я встрепенулась и еще раз обвела взглядом комнату. Меня осенила догадка. Я вскочила и, подхватив фонарь, бросилась в общие комнаты, открывая дверь за дверью и стараясь не шуметь. Я высоко поднимала фонарь, разглядывая стены, шкафы, ставни. Вернувшись в покои Всемилы, я потрясенно присела на сундук. В этом доме не было ни одной резной поверхности. Ни одной. Альгидрас, украсивший все, что попалось под руки, в доме Радимира, не прикоснулся ни к одной вещи в доме Добронеги. Может быть, Добронега не позволила? Я тут же вспомнила, как она обнимала Альгидраса и фразу: «у Олега золотые руки», сказанную с гордостью. Неужели, из-за Всемилы?
Я вздохнула и решительно начала готовиться ко сну. Мучить себя бесплотными догадками можно было до утра, а правду все равно не узнаешь. Я ворочалась в постели, но сон не шел. Вместо него в голову лезла всякая ерунда. Меня снова стали охватывать опасения. Насколько реально то, что я писала? Насколько точно моя писанина отобразилась в этом мире? Вдруг Всемила не погибла? Вдруг она не сегодня-завтра вернется? Может, и не было никаких кваров в тот раз, и она просто уехала с мужчиной, упорхнув из-под крыла властного брата? А вдруг передумает да вернется? А еще, если совпадение детальны, то выходит, что кваров и впрямь не было. Ведь похитил-то Всемилу кто-то из своих. Я попыталась подумать, к чему собиралась свести сюжетный ход, но так ничего и не придумала. Будь я писателем, мой рассказ имел бы четкий план, а так… Я надеялась на то, что в нужный момент сюжет сам вырулит куда-нибудь. Я даже конец истории не придумала, если уж на то пошло. И уж точно свое появление в ней я никак не планировала. Ведь мысли из серии: «как, должно быть, интересно в том мире», нельзя назвать осознанным желанием погрузиться в историю по-настоящему! Да и на деле это оказалось то еще удовольствие. Я вздохнула. И зачем я придумала этих дурацких кваров? Какие мотивы у них могли быть для похищения и убийства сестры воеводы? Это же бред чистой воды! Ладно бы выкуп потребовали, а то просто так… Я себя одернула. Похитили не квары. Я просто начинаю думать так, как твердит Радим. Это он назначил злодеев, и обсуждению его версия не подлежала. Но его можно было понять: квары являлись единственными врагами княжества. Я задумалась: вдруг то, что Всемилу похитили свои – важно? А если так, то нужно рассказать правду. Но как тогда выкрутиться? Как правдоподобно объяснить свое появление здесь? Провалы в памяти, конечно, объясняли многое, но я не была уверена, существует ли на самом деле такая разновидность амнезии, при которой из памяти начисто выпадает определенный отрезок жизни. Я не была сильна в психологии, а играть так нагло, на грани фола, мне было страшно, потому что это неминуемо привлекло бы лишнее внимание. Казалось, что моя чужеродность и так бросается в глаза. В правду, конечно, мало кто поверит, но провести остаток жизни запертой где-нибудь от греха подальше мне совершенно не хотелось.
Я запуталась окончательно. В каждой уважающей себя книге есть какой-нибудь старец, который все всегда знает и берет шефство над главным героем. И где он? Я подумала было об Улебе, но его шефство заключалось в словах: «все хорошо будет» и «не дури, девонька». Мысли сами собой переметнулись на Альгидраса, но я упрямо отбросила эту версию прочь. И так нервы никуда не годятся, а с этим мальчишкой, как по краю обрыва – одно напряжение.
Так я и промучилась всю ночь. Не удивительно, что утром я чувствовала себя совершенно разбитой. Еле выбравшись из постели, я направилась в баню, чтобы принять что-то вроде утреннего душа. Вода в бочке была прохладной, но с недавних пор меня это не смущало. Так странно. Я поймала себя на мысли, что привыкла быть здесь. Привыкла просыпаться среди запахов дерева и сушеных трав. Привыкла к тому, что утром приходится умываться холодной водой, привыкла к одежде, которая сперва казалась неудобной и за все цепляющейся. И мне было здесь… неплохо. Гораздо лучше, чем я могла бы ожидать. Особенно так казалось в моменты спокойствия, когда рядом никого не было и я не испытывала постоянного напряжения.
Я насухо вытерлась и оделась. Утро встретило меня легким ветерком и щебетанием птиц. Добронега уже хлопотала у печи и я, натаскав воды всем, кто в ней нуждался, присела за стол, глядя на то, как ловко мать Радима управляется с ухватами. Только я подумала о том, насколько активна Добронега для своего возраста, как чепела выпала из ее рук, сбив крышку с котла. Крышка покатилась по полу. В полной тишине она прогрохотала по комнате, заставив дымчатого котенка умчаться за порог, а потом ударилась о ножку стола и упала. Я подняла крышку и впервые за утро взглянула в лицо Добронеги. Оно словно осунулось и постарело.