– Что случилось? – выпалила я, стискивая крышку и мгновенно вспоминая вчерашнее подавленное состояние Добронеги.
Добронега протянула руку и попыталась забрать крышку. Я не отдала. Тогда она пододвинула стул и в молчании опустилась на него. Я положила крышку на загнетку и присела рядом. Добронега внезапно подняла на меня взгляд и коснулась моей щеки. Ее пальцы были холодными и мокрыми. Видимо, вода выплеснулась из чугуна.
– Князь едет, – проговорила она.
– Да, я знаю. Злата вчера что-то такое говорила. Когда? – я решила проявить вежливость, хотя лично мне было наплевать на приезд отца Златы.
– Он не сказал. Но, верно, скоро, – негромко откликнулась Добронега, отводя взгляд. – Что ты помнишь о нем?
– О князе Любиме? – быстро спросила я.
Добронега кивнула, оборачиваясь ко мне и словно что-то ища в моем лице. Я напряглась, чувствуя в вопросе подвох.
– Он… Он князь этих земель. И Радим у него на службе. И он подарил Свирь отцу, – я чуть не добавила «Радима», но вспомнила, что Всеслав был и Всемилиным отцом.
– Не он подарил – его отец, – откликнулась Добронега. – Да не о том я, дочка. Князь отдал Златку за Радима, чтобы власть здесь укрепить, верность его подтвердить. Хотя куда уж верней Радимушки? – Добронега на миг замолчала.
Я нетерпеливо кивнула.
– У него шестеро детей, да все в укрепление союзов розданы.
– Это разумно, – ответила я, чтобы что-то сказать.
Добронега странно посмотрела на меня и вдруг проговорила:
– Помнишь-то, что сама просватана?
И я вспомнила. Желудок нехорошо сжался. Как у меня из головы могло вылететь, что Всемила просватана за младшего княжеского сына?! Ведь Злата же упоминала! До этого момента я как-то не соотносила себя и Всемилу настолько, а тут вдруг поняла, что если ничего не изменится, то мне… придется вот так вот выйти замуж неизвестно за кого? Я помнила, что Всемиле не понравился суженый, и она наделялась уговорить брата отменить свадьбу и сжала виски руками.
– Он едет с сыном?
– Никто не знает. Вчера вести пришли, что скоро ждать. А когда? С кем? Неведомо.
Я медленно подошла к котлу, накрыла его крышкой, двигаясь точно во сне. Что делать? Я вдруг поняла, что все эти дни жила припеваючи. После того, как стало понятно, что это все – реальность и что каждое утро я просыпаюсь здесь и пока не появилось ни одного повода думать, что это вскоре изменится, я успокоилась. Видимо, сработала защитная реакция. После пары истерик я стала принимать этот мир и эту жизнь такой, какая она есть. Я не скажу, что меня не удивляло происходящее. Просто я переключилась на другие вещи. На Радимира и на новые для меня братские чувства, на Добронегу, которая вела себя со мной, как мать, на Альгидраса, который почему-то не шел из головы… Возможно, в глубине души я до сих пор считала, что все это понарошку. Не знаю. Знаю только, что в миг, когда Добронега озвучила факт сватовства Всемилы, я по-настоящему испугалась. Испугалась до дрожи в коленях. И сразу на меня нахлынули миллион «а если». А если я так и останусь здесь навсегда? А если мне вправду придется выйти замуж за неизвестно кого? А если…
Сама мысль была настолько абсурдной, что поразила меня больше, чем вся ситуация с моим появлением здесь.
– Но почему? У Радима и Златы уже есть… союз. Зачем я?
Добронега вздохнула так, словно разговор причинял ей боль.
– Союз-то союз. Только те союзы ради детей заключаются. А Златку с Радимушкой Мать-рожаница до сих пор своей милостью обходит.
Мне стало нехорошо, а Добронега продолжила:
– Да через тебя, дочка, верность Радимова еще крепче будет. Тут он уж никакого указа княжеского не ослушается.
Добронега снова вздохнула, теребя край фартука.
– Он мне не нравится, – чужим голосом проговорила я, повторяя мысли Всемилы.
Добронега в ответ меня просто по-матерински обняла. Я прижалась к ней изо всех сил и вдруг отчетливо поняла, что надежды Всемилы на отмену свадьбы были нелепыми и детскими. Просто потому, что сама она была взбалмошной и ветреной, считая, что жизнь похожа на сказку. А то, что Радим с детства во всем потакал, привело к тому, что трудности не воспринимались ей всерьез, всегда разрешаясь чудесным образом. Я тоже пока многого не понимала, но даже мне было ясно, что здесь в конечном итоге все решает тот, у кого больше власти, а все остальные просто повинуются. Например, в Свири прослеживалась четкая иерархия. Приказы Радима не обсуждались, хотя несогласные с ними и были. Спорил с воеводой и вовсе один Альгидрас. Даже Улеб мог лишь что-то по-отечески посоветовать, но далеко не всегда Радимир его слушал. С Альгидрасом же, как я поняла, спорил до хрипоты, но нередко соглашался.
Значит, князь фактически хочет получить в заложницы сестру Радимира, чтобы навсегда приручить воеводу Свири. Радим как-то дал понять, что его верность не абсолютна? Или же Свирь настолько ценна, что князь перестраховывается, а для этого и младшего сына не жалко? Я зажмурилась. И что мне делать в этой ситуации? Как вести себя?
– Ничего, дочка, – негромко проговорила Добронега. – Все образуется.
Я кивнула. В тот момент мы обе понимали, что она просто успокаивает себя и меня. Ничего не образуется.
В тот день князь так и не приехал, а я настолько измотала себя бесплотным ожиданием, что к вечеру мне уже было все равно. Настолько все равно, что я все же решилась подойти к Серому. После того, как он поранил Альгидраса, я четко решила с ним подружиться, но мои первые шаги навстречу в виде большой кости, миски с молоком и куска хлеба остались непонятыми. Шерсть на загривке Серого вставала дыбом, а верхняя губа приподнималась, обнажая крепкие зубы. Он не рычал – просто скалился, но от этого оскала хотелось убежать в дом и подпереть дверь изнутри. Мне никогда не удавалось ладить с собаками. В детстве у меня были кошка и ежик. Кошка спала в моей кровати, и по утрам я просыпалась оттого, что теплое мохнатое тельце вывинчивалось из-под одеяла и стремглав летело в сторону кухни, где мама готовила завтрак. Беспородное создание звали Маруська, и она всегда была рада поиграть и поласкаться. Царапалась разве что в шутку да и то только когда была пушистым полосатым комочком. С возрастом к ней пришло понимание того, что внушительные когти во время игры выпускать не стоит. Ежика принес отец, подобрав на обочине с поврежденной лапкой. Лапку вылечили, он прожил у нас зиму, а весной был благополучно выпущен в лес. Большую часть времени он пыхтел в своей коробке и изредка устраивал баталии с Маруськой. К общению с нами не стремился, хлопот, кроме шума, не доставлял. На этом мой опыт общения с животными заканчивался. Я никогда не могла понять, как Ольга умудрялась подружиться с каждым мохнатым созданием, встреченным на пути.
Не знаю, как долго бы еще я обходила собачью будку стороной, но в тот вечер я слишком накрутила себя и слишком устала. И вот в таком подавленно-хандрящем настроении я отправилась на очередной сеанс налаживания отношений с Серым. Серый меланхолично помахивал хвостом, устроившись в большой яме, вырытой, судя по его виду, собственноручно. Я задумалась: уместно ли к собаке применить слово «собственноручно» или правильнее будет «собственнолапно»? Пока мой мозг был занят филологическими изысканиями, голова Серого приподнялась, и розовый язык быстро облизал покрытый землей нос.
– Привет, – сказала я. – Давай наконец с тобой подружимся.
Серый навострил уши, но впервые не оскалился. Я присела на бревно чуть поодаль и разгладила длинную юбку.
– Понимаешь: я не виновата в том, что попала сюда. Я понятия не имею, как это случилось. И ты даже представить себе не можешь, как же мне хочется вернуться, – я почувствовала, как горло перехватило, и подняла лицо к небу, цепляясь взглядом за розовеющие облака. – Мне страшно здесь, Серый… Вот вчера еще не было так страшно, а сегодня… Меня ждет неизвестно что. Понимаешь? И я хочу домой. Здесь мне все чужое. И я никому… вообще никому не нужна. То есть нужна, но не я. А дома я нужна. Наверное. У меня там родители, друзья, интересная работа… Там дом!
Я говорила все это и отчетливо понимала, что мир, о котором я рассказываю Серому, сейчас даже мне самой кажется призрачным и ненастоящим. Словно это он был когда-то придуман, а настоящий – вот он. Я посмотрела на настороженного пса, неотрывно следящего за мной, словно он и вправду понимал, о чем я ему рассказываю, и вздохнула:
– Ждешь хозяйку? Да?
Серый тревожно повел ушами и понюхал воздух.
– Или уже не ждешь? Говорят, собаки чувствуют, когда что-то случается. Ты чувствуешь, да? Сразу понял, что ее нет?
Пес опустил голову, пристроив морду на вытянутее лапы, прижал уши и вдруг заскулил. Тоненький жалобный звук, казалось, никак не мог исходить от этого огромного зверя. Тем страшнее он звучал в предзакатном воздухе. Словно реквием по всему, что уже никогда не случится. Я зажмурилась, борясь с желанием зажать уши. Значит, не врут те, кто рассказывает душещипательные истории про преданность и верность. Значит, собаки все понимают и все чувствуют. Я сглотнула, почувствовав, комок в горле. Так плохо мне не было даже в те минуты, когда я впервые смотрела в глаза Радиму и понимала, что он обманывается, любя ту, которой уже нет. Серый не обманывался. Он знал. И я почувствовала вину.
– Ты прости меня, что так получилось, – попросила я пса.
Казалось, он понял. Он вдруг встал и встряхнулся: пыль разлетелась в разные стороны. На меня, не мигая, уставились синие глаза. В них не было злости, не было ярости. Только нечеловеческая тоска.
– Серый… Серенький… Ты прости, – повторила я и, повинуясь какому-то порыву, шагнула навстречу зверю.
Мохнатые уши шевельнулись, прижимаясь к голове, но я не остановилась. Я все время задавалась вопросом, похож ли мой голос на голос Всемилы. И, кажется, в эту минуту получила ответ. Серый понимал, что перед ним другой человек. Об этом говорили его обоняние, зрение, но слух подводил. Я вспомнила, что собакам нельзя показывать страх. Но говоря откровенно, в тот момент я не боялась. Мелькнула шальная мысль, что он с легкостью перегрызет мне горло, но почему-то я знала, что этого не произойдет. А если и произойдет, ну что ж… Все кончится. Сегодня мне почти этого хотелось.
Моя рука коснулась жесткой шерсти, я почти физически ощутила напряжение Серого. Но ничего не произошло. Влажный нос, ткнулся мне в руку, испачкав землей. Я запустила пальцы в густую шерсть, негромко приговаривая что-то. Серый поднял морду. Он не признал меня хозяйкой, но мне показалось, что в тот миг мы друг друга поняли. Остаток вечера я просидела у собачьей будки, перебирая густую шерсть на загривке и думая о том, что мы с Серым одинаково одиноки в этом мире.
Несмотря на свою маленькую победу, я засыпала с тяжелыми предчувствиями, наверное, поэтому мне всю ночь снилось, что я на матраце посреди моря, и он вдруг начал сдуваться. Я снова проснулась разбитой и измученной. Погода была под стать моему настроению: с утра накрапывал мелкий дождик, и небо затянуло тучами. Добронега за завтраком сообщила, что князь приедет, скорее всего, сегодня. Будто бы вестовые передали, что он идет морем на лодье Будимира. От этого известия завтракать расхотелось окончательно, и я засовывала в себя ложку за ложкой только, чтобы не тревожить Добронегу. Впрочем, скоро поняла, что Добронега занимается примерно тем же: через силу ест и пытается делать вид, что все хорошо.
– Почему ты не любишь князя? – вырвалось у меня.
Ложка выпала из рук Добронеги, и та подняла на меня взгляд. Я замерла, испугавшись, что чем-то себя выдала. Может, эта история отлично известна Всемиле? Может…
– Тебе почудилось, дочка, – натянуто улыбнулась Добронега, поправляя платок. – Нездоровится мне что-то. Я сейчас к Милославе схожу, проведаю да отдохну после.
Мне оставалось только вздохнуть. Еще одна загадка в копилку. Но думать над ней уже не было ни сил, ни желания. Я ощутила укол тревоги, никак не связанный с этим местом. Словно что-то из другой жизни, что-то… Я попыталась ухватиться за это ощущение, но у меня ничего не получилось.
В покоях Всемилы я долго выбирала наряд. Меня не пригласили встречать корабль князя. Оно и понятно. Кто я тут такая? Но все-таки я выбрала платье, отличное от тех, что носила каждый день. Впрочем, отличалось оно лишь узором. По вороту, краю рукавов и подолу тянулась невозможно красивая вязь. Я задумалась, вышивала ли его Всемила, и если да (а скорее всего так и было), то каким образом в этой не слишком приятной девушке был сокрыт такой талант. В узоре, казалось бы, не было ничего необычного: просто тонкие изогнутые линии, переплетающиеся хаотично, без всякой системы. Но оторвать глаз от него было невозможно. Так же как от бусин, вырезанных Альгидрасом. Я с удивлением поняла, что узоры чем-то похожи между собой. Но так как это платье лежало в тех же сундуках, что и обычные вещи Всемилы, я рассудила, что это вряд ли наряд для особых случаев. Появиться в свадебном платье было бы неловко. «Впрочем, где жених, там и свадебное платье» подумала я с тенью истерики.
Серый при виде меня впервые не ощетинился, а даже пару раз вильнул хвостом. Я посчитала это добрым знаком, выходя со двора через «передние» ворота. Да и дождик наконец прекратился – тоже добрый знак.
Город словно вымер. На улицах не было людей, спешащих по делам, не было гуляющих, не было даже кошек. В первый момент я испугалась, что это – какая-то новая реальность, а потом услышала отдаленный шум. Я направилась в сторону главных ворот, справедливо рассудив, что княжеский корабль пристанет именно там. Я, конечно, могла бы переждать эти события дома, более того, так бы, наверное, и стоило поступить, но мне стало любопытно. Я не знала, как сложится жизнь дальше, но вдруг это единственный шанс увидеть подобное зрелище своими глазами? Причем, не постановочное, а самое что ни на есть настоящее.
Я шла по набухшей влагой земле, обходя лужи и стараясь не запачкать подол. Свежий ветер касался лица и развевал расшитые рукава. В воздухе витало ощущение надвигающихся перемен.
Казалось, перед главными воротами, с внутренней стороны, собрался весь город. Дети сидела на деревьях, на поставленных друг на друга скамьях, притащенных сюда колодах. Я впервые увидела как много человек живет здесь под защитой Радимира. Дети шумели и не могли усидеть на месте от возбуждения, то и дело срываясь с места шумными стайками. Я обратила внимание на то, что женщины были нарядны: расшитые пояса, вышитые шали. Мой наряд на этом фоне выглядел весьма скромным. Зря я переживала. Особенно празднично выглядели молодые и незамужние девушки. Все правильно: с князем приедет дружина. Глядишь, заприметит молодой воин. Чужие-то всегда краше своих кажутся. Я сбавила шаг, разглядывая группу перешептывающихся девушек, и почувствовала себя не в своей тарелке. Это ощущение усилилось, когда на меня стали оборачиваться. Сначала украдкой, а потом все больше и больше голов поворачивалось в мою сторону, откровенно разглядывая, перешептываясь. Зачем я сюда пришла? Не сиделось мне дома! Любопытно? Похоже сейчас я с лихвой отведаю чужого любопытства. Несмотря на прохладный день, меня бросило в жар. Я почувствовала, что щеки заливает румянцем, ненавидя свою привычку краснеть почем зря. Но уйти сейчас было глупо: меня уже заметили, и отступать было стыдно.
Я решительно подошла к крайним людям и громко поздоровалась. Мне ответили. В голосах послышалась насмешка. Впрочем, плевать. Я глубоко вздохнула и решила, что хочу пробраться ближе к воротам. Не смотреть же мне на спины собравшихся, раз уж все равно пришла сюда. Да и к тому же Всемила – сестра воеводы. Я еще не успела толком подумать: как мне пробраться в первые ряды, как стоящие с краю люди начали расступаться. Где-то в толпе женский голос с насмешкой произнес: «Суженый». Я подумала о том, что после предполагаемого плена у кваров Радиму будет очень непросто разрешить ситуацию с замужеством Всемилы. Свирцы относились ко мне с пренебрежением, и я допускала, что немалую роль в этом могли сыграть плен и срезанные волосы. Может, и не будет никакой свадьбы? Может, Радим все решит? Кому нужна невеста, которой натешились в плену? Я тут же осадила сама себя: это брак в укрепление верности воеводы, и лично Всемила с ее проблемами мало кому интересна. Я вздохнула и шагнула вперед. Люди расступались передо мной, точно перед прокаженной, словно соприкоснуться со мной даже локтем было чем-то недопустимым. Я старалась дышать глубоко, опасаясь, что постыдно разревусь или убегу отсюда. Почему здесь нет Добронеги, почему нет Златы? Зачем я вообще сюда пришла?