— Ты не можешь так со мной.
Откуда ей известны женские уловки? Взгляды? Выражения? Не потому ли, что она все-таки женщина? Джейме подался вперед и обнял ее. Если она женщина, какая-то ее часть сама желает бежать с севера как можно дальше. И эта часть его простит. Будет благодарна. Уговорит другую — воительницу — тоже простить. И дождаться.
Решимость, с которой он намерен был идти умирать, истаяла без следа.
— Ты женился на мне, чтобы избавиться от меня?
— Для того, чтобы спасти тебя, глупая женщина, — он не дрогнул от ее напористого движения навстречу.
Потому что люблю тебя.
— Я страшила и уродина.
— Неправда, и не ты можешь об этом судить.
— Я слишком… сильная.
— И мне все завидуют из-за этого даже больше, чем тебе самой.
— Я страшная.
— Ты повторяешься. Ты не страшная. Ты красавица, — он был предельно искренен, произнося это, — глупенькая красивая женщина. Предел мечтаний любого мужчины. Ужели мне не повезло?
— Я не умею всего, что умеют другие женщины. Вышивать. Украшаться. Одеваться.
— Раздеваться ты же умеешь?
— Может быть, у меня никогда не будет детей.
Она не договорила, но в воздухе так и осталось висеть: Зачем тогда я нужна тебе? Джейме усмехнулся. Да, так говорили септы девочкам-забиякам. Тем, что хотели быть как мальчики. Тем, которым приходилось такими быть.
— Мне все равно. Я хочу, чтобы ты осталась. Я хочу, чтобы мне было к кому вернуться. Хочу, чтобы ты берегла себя, моя леди.
— Не уходи, — задрожали ее губы, глаза заполнились огромными слезами — вот же они, сапфиры, что всегда при ней. Если золото Ланнистеров и иссякнет, то это сокровище он никому не отдаст.
Его бесценные сапфиры.
…
Уезжая, он еще не знал, что ждет его впереди. Не знал, что вернется. Что вернется победителем вопреки всему, вместе с оттепелью, которая превратится после в радостную весну, а затем — в самое долгое на его памяти лето. Не знал, с каким облегчением ему спустя три месяца вернет опеку над леди Ланнистер измученный ее перепадами настроения Подрик Пейн.
Не знал, что, увидев ее широкое лицо, веснушчатое, некрасивое и такое родное и любимое, бросит все, побежит, спотыкаясь и едва не падая, навстречу.
Ступени Винтерфелльских стен прокляты им все до единой. Винтерфелльские стены тоже. Все, что их разделяет.
— Я здесь! — кричит Джейме, зная, что именно его среди всех она ищет глазами. Кашель рвет горло, он ужасно грязен, в бороде может свить гнездо речная ласточка при желании, но это не имеет значения.
…
Он не знал прежде, что способен на всё, что делает теперь. Фальшивый рыцарь в золоте и парче, он не знал, что под позолотой живет кто-то настоящий, тот, с кем ему прежде не доводилось встречаться взглядом в зеркале.
Но самое главное — Джейме Ланнистер не знал, что по-настоящему полюбит Бриенну именно тогда, в страшной снежной разлуке, когда белая занавесь метелей и холодов построит между ними преграду будто бы навсегда. Перебирая в памяти их встречи с самой первой, он влюбится в нее отчаянно, безнадежно, мучимый невозможностью вернуться назад и начать сначала.
Все и разом забыть, быть с ней, пока не поздно. Сорвать с нее одежду на первом их общем привале и научить ее восхищаться собственным телом. Обеими руками прикасаться к ее груди, обеими ладонями обхватывать крепкие плечи.
На севере, за Стеной, переоценивая собственную жизнь, Джейме Ланнистер не мог найти себя иначе, как в воспоминаниях о Бриенне с Тарта. Собственные поступки до нее казались ему сплошь безумием и бесчестьем, собственные мысли — чуждыми, внушенными, ненастоящими. Он не мог вспомнить себя. Прошлое — это Серсея и ее ложь, ее блеск и роскошь ее объятий до того, как он прозрел и увидел ее по-новому. Прошлое — Тирион, отец, даже леди-мать, но себя Джейме не находил в этих воспоминаниях. Никогда, пока не появлялась она рядом.
Вехи ускользающего прошлого, такого далекого. Глупые намеки Серсеи, терявшей в его воображении свой блеск и превращавшейся в злую ведьму из детских сказок. Игры детей, ручонки Мирцеллы, обвивающие его шею, ее легкий поцелуй в его щеку, нежный запах от ее волос. Визжание Томмена, когда он впервые купается в море. Презрительно поджатые губы отца. Вся жизнь перед глазами, прятки в лопухах в Кастерли-Рок, подглядывание за случкой лошадей, посвящение в рыцари, турниры, пиры, турниры, пиры, Винтерфелл, леди Кейтилин у постели своего сына, и вдруг, в мраке и пепле безнадежного падения — ошеломительная вспышка: Бриенна.
И все изменилось, даже если он сам этого не понял сразу.
Она где-то далеко-далеко, на юге. Пусть только будет в безопасности. Защищайте ее, одичалые, северяне, южане, все. Но не смейте смотреть на нее, она моя.
Может быть, он за нее цеплялся так отчаянно, потому что больше у Джейме не оставалось ничего и никого.
В холоде, пронизывающем до костей, вспоминалось тепло ее больших надежных рук. Как он скучал по Бриенне! По медвежьей хватке ее объятий, когда она притискивала его во сне. Особенно скучалось в метели. Мир сжимался до размеров костерка и навеса над ним, до горстки сухарей и фляги жуткого северного пойла, от которого сводило печень и щербило горло. Ничего не оставалось, как черпать силы жить в прошлом. И в этом прошлом он искал призраки смысла так отчаянно, что восьмидесяти девяти ночей категорически не хватало. И тогда Джейме придумывал им обоим истории задолго до этих ночей.
Снова и снова спасал ее от насильников, из ямы с медведем, выручал ее из всех передряг, утешал ее в ее печалях. Снова и снова был сжат в ее крепких объятиях и приникал губами к нежной коже. Ловил сладкий и немного болезненный вздох, когда она впервые была близка с ним, и Джейме узнал, какова она — как женщина, и открытие это сотрясло его суть до основания, поменяло все раз и навсегда и изменило мир вокруг. Потому что Бриенна в определенном важном смысле тоже была его первой.
Джейме помнил, как взял ее — как его трясло от страха, что любой ее вздох станет последним, и она попросту улетит с этим вздохом вместе, не успев услышать, как сильно нужна ему, и как невероятно желанна. Помнил, как прижимался к ней, голой и холодной. И как добился своего, быстро, воспользовавшись небывалым моментом ее слабости. Бесчестно, быть может, поступив с ней. В очередной раз.
Его до сих пор жгло ощущение тяжести ее головы, когда Бриенна после рыдала ему в плечо, и это было так больно, и так правильно одновременно. И Джейме радовался, что это было именно так — ни провожаний, ни свидетелей, ни долгих прелюдий. Только между ними.
Он тосковал. По каждой клеточке ее тела. По ее глубокому, тягучему голосу — небеса свидетели, такого больше не было ни у кого, и Джейме был готов душу перезаложить десять раз, чтобы услышать его снова.
Моя женщина, жди меня. Жди меня. Жди.
…
— Я здесь! — крикнул Джейме, наконец-то добираясь до нее и откашлявшись. Одышка раньше никогда не появлялась так быстро.
Бриенна ни слова не молвила, лишь продолжала во все глаза смотреть на него, тревожно и как будто не веря. Это было меньше всего похоже на встречу любящих супругов. Джейме первым решил нарушить дистанцию. Прикоснулся к ее волосам — напряжение, прошившее ее с ног до головы, ощутил сам, как свое. Осторожно оглядел шрам через щеку, проведя по нему рукой. Немного шелушилась кожа, но первые несколько лет это вполне нормально для таких ран. Как она измождена! Под яркими, как звезды, глазами залегли странные тени. Горестная морщинка между бровей стала как будто глубже. А полные губы заалели и были искусаны в кровь.
— Я здесь — повторил он, не зная, что еще можно сказать, — обними меня, женщина.
Неловкое объятие, которое последовало, мало исправило ситуацию. Он только открыл рот, чтобы изречь какую-нибудь душевную шутку, когда Бриенна ухватила его за руку и почти силой уволокла за собой. Смешок Бронна в спину заставил Джейме сжать зубы.
Этот должок я припомню. Потом.
Немного ныло в груди — кашель то отступал, то возвращался, и все чаще длился едва не по полчаса. Чертов холодный север.
В комнате, которую выделила леди Санса своей новоприобретенной подруге, было душно, но тепло.
— Бриенна, — ее прямая, как межевая палка, спина была всем, что он увидел, стоило ей отпустить его руку, — ответь мне, с тобой все хорошо? Ты странная.
— Да, сир. Милорд.
— Бриенна.
— Я… все хорошо. Джейме.
Вошедший Пейн обратно удалялся вдоль стенки, словно опасаясь быть замеченным. Джейме окликнул его, сам подивившись властности своего голоса, так напомнившего вдруг голос отца.
— Принеси вина миледи, Под.
— Э-э…
— Принеси милорду, — глухо подала голос Бриенна, — мне не нужно.
Джейме схватил ее и с силой повернул к себе, стоило только Пейну выйти. Бриенна, не глядя на него, неловко задрала рубашку, замерла так.
— Помочь раздеться? Это с моей-то ловкостью? — он поднял деревянный протез вверх.
Ее губы задрожали.
— Женщина, прекрати меня пугать, — Джейме закашлялся, — что… ради всего… происходило тут? Тебя кто-то… — противный холодок ухнул вниз, ударил в солнечное сплетение, — кто-то… — он не хотел произносить слова «обидел».
Ее было не так-то просто по-настоящему обидеть. По крайней мере, до сих пор это удавалось только ему.
— Я буду ужасной матерью, — наконец-то она произнесла это.
Джейме не сразу понял, что она имеет в виду. Он напрочь забыл, что оставил Бриенну — как ему справедливо показалось — на начальных сроках беременности.
Тишина между ними была такой необычной, что у Джейме почти шумело в ушах.
Когда это бывало с Серсеей, ему казалось столь естественным прикасаться к ней, с интересом испытателя исследовать ее меняющееся тело. Им всегда было легко, потому что они никогда не разлучались, всегда представляли собой нечто цельное. Достаточно долго — до мучительного расставания во взрослом возрасте. О Серсее он знал все, но о любой другой женщине не знал ничего.
И как подступиться теперь к собственной жене, Джейме Ланнистер не знал.
— Ты здорова? — это все, что он догадался спросить. Она уверенно кивнула.
Растерянность все еще не отступала.
— А… когда… каков срок?
— Я не знаю.
— Ты не была у мейстера? Или повитухи?
— Я недавно узнала.
Джейме отсутствовал почти три месяца. Он фыркнул. Серсея тряслась над своим лунным циклом, как будто от одного лишнего или недостающего дня зависела жизнь всего Вестероса. Бриенна, судя по всему, просто однажды обнаружила растущий живот, который сложно было втиснуть в привычное облачение.
— Тебе смешно? — насупилась женщина, и Джейме постарался подавить слишком уж искрометное веселье на лице.
— Я подумал… подумал, что ты сослужила добрую службу родителям отвязных девиц Семи Королевств, — он постарался смягчить свой тон, — подумать только, что они станут говорить своим дурно воспитанным дочерям. «Она сражалась храбро и честно и была лучшим воином, но потом вспомнила, кем рождена и ступила на тропу семейной добродетели». Достойный образец для подражания.
— А что же теперь делать, Джейме?
И, словно ее глупейший вопрос открыл какую-то тайную дверь между ними — они шагнули друг к другу в объятия.
— Я скучал, женщина. Я так страшно скучал.
Он боялся, что не сможет просто отпустить ее, словно прикосновения к ней мистическим образом питали его силы, но когда отпустил — поспешил сесть на кровать. В груди по-прежнему кололо.
— Ты ранен? — деловито осведомилась Бриенна, усаживаясь на пол и принимаясь стаскивать с него сапоги. Джейме задумался, было ли это среди тех вещей, которые ей полагалось делать как жене.
— Я замерз, устал, голоден, но нет, женщина, — я не ранен.
Он кашлянул. Короткий кашель потянул за собой другой, тот, который до сих пор удавалось подавить. Грудь страшно болела от него. Бриенна растерянно созерцала приступ, встав и прижимая к груди его сапог.
— Я в полном… порядке, — он, наконец, откашлялся и с облегчением вздохнул.
Но когда Джейме поднял глаза, то Бриенна была бледна как снег и смотрела на него широко распахнутыми глазами.
— Нет, сир Джейме, — тихо произнесла она, ставя его сапог к огню и выпрямляясь вновь, — ты не в порядке.
На светлом льне подола ее туники от его кашля рассыпались мелкие красные капельки крови.
*
Ему стало гораздо хуже за каких-то несколько дней. Словно кто-то специально дал ему шанс дотянуть до Винтерфелла, чтобы увидеть жену, узнать о наследнике, и он должен был быть счастлив хотя бы этой возможности, но уже не получалось.
Слишком болела голова; кашель, даже самый легкий, вызывал ужасную боль в затылке, ползущую вверх, почти лишающую зрения. Поэтому большую часть времени Джейме проводил, пялясь в потолок или просто закрыв глаза. Если бы можно было не дышать, что рождало новую боль в груди — и новый кашель.
Духота исчезла. Началась лихорадка. Джейме ненавидел лихорадку. Больше всего из-за того, что упускал детали происходящего вокруг, что делало мир немного менее реалистичным и рождало странные иллюзии. Голоса из освещенного дверного проема начинали казаться голосами родных и давно мертвых знакомых, а еще появлялось твердое убеждение, что каким-то образом на свое место вернулась его правая рука.
И это, наверное, было худшим из видений.
Он не сдавался, пока мог. В одно из светлых мгновений даже поймал Подрика над своей постелью. Паренек вытаращился на него, словно на ожившего мертвеца, что лишний раз напомнило Джейме, как печально обстоят дела.
В этот раз, кажется, это конец.
— Убери… леди Ланнистер, — хриплый свист сопровождал каждое слово, но он подтянул Подрика ближе, — отсюда подальше. Я заразен, а она носит дитя. Уведи ее.
— Я знаю, сир. Но она не уходит.
— Раздери тебя… найди, кто… най…ди…
Следующий раз, когда он пришел в себя, в комнатушке было тесно. Казалось, прошла минута или две, но все изменилось. Бриенна убежденным голосом доказывала мейстеру Тарли, что имеет полное право находиться рядом с Джейме Ланнистером, будь даже он болен чумой, и тот под ее напором готов был послушаться, но Подрик возразил — и Джейме благословил его так вовремя развязавшийся язык. «Сир-миледи в положении, это может быть опасно».
В мгновение ока все изменилось, и Бриенна, Тартская Дева, обратилась в леди Ланнистер, слегка не в себе от грядущей потери супруга.
Насколько Джейме мог видеть, Бриенну скрутил Тормунд. Все другие не рисковали к ней прикасаться или пытаться ее увести. Угасающим зрением Джейме смотрел на то, как рыжий верзила с сочувствием взирает на умирающего лорда перед собой, а потом шепчет на ухо Бриенне что-то, от чего она прекращает свою знаменитую тартскую истерику упрямства, и сдается.