— Женщина, что… о, женщина… — стоны вырывались у него из горла один за другим, он просто не мог их сдержать при мысли, что Бриенна решилась на это…
…из той стыдной фантазии, которой он жил месяцы за Стеной, и которая посещала его и раньше, и всегда заводила — ее губы на его члене, горячая глубина ее большого рта, и даже ее собственная рука, зажатая между ног и двигающаяся в такт его члену между ее губ…
— О, женщина, — он просто не мог замолчать, ноги подгибались, он схватился рукой за что-то, что оказалось опорой шатра, слишком далеко, слишком шатко, — еще, еще… да… еще, так хорошо, прошу…
В голове гудело. Джейме слышал мир вокруг, ощущал всем телом, но сам был очень далеко и высоко — где-то с Бриенной вместе и тем, что она вытворяла с его членом ртом и руками.
За палаткой раздавались шаги, голос Подрика: «Как-то это все-таки неправильно», ответный невозмутимый голос бродяги Бронна — и что ему не сидится где-нибудь подальше? — «А что такого, один рыцарь отсасывает у другого, привыкай, давно пора» — «Сир! Почему вы думаете, что они делают именно это?» — «Ты слышишь голос нашей леди? Нет? Значит, рот у нее занят». Гогот у костра, гогот чуть дальше, чей-то возглас «Услышь мой рёв!», снова смех…
— Бриенна! — она не позволила ему отстраниться, обхватила за ягодицы и притянула к себе; глотала его семя и облизывала затем его член — уже без давления, осторожно, едва ощутимо, глядя на него чуть затуманенными глазами, а затем медленно поднялась, опираясь о него и придерживая живот, чтобы обхватить его шею руками.
— Тебе понравилось?
Гортанное звучание ее голоса и вопрошающий почти невинный синий взгляд едва не заставили Джейме упасть на колени уже перед ней.
— Благодарю, миледи, — собственный не слушался, никак не получалось отдышаться, — это было… это было… весьма доходчиво. Позволите мне извиниться за неуместные вопросы? Минут через… через некоторое время.
Окончательно испорченный корсет упал к ее ногам с последним словом.
…«Хороши в постели» звенели над лагерем всю дорогу до Гавани, а затем вместе с возвращавшимися солдатами расползлись по всему остальному Вестеросу, обрастая новыми куплетами и похабными припевами в течение многих следующих лет.
========== Тяжелые дни ==========
Брандону было меньше года, когда у него родился брат — Гербрад. Восстав против собственной природы, Бриенна не сдавалась и упорно продолжала тренировки в доспехах до тех пор, пока могла в них влезть, не реже двух раз в неделю, даже когда падала от слабости, а когда не смогла их надеть, продолжила без них.
Третий сын, Ланс, наполнил душу Джейме небывалой отцовской гордостью, но столь интенсивное деторождение могло повредить здоровью его леди (как ему тогда казалось), и с новыми наследниками решено было повременить.
Беседа о столь интимных тонкостях изрядно повеселила лорда Ланнистера: его жена, ничего не боящаяся, смелая и безумно отважная (пожалуй, «безумно» было ключевым определением в данном случае), подобных разговоров не переносила, добавляя своим смущением новых поводов для шуток и подтруниваний.
Джейме честно пытался быть осторожным во время близости — но оказалось, после мучительных пяти месяцев куцых сношений, что даже проверенный дедовский способ лишь дает небольшую отсрочку неизбежному результату. Результатом стала Марисабель — их четвертый ребенок и первая дочь. Завоевавшая сердце отца в первые полчаса своей жизни, Марисабель, сама того не зная, окончательно поставила точку на его попытках ограничить рождаемость в Кастерли-Рок.
Бриенна тоже пыталась. Травяные сборы вызывали у нее чесотку и сыпь, но на ее способность к деторождению никак не влияли. Компрессы, примочки и алхимические средства скорее способны были убить, чем помочь в таком деликатном вопросе. После Марисабель были двойняшки Джемма и Джейрис, и количество сыновей и дочерей в доме Ланнистеров сровнялось.
Ненадолго, правда. До появления Селвина.
В конце концов, мейстер Тарли, ныне признанный главным знатоком вопросов женского здоровья, с умным видом сообщил плодовитым супругам, что самым надежным способом избежать рождения новых детей является полное воздержание.
Но единственный раз, когда Джейме всерьез задумался о целибате, пришелся на день рождения вторых близнецов.
*
Это последнее, чего хочется Тириону — сидеть с братом в ожидании того, когда умрет его жена.
Джейме выглядит ужасно. Кажется, это он умирает с ней там, наверху, где она третьи сутки рожает. Обычно это происходит легко, так, что Тирион уже сейчас теряется в толпе племянников, и с удовольствием хвастается их количеством.
Что-то пошло не так. Это ее седьмые роды, и раньше она легко давала жизнь всем своим детям, даже близняшкам-девочкам. Двоих сыновей вообще родила в дороге, а Марисабель — на конюшне. Тирион больше всего на свете боится, что увидит повторение собственной истории. Только несчастных в ней будет больше. Гораздо больше.
«Что, если она умрет, рожая карлика?». Это кажется нелепым, невозможным, этого просто не должно быть — не с Бриенной, во всяком случае.
Лицо у Джейме осунулось и посерело за эти трое суток. Он почти все время молчит. Как назло, в замке полно людей, Тирион полагает, так быть не должно. Тишина почти траурная, к Джейме никто не подходит, не рискует с ним заговорить: полувдовец. Все ходят на цыпочках, говорят заунывными голосами или шепотом. Начинаются четвертые сутки, и все решится в следующие несколько часов. В любую минуту.
— Спасибо, Бронн, за вино. Если не возражаешь, я желал бы…
- …я уже убираюсь, — Бронн умеет быть понимающим. Он хороший, верный друг, какой бы сволочью не притворялся. Он слышит все, что важно, в мертвенном голосе лорда Ланнистера.
Джейме сидит за столом в парадном зале и смотрит в одну точку, сложив руки перед собой. Вылитый Тайвин, хоть в глазах и больше чувства.
— Держи. Выпей.
— Нет, благодарю.
— Что-то ты пить и есть должен. Держи, говорю.
Джейме нет. Он — пустая оболочка из боли и ужаса. Глаза красные, воспаленные, седина в волосах и отросшей щетине на щеках внезапно заметна, как и возрастная скуластость, приобретенная с годами и испытаниями худоба. Не такая, как у отца. Но похоже. Тириону сложно выражать сочувствие. Но они всегда были близки, и он просто находится рядом, потому что они братья по крови, и это долг — быть с братом, даже когда предпочел бы быть где угодно еще.
Рассвет отмечает далекий горизонт голубеющим светом, когда приходит неуверенным шагом девушка-служанка. Тирион смотрит на нее внимательно, угадывая дурные вести. Джейме даже не поворачивает головы. Он так и просидел последние сутки здесь, почти не вставая.
Троих из своих детей лорд Ланнистер помогал принимать сам. Узнав об этом, чувствительные дамы морщили носы и хватались за грудь. «Немыслимо, ужасно», говорили они. Но Тирион знает, что у брата с Бриенной особая связь, связь более глубокая, чем лишь телесное влечение или общие приятные воспоминания. Когда она в нем нуждается, Джейме даже не спрашивает, чтобы убедиться. Теперь эта связь надорвана, потому что его брат теряет свою леди. Джейме снова ополовинен, снова не похож на себя, снова далек от цельности.
— Милорд. Разрешилась.
Девушка не рискует подойти ближе. Она боится. Тирион кивает ей:
— Как леди?
— Очень плоха, милорд.
Она не говорит о том, кто родился, мальчик, девочка, жив, здоров ли ребенок, и Тирион не собирается спрашивать. Это право отца и мужа, но старший брат им не пользуется. Он роняет голову на руки, упирается лбом в стол и беззвучно рыдает. Тирион смотрит, как мелко трясутся его плечи, и не хочет даже дышать, обозначая свое присутствие.
— Я подожду тебя, — говорит он и с трудом закрывает за собой тяжелую дверь, оставляя Джейме одного.
…
Шаги по коридору почему-то не отдаются в ушах. Пусто. Пусто в сердце, в голове, пусто везде вокруг. Замок уже опустел. А ее нет рядом всего-то три дня.
Как я буду без нее. Как дети будут без нее? Как весь мир возможен без нее…
Он эгоист, и знает это. Бриенна знает тоже, но всегда прощает ему все: его глупое ребячество, его насмешки, прошлое, настоящее, ошибки, огрехи, оговорки. Неуместную болтливость. Комплименты — она ненавидит комплименты, всегда ненавидела. А Джейме иначе не умеет. Он так долго молчал о чувствах рядом с ней, так долго не мог понять, в какую форму облечь то, что с ними происходит, что все, что он может (после того, что им довелось пережить вместе) — слова, слова, слова. Он повторяет все эти глупые слова, которые так не подходят Бриенне, не от него их ей слышать. Кроме одного.
«Моя».
Это так странно и нелепо, но даже о Серсее он не мог этого сказать, потому что нельзя назвать что-то своим только потому, что оно является частью тебя, и, как время показало, не лучшей частью.
Но Бриенна его, а он её, и невозможно, чтобы мир существовал, если останется кто-то один.
Чувства обострены до предела, когда он шагает по коридорам Кастерли-Рок. Она далеко наверху, под самым небом, так далеко, что ему приходится дважды передохнуть — руки постыдно дрожат, тело ломит, это вино и отсутствие сна.
Он не знает, найдет ее живой или мертвой. И если второе — то он предпочел бы упасть замертво по дороге до того, как войдет в спальню.
Возвращает память в прошлое. В самый первый раз, который он так боится воскресить в памяти, потому что тогда тоже была ее смерть, и трудно поверить, что прошло уже восемь с лишним лет.
Глупая женщина. Почти наверняка, глупая мертвая женщина.
Когда он находит ее у стен Черного Замка, узнавая по Верному Клятве, намертво сжатому в ее ледяных пальцах, это почти облегчение. Живая или мертвая, она будет с ним рядом, когда он упадет на свой — ее — их меч и завершит эту глупую трагедию достойно. Но она жива.
Жива, пока они несут ее в замок, освобождая по пути от доспехов, живая, пока сдирают с нее сапоги, и живая, когда Джейме раздевает ее донага и раздевается сам, а Подрик таскает дрова в импровизированный очаг их общего на эту ночь угла, сооруженный из нескольких камней и двух цепей. Сизый дым собирается под потолком и уплывает в окошко. Подрик вжимает голову в плечи, стараясь не смотреть на голого Джейме, проворно ныряющего под меха к его госпоже.
У Джейме нет времени и желания задумываться о том, как выглядит это со стороны. Все, что он может чувствовать — ледяную тяжесть Бриенны рядом, ее слабое дыхание и изредка беззвучное, бессмысленное бормотание с ее стороны.
У меня всего одна рука. Я даже растереть ее достаточно не могу, но будь я проклят, если позволю к ней прикоснуться кому-то еще.
Он обнимает ее, вжимается в ее холодное неподвижное тело, закрывает глаза и принимает решение на всю жизнь вперед, сколько бы ее ни осталось: делить все поровну. Тепло, еду, кров, кровь, ночи и дни. Беды и радости. И, насколько это только будет ему удаваться, беды стараться забирать себе, но так, чтобы она не заметила. И уйти вместе с ней, если придется, сейчас или когда-либо.
Но она оттаивает. Дыхание ее выравнивается, она просто спит теперь, умиротворенная, все еще продрогшая, но уже розовеющая. И это самый неподходящий момент для того, что собирается сделать Джейме.
Он хочет поцеловать ее. Не только, конечно, но поцелуй — то, что простительно, и это то, чего он хочет совершенно определенно.
И целует.
В плечо, в шею, спину, покрытую веснушками и многими царапинами, кое-где натертыми следами неудачно впивающихся в тело доспехов. В правую грудь, потому что до нее может дотянуться, и это безумие, но она не просыпается, не реагирует на то, как он прикасается к ней, заставляя белую кожу под губами становиться красной. Ее грудь маленькая и высокая, сосок сморщился и торчит, маня обхватить его губами и попробовать на вкус. Что Джейме и делает. Она пахнет морозом и свежестью.
Света мало, и он почти не видит ее, больше чувствует под одеялом формы ее тела, от которого собственное реагирует моментально.
Это словно из древней легенды, где герой овладевает спящей воительницей, чтобы забрать ее силу до того, как она проснется и победит его, обязательно победит. Джейме сам сдастся ей, только пусть с ней все будет в порядке, и — она полежит рядом еще немного. обнаженная, теплая, желанная.
Но когда Бриенна просыпается и спустя всего лишь пять минут вырывает своим бодрствованием признание у него, Джейме впадает в панику.
Он не может просто уйти, он не может остаться, снова дилемма, и разрешить ее помогает только попытка близости. Джейме понял бы, если она его оттолкнула. Он по-своему желает этого. Бриенна все еще слаба. Все еще невинна. Определенно, невинна — она не знает, куда девать руки, что делать с ногами, она не умеет даже целоваться.
Он не представляет, что делать, тоже. Быть с Серсеей — это то же, что удовлетворять себя самому, это не нуждается в опыте или инструкциях. Но кажется, что Серсею от него отсекли вместе с правой рукой, и она никогда не вернется, ни молодость, ни прежняя цельность вместе с ней.
Быть с Бриенной — это быть беззащитным, быть перед ней открытой книгой. И не все страницы ему нравятся. Это откровенность, которой он боится и избегает всю жизнь. Но Бриенна — его правда, его жизнь, его истина, его поиски себя, и ему все равно, какова она, если это в самом деле она.
Любовь. Джейме не смеется над любовью больше. Это уже очень давно между ними. Хватит быть трусом. Пора признать то, что не перестанет существовать, даже если закрыть глаза и притвориться, что ничего не происходит.
*
Тирион привык всю жизнь к двум противоположным реакциям на свое появление. Его или замечают все, или не замечает никто. Второй тип реакции как нельзя более кстати сейчас. Он маленький и незаметный, и он необходим там, где находится.
— Дети, — плачет, не шевелясь, Бриенна на постели, и от того, как ее знобит, трясет всю гигантскую кровать, — как они будут без меня?
Джейме накрывает ее еще одним одеялом, вопросительно смотрит на мейстера Соллиса, тот одними губами складывает: «Кровотечение только остановилось».
— Холодно, — зубы у нее стучат. В этот раз она потеряла три передних. Это ничего — Тирион сам уже пережил вставление четырех золотых, причем сзади. Она выдержит это. Если.