Знают, когда пальцы должны быть смочены слюной, а когда — сухими, когда стоит запускать руку между ног, а когда — играть языками, и как долго это делать. Тегоан видел, что смуглянка чуть робеет, словно своими прикосновениями рыжая уговаривает ее открыться, напористо убеждает в своей кипучей страсти. Силуэты вырисовывались вместе с важными деталяи: курильница, опрокинутый бокал, браслет с бубенцами на лодыжке куртизанки, ухоженные розовые ступни, не знающие труда ступать по мостовым в неудобных ботинках.
— Мужчины так не умеют, — чуть хрипло прошептала рыжая, обращаясь к Тегги, но не глядя в его сторону, — мужчины хотят что-то доказать… ах! — но никогда не чувствуют… этого.
Она медленно раздвинула ноги своей подруги и опустилась между ними, стискивая пальцы на ее бедрах. Рыжая макушка немного мешала обзору, но главное Тегоан уже увидел. Успел поймать приглушенный вздох с приветственной улыбкой на лице брюнетки, успел заметить ее движение языком по губе, пьяный счастливый взгляд, услышать мягкое грудное ворчание…
Но только Тегоан набрался смелости, чтобы поразмыслить, не присоединиться ли все же к девушкам, оставив наброски на потом, как за его спиной шумно зазвенели колокольчики на занавеси, и раздался визгливый голос:
— Развлекаешься? Кто будет работать? А вы, продажные твари, по монете — за то, что раздвинули ноги вне очереди. Да еще и даром!
— Ты будешь должен, — пробормотала рыжая куртизанка, недовольно извлекая монету из ларца на столике.
— Как будто мало того, что мы ничего не успели, — добавила ее подруга.
— Займетесь друг другом, это бесплатно, — посоветовала хозяйка, выталкивая незадачливого живописца за дверь.
Впрочем, если он и был чем-то недоволен — то не тем, что уносил на полотне с собой.
***
Сбросить напряжение довелось только ближе к вечеру. Тегоан потратил почти полчаса, уламывая молоденькую кухарку-волчицу, веснушчатую, крепко сбитую, но чрезвычайно бойкую девицу (чье девичество осталось далеко позади, как было очевидно по ее навыкам утех). Уже много раз он имел женщин, стоя у стены, но что-то с трудом припоминал, когда делал бы это, попадая руками в дрожжевое тесто или взбитые в чашке яйца.
Зад у девочки был аппетитный, от нее пахло выпечкой, корицей и немного петрушкой. Но ноги у нее кололись щетиной золотистого пушка, как и у всех волчиц, что начинали удалять волосы с тела по западной моде, а на шее сзади были подозрительные прыщики.
Не хватало только подхватить какую-нибудь хворь. Как ни старался Тегоан отрешиться от происходящего, он не мог кончить, и от чувства собственной никчемности даже в деле сношения с какой-то кухаркой стало совсем худо. Пришлось завершать дело самому там же, одной рукой вжимая волчицу в стену и игнорируя ее визгливые проклятия.
Девицу он оставил на кухне — она, подтершись передником, вернулась к замешиванию хлеба. Уходя, Тегги пообещал себе в этой харчевне никогда не обедать. Ну, разве что с деньгами будет еще хуже.
А деньги уже разошлись. И пока пополнения кошелька не планировалось.
В студии, которую организовал для себя Мартсуэль, близость нижних кварталов даже не ощущалась. Перед окнами в ящиках пышно цвела герань, лишь чуть подвядшая от ночных холодов, над входом висели изящные суламитские гирлянды. Сам хозяин храма чистоты работал в крохотном садике, разбитом во внутреннем дворе.
— Я тебя ненавижу, Варини, — сообщил Тегоан, падая на скамью и закидывая ноги на спинку.
— Трудный день, кажется, — не отвлекаясь от работы, бросил друг. Светлые волосы его были прикрыты белым платком, на котором не было ни единого пятнышка.
Когда Тегоан работал с красками, все вокруг было испачкано разноцветными потеками и пятнами, как и он сам, с ног до головы.
— Не могу понять, как ты пишешь природу в городе, Марси. Откуда ты берешь ее здесь?
— В городе, мой друг, мне пишется легче, потому что когда у тебя мало пространства — появляется много мыслей.
— А потом мысли душат тебя.
— Потом едешь в деревню и проводишь там время, — Марси протянул ему испачканную кисть и критически взглянул на свою работу, — косишь вокруг старого дома, ходишь в старых разношенных сапогах, дышишь свежим воздухом. Раскладываешь все внутри по полочкам, насыщаешься красотой.
— Мне твоих пейзажей не понять. Чистое ощущение, — Тегоан протер кисть тряпкой.
— Тут главное слово — «чистое». Тебе чистота претит, вот ты и ищешь куртизанок.
Мгновение непроницаемым было лицо Тегоана, а потом он улыбнулся, пристально глядя на друга, и в глазах его был холод.
— Сказал мне мужеложец, — наконец, он произнес это слово.
— Я верю в верность единственному, — Марси сказал это, понизив голос почти до шепота.
— Я к тому, что не осуждай. Мы не судим, и не осудят нас. Это то немногое, что из религии применимо в искусстве.
— Когда тебя заставят сидеть в колодках за такие слова…
— Я дважды успел, — возразил Тегоан, — в армии.
— Мирное время мне по душе больше, — Мартсуэль критически взглянул на получавшуюся у него воду, — как тебе кажется, не должно ли быть теней чаек на воде?
— Я никогда не видел. Кстати, ты никогда не писал ничего на военную тематику. В нынешней обстановке почти кощунство. Героизм в моде.
— Где ты служил? — вместо ответа Марси отошел от своего холста, немного раздраженно отодвинул столик с палитрой, опустился в плетеное кресло, — в Башнях? Я-то постарше буду, и штурмовал Сальбунию. И знаешь, что я скажу, нечего там писать. Если цензоров смущают голые груди суламиток под шелковыми платьями, то кишки, выпущенные шести тысячам мирных горожан, вряд ли их обрадуют больше.
— И ты никогда не хотел сотворить что-нибудь эпическое?
— Это можно делать только там, на поле боя или сразу после. Пока еще пьян кровью. Память почему-то не рисует ничего достойного.
Тегоан разлил вино и протянул другу. Они молчали, думая каждый о своем, испытанные многолетней привычкой к совместному времяпровождению, ничем не омраченному. Тегги искоса поглядывал на приятеля, размышляя о том, где же Мартсуэль Варини был сломан, и почему снаружи он, как и его идеальная жизнь, никогда не имел пороков и трещин.
Ни единой шероховатости. Своих демонов он носил, как оказалось, глубоко в себе. До последних месяцев Тегоан был уверен, что у Марси темной стороны попросту не водится. До тех пор, пока не узнал о мимолетной, но бурной страсти друга к одному из воевод, гостивших в городе. Варини написал его портрет, расположил к себе его сердце, они стали любовниками. Возможно, и раньше такое случалось, но Тегги об этом не знал.
И не узнал бы, не найдя набросков других портретов. Тех, которые слишком явственно говорили об отношении художника к своему герою и о степени их близости.
Это случилось почти три месяца назад. Первый месяц Тегоан беспробудно пил, во второй между ним и другом пролегла глубокая пропасть взаимного отчуждения, на третий они подрались и снова стали разговаривать.
— Что самое страшное запомнилось тебе на войне? — спросил Тегоан у Марси. Тот скривился.
— Если я скажу, что-то, как один из моих друзей сжал младенца, да так, что у того внутренности через рот полезли, это будет достаточно страшно. Но не это. Больше всего… знаешь, там была кипарисовая аллея. На кипарисах неудобно вешать, поэтому вдоль дороги ставили колья, на которые сажали пленных. Потом и кольев перестало хватать. Потом стали продавать безделушки из костей проигравших. В конце концов один из братьев Эльмини купил ей серьги из фаланг пальцев. Вот тот день я помню до мельчайшей детали. Я Бога молю…
— Как насчет северян, а? Они тоже не гнушаются, — перебил Тегоан. Он не был расположен к откровениям.
— Они очень разные, — задумчиво произнес Марси, вытягивая ноги в мягких домашних туфлях, — должно быть, мы кажемся им такими же одинаковыми, как они нам отсюда. Кстати, скоро я познакомлюсь с ними поближе: у меня новая идея для сюжетов.
— И тематика?
— О, я хочу рисовать в гавани. Моряков. Углем и сепией. Есть у меня такая идея.
— Прости, я не ослышался? Таких мужиков с повязками на глазу, с деревянными ногами, солеными до почечуйных шишек… Гавани лучшее место, если хочешь, чтобы тебя сначала ограбили, потом отымели, утопили под причалом и отправили сомам на корм.
— И я ненавижу тебя, Тегоан Эдель, — разделяя слоги, произнес Марси, и друзья посмеялись.
— Именно. Не ходи в эти кабаки без меня, прошу тебя. Ты слишком чистенький, Мартсуэль Варини. Слишком аккуратный. Гульнём напоследок! Там, кстати, у меня много знакомых…
— Моряки, Тегги. Моряки, а не портовые шлюхи. Думай о моряках.
***
Ленд-лорд Гиссамин наброски из «Звездных Ночей» рассмотрел пристально, потом отбросил в сторону.
— Страсть вы улавливаете, это хорошо. Полагаю, это именно то, чего не хватает современному портретному искусству — страстей.
— Вы знаете, как наказывают за излишне страстную жизнь.
— В домах Элдойра всегда будет много скандалов. Но наши святоши успешно скрывают свои низменные наклонности, прикрываясь военными судами, — хмыкнул ленд-лорд.
— И вас не пугает то, что вы также рискуете оказаться перед судом?
— Ни один суд не станет наказывать меня за то, что придет в вашу, — тут Гиссамин многозначительно пошевелил указательным пальцем с тяжелым перстнем, — безумную голову творца.
— Почему вы думаете, что я соглашусь? — Тегги не был намерен так просто сдаться.
— Вы великолепный портретист, а в столице сейчас, — лорд поднял руку с бокалом, — нет шансов для тех, кто изображает на картинах лица. Я видел ваши орнаменты. Они неплохи, но… в них нет вас, нет вашей энергии, нет ничего, что могло бы соперничать с работами Менды и сабянских мастеров.
— Вы немного понимаете в искусстве, в таком случае, — он допил вино, не желая показать, как глубоко уязвили его услышанные слова. Но в ответ сул лишь усмехнулся.
— Я понимаю, что ваш талант в белом городе обречен. Вы погибнете, размалёвывая портики и балконы пионами и лилиями. В квартал художников вам попасть не удастся.
— Если есть угроза восстания, в белом городе мне нечего делать. Там еще долго будет не до лилий.
— Вы можете узнать сами, — Гиссамин пожал плечами, — кто знает, куда позовет Фейдилас ее следующий поклонник? А я хочу семь ее портретов до конца этого года.
— Мало времени, — возразил Тегоан.
— Можно успеть. Я знаю, как вы можете работать, когда вам это действительно нужно. Не ищите в ней ангела, Тегоан, — нажал голосом лорд и опасно прищурил левый глаз, уголок его рта дернулся вниз в коротком неприязненном движении, — она красивая развращенная потаскуха, немало зарабатывающая при этом. Но не больше. Глядя на ваши картины, я хочу верить в то, что она — нечто большее, чем очередной кусок мяса, которым прирастает в итоге моя казна.
Тегги никогда не считал себя особо сильным в ментальных ощущениях. Он умел читать простые сердца. Умел видеть то, что было сокрыто не слишком глубоко. Но Гиссамина не мог разгадать даже приблизительно. Черты его ускользали от художника, то они казались утонченными, благородными, а слова лорда — искренними, то вдруг он становился похож едва ли не на демона ночи.
И похоже, Гиссамин отдавал себе отчет в том, какое действие оказывает на собеседника.
— Я подписываю контракт, мастер Тегоан. Но взамен я хочу, чтобы вы хранили мои тайны, если столкнетесь с чем-то, отдаленно их напоминающим, и не задавали лишних вопросов. Надеюсь, мы понимаем друг друга.
Тегги понимал. Против воли вспомнилась ему клетка с полуистлевшим трупом, встреченная где-то в нижних портах на Велде. Вне всякого сомнения, в гневе ленд-лорд Гиссамин способен на куда большую изобретательность в плане пыток и казней, и проверять границы его изобретательности Тегоан не собирался.
Как и оплакивать предстоящие месяцы работы в доме удовольствий.
========== Чернильные пятна ==========
Следующие три недели Тегоан работал упорно, как не делал этого уже пару лет.
Он не задавался вопросом наличия вдохновения или желания творить. Запретив себе анализировать, просто переносил на картину то, что видел: бесконечную вереницу смазливых, хорошеньких и даже очень хорошеньких распутниц «Звездных Ночей». Бесконечно сменяющие друг друга, они опротивели ему уже через неделю. Вопреки строгому распоряжению хозяйки, соблазнить его и склонить к себе пытались почти все. С четырьмя из девяти Тегги переспал, с двумя сделал это не по одному разу.
После чего девы цветов потеряли всякий интерес к художнику, кроме сдержанного любопытства к результатам его работы. В отличие от своей менее удачливой сестры по ремеслу Яриды, которая замучила Тегоана, присылая к нему соседских мальчишек с самыми трогательными посланиями и приглашениями.
Толстяк Будза, получив очередную выплату, ненадолго успокоил свою подозрительность, но долгов оставалось по-прежнему столько, что Тегоан боялся ходить по улице, лишний раз не высовывался, с утра уходил в «Ночи», и возвращался, когда было уже темно. А темнело все раньше, осень, в Нэреине длящаяся едва ли не до января, окончательно вступала в свои права.
Промозглый ветер заставил Тегги окончательно продрогнуть. Требовалась серьезная покупка: теплая одежда.
С ней у Тегоана как-то никогда не складывались отношения. Начиная с раннего детства, когда он сжег отцовский плащ и был нещадно выпорот, и заканчивая шубой из рысьего меха, которую он в период успеха купил, чтобы щеголять в ней, бесполезной, в Верхнем городе, а шесть месяцев назад из-за нищеты продал и прогулял.
Пришлось потратиться и в этот раз, Тегоан презирал ряды готовой одежды на рынках, и отправился к портному, который, памятуя о предыдущих заказах, потребовал предоплату наличными. Так Тегоан разжился тремя новыми рубашками и чудесным плащом по мелтагротской моде. Оставалось подобрать головной убор, немного почистить новые сапоги — и Тегги готов был посетить выставку Мартсуэля, которую тот устраивал каждый год с их общими приятелями.
Хотя Марси приглашал выставляться и его, Тегоан отказался. Уязвленное самолюбие его еще слишком болезненно помнило о том, как выносили из выставочного зала «Триумф белого воинства», а в автора картины летели проклятия и угрозы. Поэтому субботним утром Тегоан с удовольствием отправился стать зрителем успеха Марси.
Белый павильон был украшен гирляндами и цветами, почетные гости угощались у столов, но общим впечатлением, действительно запомнившимся Тегоану, был свет. Легкое золотистое тепло, рассыпанное по белоснежному залу, простота убранства и пейзажи, не впитывающие, но излучающие этот свет. Они были без рам по обычаям живописцев Элдойра, и каждая служила словно предысторией следующей. Городские пейзажи сменялись загородными полями и очаровательными селами, искрилась свободная Велда, словно сорвавшая с себя каменные оковы набережных, степенная, щедрая, благодатная.
Определенным вызовом было то, что живописцы в клубе Варини не гнушались изображениями деревень, тогда как традиция много чаще рисовала городских жителей. Но целую стену Марси выделил под картины деревенских дворов и околиц, и зрители оценили его откровенность.