Пару минут ничего не происходило. Мы с Гамаюн соскучились и от нечего делать принялись пихать друг друга – кто кого опрокинет; но тут дым начал густеть и клубиться, а затем из него сформировалась фигура…
Разглядев подробности, я так и покатилась со смеху. Судя по виду, младший братец шефа, оставшись в Москве без присмотра, отправился вовсе не за подарками.
Голову хозяина кладбищ украшала половинка дамского лифчика. Размер, кстати сказать, соответствовал идеально. Губы измазаны оранжевой помадой с блестками, на бицепсе левой руки – кружевная подвязка. Розовая. Из одежды, кроме лифчика, на Самеди были узкие трусики из искусственного леопарда. Плечи украшала завязанная на манер мантии атласная простыня.
Пару секунд барон Суббота ничего не замечал и, томно прикрыв глазки, совершал губами чмокающие движения. Но порыв влажного горячего ветерка, шаловливо забравшегося под мантию, заставил его почуять неладное.
Приоткрыв подведенный глаз, хозяин кладбищ затравленно огляделся. Затем сделал попытку бежать во все стороны сразу, но стукнувшись о магическую преграду, плюхнулся на пятую точку. Сдернул с головы лифчик, и смяв его в кулаке, погрозил Базилю.
– Надень, – посоветовал шеф. – Тебе очень идет.
– Легба! Что ты наделал! – заголосил Самеди.
Поднявшись на колени и заломив руки, он с тревогой оглядел горизонт.
– Ничего особенного, – шеф демонстративно полировал ногти голубеньким шелковым платочком. – Соскучился по младшему братику. Дай, думаю, призову… Посидим. Выпьем. О делах наших скорбных покалякаем.
– Ты не понимаешь, Легба! Я теперь покойник.
– Все мы там будем. В перспективе.
– Сет! Он обещал меня убить!
И тут в воду, прямо перед плотом, ударила молния.
Глава 5
Маша
– Сет! – заверещал Суббота. – Скорее, выпустите меня!..
Молнии лупили всё чаще.
– Чтобы ты снова сбежал? – шеф хладнокровно оглядел младшего братца. – Нет уж, дружок. Любишь кататься – люби и саночки возить.
– Какие саночки? – Субботу била крупная дрожь. Лифчик в его руках превратился в мятую, искореженную тряпочку. – Что это такое вообще?
– Сани, санки, или же саночки, – это… – встряла Гамаюн.
– Да по фиг! – лицо Субботы стало фиолетовым. – Я спрашиваю, как ты мог? Как ты, мой старший брат, мог меня подставить?
Шторм набирал обороты. Воздух трещал, как петарды в консервной банке, а тучи расхаживали по реке, отрастив ноги из молний.
– Долг платежом красен, – сказал Лумумба. И вроде говорил он негромко, но слова, попав в промежуток между ударами грома, разнеслись по реке.
Суббота ссутулился, повесил голову и посмотрел на шефа как псина, застуканная за кражей колбасы.
– Ладно, я понял, – сказал он, отбрасывая лифчик. – Хочешь преподать мне урок. Тогда выпускай. Полюбуешься на мою смерть.
– Во-первых, не всё так плохо, – заметил шеф, и стер ногой часть защитного круга. Суббота шагнул наружу. – Мы, с моим учеником, тебе поможем.
– Пфе, – всплеснул руками Суббота. Выйдя на свободу, он тут же обрел весь свой апломб. – Белый бокор – это оксюморон, Легба. Не бывает.
– Спорим?
– На что? – оживился Сббота.
– На твою шляпу.
– Ты хочешь сказать, на мой цилиндр?
– Ну да, на твой фокуснический цилиндр. На твою сущность. На то, чем ты являешься.
– А что поставишь ты?
– То, чем являюсь я, – произнес Лумумба, щелкнув по своему стетсону. – Рискнешь?
– Сильно же ты любишь своего ученичка, – Суббота плюнул на ладонь и протянул её шефу.
– Бвана… – попытался встрять Ванька, но Базиль, не обращая на него внимания, тоже плюнул, и хлопнул брата по руке.
– Любовь здесь ни при чем, – сказал он, глядя в глаза Субботе – Просто я – чертовски хороший учитель.
Чугунная ванна, которая служила небом последние несколько часов наконец не выдержала, раскололась, и на нас хлынул потоп. Только не подумайте, что из воды.
И не из лягушек – это было бы даже прикольно… Ливень пошел из крупных, как желуди, муравьев.
Они, выбивая дробь, падали на плот. Они плюхались в реку, поднимая фонтанчики брызг и растекаясь по воде, как рыжая масляная пленка. Они облепили Гамаюн, сделав её похожей на какодемона – в фигуральном смысле. Ворона хлопала крыльями, молотила клювом, как отбойный молоток, но муравьев было слишком много.
Я почувствовала нестерпимое жжение сразу во всех местах – насекомые застревали в волосах, сыпались за воротник, заползали в штаны… Пытаясь их стряхнуть, я чуть не свалилась в воду. Спасибо Ваньке: поймал меня за шиворот.
По реке прокатилась огненная волна – шеф выдохнул струю пламени – и муравьев не стало.
Мне тоже подпалило брови, ну да я не в обиде.
– Лёд тронулся, – объявил Базиль и повернулся к напарнику. – К барьеру, господа гардемарины.
– Океюшки, – кивнул Ванька и встал на краю плота.
Через минуту поверхность вскипела. Показались такие хари, что и в страшном сне не увидишь. Огромные, только местами покрытые жесткой, как рубероид, шкурой, эти трое зухосов были еще старше и куда страшнее чем тот, которого призвал Базиль.
Кинув всем троим по веревке, Ванька крикнул:
– Н-но-о, залётныя! – и взмахнул невидимым бичом.
Тьма, пришедшая из-за горизонта, накрыла город. Исчезли плоские желтые крыши, обступившие поверженную археомагическую башню. Исчезли базары, переулки, сгоревшая пристань и безмятежно жующие козы… Пропал Каир – странный город, который нам так и не довелось полюбить.
Плот полетел над волнами. Берега слились в однообразную красно-желтую полосу.
Зябко кутаясь в простыню, к Ваньке подошел Суббота. С минуту наблюдал, как тот управляет крокодилами, затем неопределенно хмыкнул и вернулся к шефу.
– Зачем он так с тобой? – тихо спросила я.
Напарник бросил на меня короткий взгляд.
– Учителю виднее.
– С чего ты взял? Почему ты думаешь, что он всегда прав? Ведь он – тоже человек, а человеку свойственно ошибаться.
– Во-первых, не человек, а маг, – за плечом неслышно возник Базиль. – А во-вторых, наставники не ошибаются.
– Никогда?
– Такие, как я – никогда.
– Но почему?
Возмущение распирало меня, как строительная пена.
– Потому, что все свои ошибки я уже совершил.
Фигово. Фигово быть таким правильным. Ошибки – это самое интересное…
И тут появился морской змей. Он выскочил из воды, как чертик из табакерки. Тело его изгибалось, свивалось в кольца и восьмерки – будто им управлял невидимый факир, играя на дудочке.
Голову змея покрывало такое количество рогов, наростов и бородавок, что приз за самое уродливое создание он получил бы вне очереди. Ноздри изрыгали пар, а из пасти воняло, как с заднего двора селедочной фабрики.
Базиль с братом встали на краю плота. Барон Суббота небрежно, словно шубу дорогих соболей, скинул с плеч простынку, Базиль снял и аккуратно положил у мачты любимый потёртый плащик.
– Гони во всю мочь, гардемарин. Ни в коем случае не дай себя поймать… – шеф без всплеска ушел под воду. Младший братец последовал за ним.
Обнявшись, мы с Гамаюн присели у Ванькиных ног.
Плот, влекомый тройкой крокодилов, маневрировал, как блоха меж собачьих зубов. Душный дым лез в глаза, барабанные перепонки лопались от пронзительного рёва – змей никак не мог нас ухватить.
Внезапно из воды выпрыгнули две акулы. Щелкая челюстями, как дыроколы, они вырывали из змеиного тела громадные куски – серебристое конфетти чешуи так и брызгало в разные стороны.
Гигантская рептилия заревела, как низкочастотный динамик. Звук становился всё выше, вот он перешел в вой, затем – в тонкий, на грани слышимости визг и змей, поднявшись под самые облака, лопнул. Над рекой заклубилась стая черных птеродактилей.
Построившись клином они, словно истребители, спикировали на акул. Те, махнув хвостами, скрылись в глубине. Птеродактили в воду не полезли.
– И часто вы так развлекаетесь? – пришлось сделать над собой усилие, чтобы голос не дрожал.
– Игра в метаморфозы – это ерунда, первый курс. Камень, ножницы, бумага, – бросил Ванька. – Вот метафизиология – это да. Это, я тебе скажу…
Из реки взмыли орлы. Размахом крыльев они напоминали кукурузники, а повадкой – хищных мурен. Поднявшись повыше, орлы на бреющем врезались в черную стаю. Полетели клочки по закоулочкам…
Птеродактили, сбившись в кучу, превратились в смерч. Один из орлов не успел уклониться и задел смерч крылом. Я зажмурилась: будто воробей угодил в вентилятор… Безжизненный комок перьев плюхнулся в воду.
– Кто это, Вань? – крикнула я. Повернулась – а напарника и след простыл. Только мокрая рыжая макушка в десяти саженях от плота…
Второй орел превратился в громадного фиолетового джинна. Вытянув толстые губы он, как макаронину, втянул смерч и крепко сжал челюсти. Из его рта раздалось сердитое жужжание, а щеки вспучились, будто бы их пихали изнутри. Джинн шмыгал окольцованным носом, потешно шевелил ушами, но терпел.
На реке в это время установилась необычайная благодать. Перестал завывать ветер, успокоились волны, улегся песок по берегам – мы оказались в спокойной, как зеркало, воде.
– Глаз тайфуна, – благоговейно прошептала Гамаюн и, выпустив стальные когти, вцепилась в доски. – Ну, теперь держись…
Будто услышав, джинн улыбнулся уголком рта и хитро подмигнул. Извлек из складок просторных штанов древний позеленевший кувшин, выплюнул туда толстого шмеля, закупорил горлышко пробкой и небрежно швырнул глиняную тару через левое плечо.
– Тут и сказочке конец, – отряхивая руки, из воздуха соткался шеф и огляделся. – А где мой плащик?
Я смутилась. О чем угодно можно было думать, пока нас атаковал Сет: о жизни, о смерти, о рыбных консервах…
– Забыли, значит, – осудил нас с вороной Базиль. – Я тут за ваши жизни бьюсь, а вы об имуществе позаботиться не можете?
– Хозяин, мы… – начала оправдательную речь Гамаюн.
И тут из-под воды донесся и стал нарастать глубокий, не побоюсь этого слова, тектонический гул. Будто там, под ногами, столкнулись материковые плиты. Будто континенты, сойдясь в любовной судороге, бьются друг о друга скалами, горами и долинами…
В том месте, куда шеф забросил кувшин, река вспучилась горбом и собралась в гигантскую водяную фигуру. Хрустально поблескивая, она поднималась всё выше и выше. Вот уже обнажились берега, блеснуло илистое дно, – вся вода Нила собралась в громадного, до неба, великана. В его теле возникали свои течения, водовороты, мелькали косяки рыб и один очень удивленный бегемот…
Плот застрял в илистой каше на дне. Вокруг кишели оставленные без среды обитания рыбы, прыгали лягушки и лопались большие мутные пузыри.
Подняв ногу, подобную громадной водяной колонне, великан начал медленно опускать её на нас.
– А вот это, – сказал шеф и покрепче уперся ногами в доски. – Совсем другой разговор…
Волна обрушилась с такой силой, что бревна разметало, как спички. Возник водоворот. Всё – я, шеф, ворона, ошметки плота и корзин, – закрутилось, как лягушки в блендере.
…Вода была тёплая, чуть солоноватая, и сильно приправленная илом. Пистолеты тянули на дно, так же, как и набравшие воды башмаки.
Плавать я, конечно, умела. Но только по-собачьи. Кричать и звать на помощь было бесполезно: никто не услышит. Небо потемнело, опять засверкали молнии, а воздух стал таким же плотным, как мокрый брезент. Горизонт начал закручиваться воронкой, на дне которой зиял багровый, как созревший чирей, глаз…
И тут, где-то высоко над головой, прорезался тонкий луч. Словно нож, входил он в стену воды, и резал её, как консервную банку. По мере прохождения луча горизонт разматывался и ложился на место.
Плюхая по воде руками и ногами, я следила, не отрываясь, за лучом и наконец разглядела серфера, стоящего на доске. По воде он летел с бешеной скоростью, нарезая водоворот серпантином.
Пролетая мимо меня, он задорно улыбнулся и подмигнул – только тут до меня дошло, что это Ванька. Тело его, затянутое в серебристый костюм, переливалось мускулами, ноги уверенно попирали доску, а световой меч сверкал чистым изумрудным светом.
Миг – и горизонт с грохотом развернулся. Я оказалась в обыкновенной реке, среди мешанины веток, коряг и всякой водяной всячины.
Небо окончательно потемнело. Пошел дождь. К счастью, обычный, из крупных капель. Но к сожалению, холоднющий – будто его специально перед тем, как вылить в реку, хорошенько заморозили.
Сцепив зубы и стараясь дышать только через нос, я упрямо барахталась в маслянистом густом супе, совершенно не представляя, где берег.
Шло время. Плыть было всё труднее. Сил хватало только на то, чтобы держать голову над водой. Бабуля говорил, что смерть от переохлаждения – это не страшно. Перед самым концом ты согреваешься, а потом уже больше ничего не чувствуешь…
– Маша-а-а-а!..
– Ванька! – открылось второе дыхание и я отчаянно заработала лапками.
– Ма-а-а-ш-а-а-а!…
Кажется, голос идет оттуда. Или отсюда? Черт, темно, хоть глаз коли.
– Ва-а-анька-а-а!..
Вопль лишил меня последних сил, я захлебнулась и пошла ко дну. Дернулась пару раз, и… Всё.
Смутно почувствовала, как меня, поперек туловища, сдавили жесткие челюсти. Испугалась – а вдруг это крокодилозомби? Но, махнув рукой, ощутила гладкость металла и расслабилась. Только одно существо на свете имеет такие перья…
Воды из меня вылилось литров сто. Кажется, я теперь месяца два на воду смотреть не смогу. Ни пить не буду, ни умываться.
Буря стихла. Нил, потрепанный, но не покоренный, грел серебристую спину в закатных лучах. Мы с Гамаюн сидели рядышком у костра. Ворона всё отчетливее поскрипывала, кончики перьев на крыльях заржавели. Я пообещала себе: как только выберемся из этой глуши, раздобуду самого лучшего машинного масла и лично смажу нашу птичку от хвоста до кончика клюва.
Суббота, целый и невредимый, бессовестно дрых рядом. Шефа не было. Как мне объяснили, он уединился, чтобы поговорить с Сетом…
Весь берег был усеян речными валунами, вырванными с корнем пальмами, перемешанными с песком корягами и разнообразной живностью.
Неподалеку устроилось крокодилье семейство – с тугими от обжорства брюхами и снулыми ленивыми глазками.
Еще дальше различались тёмные туши бегемотов. Среди них, как доктор среди больных, расхаживала длинноногая цапля. Время от времени она наклонялась, выхватывала что-то из мокрого песка, задирала клюв и глотала.
Между бегемотами и крокодилами ползало черное существо – не-то ящерица, не-то мокрая обезьяна… оно громко сопело, будто что-то вынюхивая, и бормотало себе под нос.
– Неплохо бы перекусить, – робко вякнула Гамаюн.
– Тебе-то что, – буркнула я. – Вон, сколько дохлой рыбы навалило. Одними глазными яблоками обожраться можно… – и тут же устыдилась. – Ой, извини, это я по привычке. Кстати: мерси, что спасла.
– Не было заботы – дохлых девчонок из воды таскать… – смутилась ворона. – Кстати: всегда пожалуйста.
– Так ты всё-таки плавать умеешь, или по дну?
– Не твоего ума дело.
Кивнув, я отвернулась. Но, спустя пару минут, не выдержала:
– Так что, у нас всё по-старому?
– Само собой.
Поднявшись, я подошла к Ваньке. Курточка почти высохла, ботинки исходили паром у костра. Босые ступни приятно зарывались в песок. Было как в бане рано утром: сумрачно, влажно, очень тепло и тихо.
– Теперь понятно, почему весь Египет – сплошной песок, – шмыгнув носом, сказала я. – Удивительно, как эти пирамиды раньше никто не порушил.