Эльтасмирии углубились в джунгли, на расстояние, достаточное для того, чтобы даже сверхострый слух архонта не смог уловить их слов. Они заговорщицки оглянулись назад, обнялись и слились в поцелуе. Теольминт повалил Улианту на землю, но она отстранилась, упёршись локтями в его грудь:
– Он всё знает!
– Айдагилль?
– Архонт! Как он догадался про нас?
– С чего ты взяла, что он догадался? – Ответил вопросом на вопрос Теольминт, неспешно освобождаясь от кожаных доспехов. – Он вчерашний мальчишка, и это его первое посольство. К тому же, только что из-за его лишней улыбки погиб невинный кхатаз. Он отправил нас в лес, чтобы остаться одному.
Рассуждения Теольминта не устроили Улианту:
– Ты совершенно не знаешь его! Тебе не показалось странным, что Айдагилль так легко согласился с его решением?!
– Айдагилль – истинный воин, и не может не подчиниться архонту. Так же как и мы с тобой. Наш приказ – слиться с лесом. Вдвоём. – Прошептал последнее слово Теольминт и вновь потянул Улианту к себе, но она вырвалась из его объятий.
– Вельсиолл настоял, чтобы именно Айдагилль вошел в команду Минта’эдвен-Эарини. Сразу после того, как я добилась этого права самостоятельно. И вот теперь он не взял его на берег. Почему?
Теольминт поглядел на нее с лёгким раздражением:
– Айдагилль – претендент на твоё сердце, и тебе не стоит спрашивать об этом у меня. Я – простой лучник, и здесь не для того, чтобы тонуть в ваших благородных интригах.
Улианта недовольно поглядела в сторону и продолжила уже не так уверенно:
– Он – архонт и умеет читать мысли. Он мог сделать это на пирсе или даже на корабле. Что ты делаешь?
– Ты поэтому так неприступна? – Прошептал Теольминт. – И не читать мысли, а видеть память…
Теольминт наконец коснулся ладоней Улианты.
– Он видит память глазами собеседника, и то, только за последние сутки. Да и делает это крайне редко. И мы с тобой оба знаем, что после слияния с лесом наша память уподобится бездонному колодцу. Он ничего не узнает, даже если вдруг решит испытать свой дар на нас.
Улианта успокоилась, и позволила Теольминту обнять себя.
– Твои прекрасные волосы. – Коснулся он её локонов. – Ты потратила свою питьевую воду, чтобы встретить родные берега во всей красе.
Улианта улыбнулась, и положила голову на плечо Теольминта.
– Ты замечаешь, что другие не видят в упор.
Вместо ответа Теольминт поцеловал Улианту.
В отличие от светлых лесов их родного острова, полностью пропитавшегося эльтасмирийской магией, джунгли острова Рокушима источали дикую природную силу. Она манила, пьянила и бросала вызов уверенным в себе гостям с Юга. Улианта и Теольминт вознеслись по разломанным и прогнившим стволам деревьев, задушенным насмерть лианами, на второй ярус, обнялись на ветвях и стали частью Леса. Слияние позволяло видеть, слышать, чувствовать то, что происходит в джунглях на несколько лиг вокруг. И, если лес дозволял и открывался навстречу, то образы проникали в сознание эльтасмириев ярким потоком. Подобные слияния открывались лишь для опытных представителей народа, ибо молодые и неискушённые, но слишком уверенные в своих силах, эльтасмирии могли сойти с ума, не справившись с потоком и не умея отсеивать видения. Подобное нередко случалось с детьми, нарушившими запреты старших.
Внутреннему взору Теольминта и Улианты открылись окружающие пространства. Кругом благоухал бамбуковый лес, рвущийся к свету сквозь кроны могучих кедров. Некий неведомый садовник рассадил хвойных гигантов, вдохновляясь, видимой только с высоты птичьего полёта, геометрически выверенной красотой. Она даровала каждому из кедров свободу для роста и позволила тянуться к небесам столетиями. Бамбук, подобно бунтующему юноше, искал в этом тенистом мире своё место под солнцем. Эта незримая битва растянулась в обширной, на сутки эльтасмирийского пути, лощине. С двух сторон её подпирали узкие и невысокие горные хребты, чьи скальные вершины раскрошились от старости. Но и их было достаточно, чтобы лес забыл о холодном дыхании далеких северных широт и наслаждался тропическим уединением, длящимся круглый год.
Однако в этой лесной гармонии таилось нечто загадочное. Диссонанс с лесной стихией вызывала отчуждённая от леса полянка правильной круглой формы в десяти минутах лесного пути эльтасмирия и часу того же пути человека. Именно к ней бежал хромой кхатаз, ломая персты леса – побеги и молодые деревца нижнего яруса, придавливая нервные окончания – грибы на скользких остовах павших деревьев. Поющий меч в это время шёл вдоль берега по кромке джунглей, время от времени останавливаясь и замирая. Он не ломал побеги и не наступал на грибы, но деревья боялись тёплой стали его оружия, срезавшего не одну лиану и срубившего не одну ветку.
Прочие образы отсеялись сознанием двух эльтасмириев, хотя в иных условиях они бы наверняка заинтересовались и мелкой междоусобной стычкой хартов – разумной лесной расы, отрядом гоблинов бесшумно крадущимся за лесным троллем, гигантским человеком с огромным волосатым хоботом вместо носа, поедающим фрукты с деревьев и другими занимательными событиями в разных частях большого леса…
Улианта и Теольминт вышли из слияния с расширенными зрачками.
– Он!!! Он превосходен!!! Этот …эти дикие земли… – только и смогла сказать Улианта.
Несколько мгновений эльтасмирии приходили в себя, разглядывая собственные ладони и прислушиваясь к дыханию.
– Теперь и нам нужно разделиться. – Вернулся к делу Теольминт. – Поющий меч сказал, что идёт за лошадьми. Здесь достаточно моего наблюдения. Хромой человек бежит сообщить о нашем прибытии в потаённое место. Даже сам Лес не знает, что скрывается на поляне. Здесь понадобится твоё знание культуры и языка.
– Нет! – Неожиданно резко прервала его Улианта. – Нам нельзя разделяться!
Теольминт не ожидал подобного напора от вечно сомневающейся, избалованной дочери посла, выросшей в окружении взрослых. Он вопросительно поглядел в ее васильковые глаза. Улианта не успокаивалась:
– Он не следопыт, а простые кхатазы не уходят в дикие владения природы в одиночку. Этот человек вступил в смертельный поединок с нетронутой людьми землёй, чтобы кого-то предупредить. Он рискует жизнью неспроста!
После слияния Улианта словно забыла слово «лес», переняв доселе безгласную мудрость грохочущей вокруг стихии. Теольминт увидел её отражение в глазах стоящей перед ним Улианты. Не говоря ни слова, он вынул из сумки плащ из лоскутов кожи лесных хамелеонов и первым исчез из вида щебечущих птиц, наблюдавших за эльтасмириями с третьего яруса могучего леса, залитого расплавленно-зелёным утренним светом…
Глава 3
…Для просмотра чужой памяти Вельсиоллу, как и всем архонтам, нужно было вести диалог, глядя собеседнику прямо в глаза. Это он и подразумевал, говоря о беседе своим методом. Через несколько фраз сознание архонта незаметно проникнет через колодец зрачков в воспоминания последних суток старосты, и он увидит образы событий так, как они запомнились собеседнику. Но после ухода Поющего меча Акира совсем раскис. Он беззвучно плакал, упершись взором в пол, прислуживал архонту и всё время бормотал непонятную фразу:
– Не солнце сожгло тебя… Не солнце…
Вельсиолл ожидал столкнуться с чем угодно, но не со старческой немощью незнакомого простолюдина. Во время пути на остров Рокушима, в своих мечтах архонт выстраивал длинные словесные и оружейные поединки с благородными Поющими мечами, кхатазскими лордами и всегда выходил из них победителем. Но он не знал, что противопоставить слезам из выцветших глаз и трясущимся рукам, испещрённым сетками иссохшихся сосудов. А тут и дневной бриз, словно коварный доносчик, сообщил Вельсиоллу о хрусте белоснежного песка, по которому волокли тело убитого кхатаза.
Но архонт Вельсиолл не был бы главной надеждой Дома Весеннего Шторма, если бы отступил перед трудностями.
– Я должен совершить проникновение в сокровенное «Я» разумного существа, – заговорил он со старостой на эльтасмирийском языке, что было равнозначно разговору с самим собой, – и путь к нему возможен по трём дорогам. Разума. Эмоций. Тела.
Вельсиолл осторожно, словно боясь обжечься, положил руку на плечо Акиры. К замешательству архонта, старик не шелохнулся. Он плакал, выдавливая в бамбуковую кружку сок из апельсина, и всё бормотал одни и те же слова: «Не солнце сожгло тебя…». Через кожу перчатки Вельсиолл ощутил, как в старике угасает жизнь. При этом его внутренние органы были здоровы, хоть и порядком износились в ходе полной труда жизни. Архонт понял, что старик силой обезумевшей воли убивает сам себя. Вернувшийся с лошадьми для посольства Поющий меч Кироси увидит результат исполнения своего приказа – наполненную кружку апельсинового сока. А вместе с ней мёртвого старосту деревни лорда Табиючи и единственного свидетеля – посла Дома Весеннего Шторма.
– Хм…твой разум замутнён, старик. Ты словно спал много дней до того, как увидел сегодняшний свет. – Вельсиолл перешёл на тайный диалект Дома Весеннего Шторма, проговаривая каждое слово вслух, чтобы убедиться, что его впечатления не есть насланный колдуном или шаманом морок. – Эмоции подобны бурному весеннему потоку далёких северных рек…
Архонт поднялся на ноги и обошёл старосту по идеально ровному кругу. В следах после его шагов отпечатывалась линия из переплетённых меж собой рун, выдавленных на подошвах сапог. Как только она замкнулась, Вельсиолл резко зашёл внутрь круга и произнёс:
– Остаётся твое тело!
Он сдёрнул перчатку с руки, распрямил пальцы и приложил ладонь к спине старика прямо напротив его сердца. Акира удивленно поглядел на архонта, прежде чем живительная волна высушила его слёзы и вызвала прилив энергии и вспышку положительных эмоций.
Вельсиолл знал, что прямо сейчас, на волне эмоциональной эйфории, старый человек способен открыть свою память.
– Этот сок для меня, староста Акира?
– Для вас, господин архонт.
…Тайком от бесхитростной крестьянской тропинки, плетущейся в сторону таинственной поляны, змеилась неприметная для обычного взгляда тропа следопытов. Эльтасмирии без труда заметили её с высоты второго яруса джунглей, по которому предпочитали перемещаться.
– Вот здесь-то мы точно разделимся. Ты иди за кхатазом, а я пойду по тропе следопытов. – Не терпящим возражения тоном, заявил Теольминт. Улианте оставалось только смиренно кивнуть головой. Она легко настигла хромого рыбака, разглядывая его взмокшую от пота и прилипшую к спине рубаху.
– Человек содрал ноги в кровь. – Сообщила спутнику Улианта, имитируя пение птицы.
Она бесшумно передвигалась по остову поваленного кедра, задушенного лианоподобным бамбуком, и осматривала свои длинные золотистые волосы. Поздно вечером она потратила весь отведённый ей на корабле суточный запас питьевой воды, чтобы хорошенько помыть их. После такого долгого перерыва её настоящая родина должна была увидеть Улианту во всей красе. Последние дни её душу будоражили подростковые воспоминания, в которые ей так нравилось окунаться. Ещё раз прочувствовать неспешный ритм обманчиво спокойных кхатазских переговоров, способных в любой момент потонуть в беспощадном насилии. Каждый раз, когда это могло коснуться беззащитного ребёнка по имени Улианта, на пути насилия вставали статные воины-эльтасмирии из посольства отца. И страх растворялся, уступая место щекочущему нервы сладкому чувству полной защищенности. Сейчас же вместо этого внизу мелькала спина хромого кхатаза. Главный остров провинции Року предложил своё видение того, как нужно встречать Улианту, рождённую хоть и в Кхатазской империи, но всё же далеко от этих мест.
«Что ж, впереди пять дней, обещанных юным архонтом, и ими следует насладиться в полную силу» – подумала эльтасмирийка, и только тут поняла, что незаметно для себя заплела волосы в косу.
– С моей тропой что-то не так. – Ответил настороженным птичьим криком Теольминт.
Они одновременно остановились, подчиняясь врождённому чувству опасности.
– Я как будто не узнаю её, хотя вижу в первый раз. Я спущусь вниз и рассмотрю поближе.
– Будь осторожен! – Смятенно пропела Улианта.
– Гляди, чтобы на человеческую кровь не сбежались хищники! – нашёл место для шутки Теольминт.
Улианта огляделась по сторонам и заметила, что все следы присутствия зверей остались позади, там, где тропинка ещё была дорогой и ответвлялась от тракта лорда.
– Тропа заброшена месяца два назад. – Сообщил Теольминт, и даже через подражание птичьим крикам передалось его удивление.
В этот миг оба эльтасмирия осознали, что их голоса звучат в полной тишине.
Джунгли безмолвствовали…
…Первое же воспоминание кхатаза причинило Вельсиоллу физическую боль. Староста Акира сидел на земле, на поляне, окружённой едва видимыми в ночи исполинскими кедрами. Нижняя часть тела кхатаза частично развоплотилась, впитывая, подобно губке, силу кхатазских джунглей. Это состояние и причиняло старику страдания, переданные Вельсиоллу. Сила проходила через нервную систему человека и разливалась в воздухе через кончики пальцев, поднятых высоко над головой. Вельсиолл понял, что старик, оказавшийся, как на то и указала Улианта, колдуном, насыщал силами окружавших его растений мириады невидимых в ночи живых существ, парящих в воздухе. Неизвестное архонту заклинание собрало их воедино и время от времени обрушивало на то, что колдун Акира видел прямо перед собой – на мерцающую полупрозрачную сферу, заполнявшую всю поляну. Внутри сферы, через залитые слезами глаза старика, Вельсиолл увидел хижину, сплетённую из бамбуковых стеблей. Вельсиолл догадался, что мерцание – это граница яви и обители духа, преодолеть которую и стремился колдун, поддерживая заклинание.
Хижина освещалась раскаленным до жара песком поляны, и сквозь вырезанное в бамбуке окно Вельсиолл увидел испуганные глаза на покрытом копотью лице. Архонт догадался, что в хижине прячется дух, противостоящий заклинанию, что медленно, но неуклонно проникало в его обитель…
…Теольминт почувствовал себя персонажем дурных людских сказок, в которых лес противостоял человеку. Тех, где испуганные герои слышат гулкие удары собственного сердца. Где опасность подстерегает на каждом шагу. Где любой хруст вызывает панический страх. Всё это Теольминт мог бы испытать, будь он человеком. Но его обострённые чувства эльтасмирия ясно говорили – на несколько сотен шагов вокруг поляны, к которой они приближались, не было ни единого живого существа. Теплокровные звери, хладнокровные змеи, даже птицы покинули это место, оставив лес в одиночестве. Тишину резал лишь хрип измождённых лёгких хромого кхатаза. Теперь Теольминт убедился в правдивости слов Улианты – человек вёл собственный поединок с лесом, которого, судя по дурным глазам, очень страшился.
Эльтасмирии встретились взглядами и молча устремились к поляне. Ещё на подходе они услышали пчелиный гул. Два десятка шагов и им открылась необычная картина. Сразу несколько ульев окружали поляну по периметру. В воздухе добродушно жужжали мириады пчёл, круживших, но не вылетавших за пределы леса, словно держа поляну в осаде. Не останавливаясь, Улианта вынула из сумки и вылила на свою пахнущую морем одежду склянку с раствором календулы – растения, отпугивающего насекомых. Она показала склянку Теольминту, но тот лишь накинул на голову капюшон плаща.
Хромой кхатаз все ещё спешил к поляне и эльтасмирии успели обогнуть её, осматривая с высоты второго яруса леса. После приглушённого света джунглей она, покрытая мелким розоватым песком, сияла так, что заставляла прищуривать глаза. Из-за песка, не позволявшего траве и побегам бамбука пробиться к свету, растительность на ней отсутствовала. Но не только по этой причине для леса поляна являлась слепым пятном. Благодаря родству с природой эльтасмирии чувствовали, что под песком нет останков срубленных деревьев и даже корней. Тот, кто сотворил эту поляну, сумел раздвинуть джунгли.
Эльтасмирии вынуждены были двигаться тихо, безмолвствовать, и держать расстояние между собой. Они чувствовали исходящий от поляны жар такой силы, что любая пчела, посмевшая залететь на поляну, тут же лишилась бы всей жидкости миниатюрного тела и упала бы засохшей мумией на песок. При этом убивающий пчёл жар ничего не мог поделать с плетеной из бамбука хижиной, стоящей в центре поляны. Не успела Улианта поразмыслить, кто мог так переплести столь толстые и сухие соломины бамбука, как из хижины вышел человек. Из одежды на его измождённом теле болталась только длинная, до колен рубаха самого простого покроя. Необычно было то, что материалом для неё служил шёлк – ткань, доступная только аристократам и то, что она была красного цвета – цвета, по местным поверьям, отпугивающего демонов. Увидев это, Улианта уже не удивилась, что отшельник ходил босиком по раскалённому песку.