И мастерил Ермолай три года без малого, по клети в день.
Еду и воду кузнецу приносили соловьи, ласточки и стрижи, и понемногу Ермолай освоил птичий язык. Хотя иной раз казалось, птицы понимают и человеческую речь.
Каждый вечер звал Ермолая к себе чародей. Угощал сладким вином, расспрашивал о путешествии, о Бере-Регинлейф, о деревне древичей и лесной ведьме, а еще много про Бухару и тамошние нравы.
Когда до конца работы оставался день, один из соловьев вспорхнул на плечо Ермолая и тихой трелью предостерег, что чародей всех, кто ему угодит, превращает в птицу, чтобы обречь на вечную службу.
Хотел было Ермолай последний узор подпортить, чтобы участи подобной избежать, да рука не поднялась. Рассадил всех птиц, проверил - даже одна клеть лишняя оказалась, про запас.
- С работой ты справился, - скалится чародей, от удовольствия ладони потирает. - Тысяча клетей - и ни одна не повторяется ни узором, ни лепестком, ни изгибом. Даже цвета разные подобрал и оттенки - от закатной охры до предрассветной лазури.
Молчит Ермолай терпеливо.
- Теперь я выполню твое желание, - говорит чародей, налюбовавшись всласть. - Проси. Но перед тем скажу - я исполняю лишь то, чего человек и вправду хочет.
Ермолай вытащил из-за пазухи сердце Злобушки и положил на стол.
- Хм-м, - брови чародея от удивления так высоко поднялись, что Ермолай подумал - сейчас улетят. А старик уголек сердца в руках повертел и спрашивает: - Вот значит как? Это ты считаешь самым дорогим в жизни?
- Да, - говорит Ермолай, а голос дрожит. - Сердце любушки моей, Злобушки. Злобой родители назвали по обычаю древичей, чтобы доброй была. Такой и стала. Краше всех, милее всех, светлее всех в мире.
Помолчал чародей, насупился, губами пожевал.
- Знаю, о чем попросишь, но ты должен сам - вслух произнести.
Никогда прежде не ощущал Ермолай такого душевного трепета. Плотник робко заглянул в черные глаза чародея:
- Можно вернуть Злобушке жизнь? Душу вернуть, тело снова слепить?
- Если б ты вправду хотел невесту воскресить, я бы исполнил, - чародей смотрел на плотника, и столько печали было в бездне стариковских глаз, что Ермолай не стерпел, отвел взгляд. Чародей же сказал: - Вижу, в сердце ты давно простился с ней. И не жизни для любимой ищешь, и не мести. Камень с души снять хочешь. От ноши избавления жаждешь. Потому что себя винишь. Оставил одну, да вышло, будто на погибель бросил.
Ермолай уж на колени опустился:
- А это можно, чтобы камень с души?
Чародей промолчал. Подошел к высокому окну и уставился в полное звезд небо. Долго стоял в повисшей тишине, Ермолаю показалось - вечность.
Не стерпел плотник, весь вперед подался:
- Не томи более, скажи, можешь?
Улыбка юркой ящеркой промелькнула по морщинистому лицу чародея и спряталась в седой бородке. Ермолай испугался, что из хищных уст старика выпорхнет "не стану". Но чародей кивнул в ответ.
Мир вдруг стал расти, надвинулся на бедного Ермолая. Одежда съежилась, почернела, лохмотьями обернулась. И понял он, не лохмотья это, а перья, и вспомнил про пустую клеть.
- Мне служит тысяча птиц, но не любая для службы годится, - чародей на превращение Ермолая внимания не обратил. - И если суждено кому-то погибнуть, чтобы нужную ко мне в услужение привести - так тому и быть.
Слезы текли по черным перьям.
- Раз в год будешь принимать облик человеческий, чтобы клети чинить. В остальное время - порхай беззаботно. Камень с души твоей я снимаю.
И хоть Ермолай знал ответ на вопрос, много раз слышал его из уст мудрецов и даже как-то видел в старой книге, все равно спросил, обращаясь к чародею уже на птичьем языке:
- Почему так?
Чародей медленно склонился, приблизил морщинистое лицо к черному вороньему клюву и произнес тихо, но отчетливо:
- Потому что Бог непостижим. Как и дела его.
Сердце Злобушки
Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Кипели котлы в подвалах чародейского замка три ночи к ряду, дым из окон шел то сизый, то черный, то багровый.
К утру четвертого дня чародей вышел во двор, достал из клеток ласточек и приказал принести лоскутки самой нежной девичьей кожи. И ласточки собирали крошечные лоскутики по всему миру.
Потом чародей выпустил из клеток стрижей и велел собрать небесную лазурь, чтобы напоить глаза синевой. И стрижи неслись так быстро, что небо вокруг крыльев сволакивалось в крошечные комочки. Это и была лазурь.
Затем чародей призвал орлов, чтобы те добыли снежных камней с горных вершин для белых костей, да чистой воды с водопадов для благородной крови, а еще красной глины, чтобы слепить плоть.
А самое трудное задание поручил ворону. Приказал склевать ночную звезду, да изрыгнуть на блюдо, чтобы из крупиц звездного света сотворить душу.
И еще три дня бурлило варево в котлах и шел из подвала разноцветный туман. А наутро седьмого дня вышла из тумана красавица, каких свет не видывал. И все птицы в чародейском саду радовались, один только ворон плакал.
Горлицы сплели платье из нежнейших стеблей травы, а золотые волосы украсили цветочными лепестками. Чародей отвел девушку в сад и сказал так:
- Ты не пленница, вольна идти на все четыре стороны. А хочешь, можешь присматривать за птицами.
Прошлой жизни Злобушка не помнила, только имя знала, что дано для доброты сердца. Идти Злобушке было некуда. Потому стала у чародея жить.
Старик к ней ласково отнесся, не обижал, прямо в саду башенку из облаков построил, внутри комнатка с кроватью, прялкой и двумя оконцами. На столе в кувшине птичье молоко, на тарелке волшебный нектар, на медовые соты похожий. Одного глоточка и одного кусочка хватает, чтобы весь день сытым быть.
Утром Злобушка за птицами прибирала, днем их кормила, а вечером у оконца пряла да на звезды любовалась. Всех птиц любила, но больше прочих - ворона. То ли за смирный нрав, то ли за грустный взгляд.
Гладит Злобушка пальчиком по крылу, а ворон доверчиво клювом в ладонь тычется.
Так прошел без одного дня целый год.
И вот к чародею со всех сторон принялись слетаться птицы, принося кто в когтях, кто в клюве птичьи яйца. Старых птиц чародей тут же со службы отпускал. Все спешили поскорее покинуть залитую звездным светом площадку у бездны. Один только орел по имени Ан-Эшер у облачной башенки задержался.
Ан-Эшер говорил на людских языках, и хоть по-древически слов мало знал, у Злобушки выведал, как год прожила. А потом рассказал, кто она на самом деле, что с ней в прошлой жизни было и что за ворон в клети сидит.
И Злобушка все вспомнила.
Вскочила, рукой за сердце схватилась. Как спастись? Как Ермолая вызволить? У чародея просить нельзя. Он мольбами людскими питается да душевным страданием.
Ан-Эшер только крылья в стороны развел: был у Ермолая друг, да тот на Ледяном острове сгинул, самим придется.
- Я помогу, - проклекотал Ан-Эшер. - Главная забота - не как сбежать, а как колдовство одолеть? Магия-то у чародея сильная, к имени намертво прикрепленная. Кто год в птичьем обличье пробыл, оковы заклятия уже не сбросит.
- К имени? - обрадовалась Злобушка, аж просияла. - Так у Ермолая от рождения совсем иное имя было!
Ворон в клети завозился, клювом застучал. Ан-Эшер попросил Злобушку обождать и на птичьем языке к Ермолаю обратился. Говорили долго. Все-таки у орлов и воронов языки сильно разнятся. Наконец Ан-Эшер к Злобушке повернулся.
- Что ж, - произнес орел, - что имя другое - хорошо. Но времени у нас мало. Год почти прошел. Только один этот день остался. Магию разрушить можно, но пока не знаю как.
И стал Ан-Эшер со всеми птицами в саду разговаривать, а те по очереди советовали, каждая Ермолая жалела. Но ничем не смогли помочь, видели не раз, как после дня в человеческом теле, слуги чародея обратно на целый год в птиц обращаются. Что бы ни делали, как бы ни старались.
Опустил клюв Ан-Эшер. Слова птичьи Злобушке передал.
Вот уж вечер на исходе, последние мгновения утекают.
Сердце в груди Злобушки чуть не рвется. Тянет руку сквозь прутья клети и настоящее имя Ермолая шепчет.
Тут время назначенное пришло. Перья с ворона опадать начали, Ермолай так быстро вырос, что в прутья клети уперся и сломал с треском, только щепки в стороны разлетелись.
Стоит в чем мать родила, ладонью слезы отирает, а вокруг птицы на тысячу голосов поют.
Бросилась Злобушка к милому, обняла за плечи, прижала к сердцу крепко и тихонечко на ухо шепчет:
- Любимый мой, Вестрень.
А он отвечает:
- Злобушка моя, любушка.
И настолько чистые слезы на камни чародейского сада пролились, что в небесах сияние сотворилось.
Весь день в облачной башенке Ермолай со Злобушкой миловались, не могли друг от друга оторваться. А когда пришла пора Ермолаю вороном обращаться, магия чародейская разрушилась.
Потому что нет в мире магии сильнее настоящей любви.
Черный чародей сидел у окна в высокой башне за шахматной доской, и никого не было напротив.
Узловатым пальцем с длинным кривым ногтем чародей коснулся черного короля, немного покачал и уронил фигуру на доску.
А затем с улыбкой вернул на место.
Ермолай со Злобушкой, уносимые Ан-Эшером, летели прочь, в светлые края, где нескоро вновь настигнет их горе.
Жили они счастливо. Ермолай ставил дома, Злобушка следила за хозяйством. Через год родились у них сын с дочкой, Молчан и Смеяна. А спустя пять лет Ермолаю довелось вызволять Беру с Ледяного острова.
Но это уже совсем другая история.