— Я слушаю вас, офицер, — сказала она, усевшись в шезлонг с другой стороны легкого складного столика.
— Интересно у вас тут, — сказал он, окинув взглядом разнокалиберную стайку детей и подростков, которые резвились в полосе пляжа и в воде.
— Смотря кому, — коротко отозвалась Люкке.
— В данном случае, мне, — пояснил майор-комиссар. — Я вижу, тут примерно половина молодняка — школьного возраста. Странно, что они не учатся в такое время.
— Офицер, вы что, намерены консультировать меня насчет детей?
— Нет, наоборот, я хотел бы послушать, что вы скажете насчет детей.
— Что конкретно и в каком объеме изложения интересует вас? — спросила она.
— Например, — отозвался он, — интересует соответствие здешней школьной программы единым стандартам среднего образования Евросоюза.
— Офицер, эта территория не входит в Евросоюз.
— Да, я знаю, однако у этих детей, насколько я знаю, есть гражданство Евросоюза.
— У этих детей есть мамы, — жестко отрезала шведка-менеджер.
Майор-комиссар с сомнением покачал головой.
— Понимают ли мамы, что здешнее нестандартное образование закроет детям путь к нормальной жизни в Евросоюзе, если они решат вернуться туда?
— У вас и у них, — ответила Люкке, — разные представления о нормальной жизни.
— Но, — сказал он, — у детей должна быть возможность выбора, когда они вырастут.
— Да, офицер. Это мы объясняем детям начиная с пяти лет.
— Что вы объясняете, мисс Улссон?
— То, что вы сказали, офицер. У человека должна быть возможность выбора. Где нет возможности выбора, там нет жизни, достойной человека.
— И что, по-вашему, в Евросоюзе у человека нет возможности выбора?
— Что ж, — Люкке усмехнулась, — поищем. Человек там рождается, как обуза для своих родителей, особенно для матери. Проблема, созданная от непонимания последствий.
— Мисс Улссон, вы считаете, что в Евросоюзе не бывает желанных детей?
Шведка сделала глоточек чая, и ответила:
— Бывают, но лишь как статистически нетипичный случай. Зная об этом, государства Евросоюза собирают налоги на поддержку молодых родителей, потому что иначе не получат следующее поколение подданных. Так вот, человек рождается как обуза. И родители сплавляют его в детское учреждение, едва это становится возможным. Там никакого выбора нет. Маленького человека унифицируют, и лепят из него существо, послушное приказам, боящееся вызвать неудовольствие начальства, следовательно — удобное для государства. И это продолжается до совершеннолетия. Цирковых зверей дрессируют гуманнее. А дальше их ждет монотонная не особо напряженная работа, лишенная индивидуального смысла. Они, подражая старшим, обрастают ненужным имуществом, купленным в кредит автомобилем и квартирой по ипотеке. Опять же, подражая старшим, они обзаводятся семьей и детьми — такой же обузой, какой сами являлись при рождении. Ради этой обузы они вертятся, как белки в колесе, вот так проходит середина жизни: между нехваткой денег и нехваткой времени. Затем дети начинают самостоятельную жизнь, повторяя тот же бессмысленный цикл. А старшее поколение, пережеванное системой, выбрасывается на пенсию, доживает, не нужное никому, даже самим себе, и статистически известно, когда оно освободит жизненное пространство. Нет никакого выбора для человека. Такова концепция государства. Вы можете попытаться рассказать иначе, а я послушаю, что у вас получится, офицер.
— Мисс Улссон, вы с самого начала поставили все с ног на голову. На самом деле, вы упустили то, насколько благополучнее стала жизнь благодаря цивилизации Европы.
— Жизнь, — сказала Люкке, — стала благополучнее в течение третьей четверти XX века. Раньше жизнь была безобразна, и в XXI веке опять идет к безобразному состоянию.
— Если какое-то ухудшение идет, — произнес Поль, — то это из-за эгоизма людей. Того эгоизма, который вы тут восхваляете.
Люкке Улссон сделала еще глоточек чая и произнесла:
— Допустим, что все люди перестали быть эгоистами. Они превратились в социально ответственных граждан, как вы это понимаете. Расскажите мне, офицер: какой тогда станет Европа к 2100-му году?
— В каком смысле? — удивленно переспросил майор-комиссар.
— В обычном смысле. Как вы рассказали бы о какой-то стране, которую посетили. Вы оказались в Европе 2100-го, какой вы хотите ее видеть. Что там есть и чего там нет? Какими делами заняты люди? Как выглядят поселения и окружающая природа. Как выглядят дети и взрослые, производство и потребление, труд и отдых, семья и школа. Какие желания и какие надежды питают людей. Какие ограничения и какие риски им диктует среда обитания? Сколько у них любви и дружбы, сколько вражды и насилия? Покажите мне Европу своей мечты в 2100-м году.
— Знаете, мисс Улссон, я не мечтатель, у меня есть более важные дела.
— Какие более важные дела и ради чего?
— Ради безопасности. Я комиссар RCR, спецслужбы по борьбе против терроризма.
— Неужели? Как так вы боретесь против терроризма, сидя в компании с безоружной женщиной, и наблюдая за детьми? Единственный парень, который тут вооружен и технически способен на что-то террористическое, ушел курить за ворота.
— Вы станете учить меня делать мою работу? — сердито спросил Поль.
— Нет, я не стану. Это априори бесполезно. Нельзя научить ничему полезному такого человека, у которого нет мечты, — с этими словами она продолжила пить чай, теперь показав своей мимикой, что никаких содержательных ответов от нее не дождешься.
11. Признание обязательств по Иову и по Арго
Вечер-ночь с 14 на 15 мая и далее. Середина и юг Адриатического моря
Биологически человеку свойственно ложиться спать сразу после заката. В городских условиях это не очень удобно, зато на природе получается запросто. Особенно, если в прошедшие сутки человек не выспался. Вот почему Жаки Рюэ, стажер-эксперт RCR, с удовольствием использовала предоставленное ей, как гостю, право улечься первой. На маленькой арго-лодке «Katatsumuritako» обычная вечерняя гигиена была нетривиальной процедурой, но Жаки справилась, и затем заняла левый боковой сектор лежбища. Чуть позже она, уже в полусне, слышала, как моются и укладываются Аслауг и Юлиан. Еще немного позже она ответила тактичным отказом на вопрос о групповом сексе. Экипаж отнесся к этому спокойно — и в следующий час Жаки засыпала под характерные звуки, сопровождающие занятия любовью. Парочка без комплексов. Ничего особенного — для девушки, иногда зависающей на тусовках нео-эмо и в какой-то мере аутентичной этой субкультуре. Кто-то хочет любви, кто-то хочет сна, и пусть у каждого будет желаемое.
Правда, ей приснилось что-то несуразное. Будто бы она послана на машине времени в Силурийский период со спецзаданием посчитать щупальца пурпурного улитко-спрута катацуморидако. Вроде, ничего особенного (как казалось во сне), но на месте возникла проблема: рожки улитки и щупальца спрута оказались неразличимы. Можно было бы посчитать все, и просто вычесть количество рожек. Жаки (во сне) точно знала, что количество рожек улитки — константа, но не помнила, сколько их: четыре или шесть.
Так и не решив эту проблему, она проснулась от запаха только что сваренного кофе, и полминуты не могла сообразить, где она, кто этот дядька в шортах-бермудах, который возится с медным котелком на электроплитке, и почему кровать покачивается. Дядька (конечно, это был Юлиан) повернулся в ее сторону и сообщил:
— Hi, Жаки. Мы вошли в пролив Отранто, поэтому робоцман разбудил меня, — поясняя сообщение о побудке, он коснулся электронной клипсы у себя на ухе.
— Я проснулась за компанию, — послышался голос Аслауг с площадки-мостика.
— Понятно… — пробормотала франко-мулатка, потягиваясь. — А кофе всем дают?
— Да, и сэндвичи с апельсиновым джемом тоже.
— Вообще круто! — обрадовалась она. — А я как-то смогу протиснуться в сортир?
— Сможешь через минуту, — сказал Юлиан и действительно, за минуту доварил кофе.
Завораживающее занятие: ночью под яркими субтропическими звездами пить кофе на открытом мостике миниатюрной мотояхты и наблюдать, как мимо проползают всякие разноцветные огоньки. Это была подсветка встречных кораблей, которые двигались из Средиземного (точнее, из Ионического) моря в Адриатическое.
— Похоже, — предположила Аслауг, — ты начинаешь ощущать прелесть аргонавтинга.
— Да, круто, — отозвалась Жаки. — Но уйти в море насовсем — это не по мне. Мне кажется, никому из нормальных людей не хочется вот так бросить всех родных и друзей.
— Смотря кого считать нормальными, — сказал Юлиан.
— Это абстрактная философия! — сердито припечатала франко-мулатка. — А на практике получается просто: сейчас вы нормальные, у вас работа, друзья, отношения. У вас есть перспектива. Может, вы съедетесь, чтобы жить вместе. Может нет. Или то так, то этак. Главное, вы сами для себя по отдельности и вместе решаете по-человечески, чего вам хочется. Теперь представьте, если бы кто-то из вас принял ксианзан? Что тогда?
— А что, если бы мы оба приняли? — иронично спросила Аслауг.
— Вы оба? Но зачем?
— Хотя бы для биологической адаптации.
— Э-э… Я понимаю, у Юлиана эти тест-драйвы на лодках. Но тебе зачем?
— Высокогорные тропические обсерватории, — сообщила голландка. — Там солнце может спалить кожу северянина всего за четверть часа. Ксианзан устраняет эту проблему.
Жаки понимающе покивала.
— Да, ясно, однако побочный эффект. Психология. Тебя потянуло бы в море насовсем.
— Ты что, веришь в сказки, будто ксианзан тянет человека куда-то?
— Нет, я понимаю, что ксианзан действует иначе, но результат ведь всегда такой.
— Как видишь, не всегда, — все так же иронично произнесла Аслауг.
— Объясняю на пальцах, — встрял Юлиан. — Как-то на тест-драйве в Индийском океане я прошляпил кубомедузу и получил биохимический ожог. Это адски больно, и поэтому пришлось два дня сидеть на морфине. Теперь скажи, я похож на наркомана?
— Гм… Странный вопрос. Ясно, что ты не похож.
— Однако, — продолжил он, — тебя, вероятно, учили в полиции, что этого достаточно для развития опиумной наркомании.
— Да, — сказала Жаки, — если морфин принимают для эйфории. Но если морфин служит только противошоковым средством при ранениях, то он не вызывает наркомании, как правило. Конечно, риск есть, но небольшой, поэтому морфин есть в военной аптечке.
— Ксианзан тоже действует различно в зависимости от цели, — резюмировал Юлиан.
— Чаще всего, — продолжила Аслауг, — люди принимают ксианзан, чтобы почувствовать эйфорию свободы от общественного мнения. Но человек, которому заранее плевать на общественное мнение, принимает ксианзан только как адаптационный модификатор, и поэтому ксианзан не потянул в море насовсем ни Юлиана, ни меня.
— Э-э… Так вы что, не пошутили? Вы действительно приняли ксианзан?
Оба спрошенных утвердительно кивнули. Франко-мулатка почесала в затылке.
— Вообще круто! Только я не понимаю: как это вам плевать на общественное мнение? В смысле вы ведь работаете на кого-то, значит, получается, зависите, или что?
— Или что, — ответил консультант по ЯД. — Объясняю на пальцах. Возьмем африканского охотника на страусов. Его бизнес зависит от поведения стада страусов. Порой ему даже приходится притворяться страусом, чтобы приблизиться к стаду на дистанцию атаки. В таком смысле он зависит от их общественного мнения. Но психологически ему глубоко плевать на общественное мнение страусов. Они для него просто мясо, которое бегает.
— Но страусы это не люди, — возразила Жаки.
— Три четверти человеческого стада это тоже не люди, — ответила Аслауг.
— Хотя, — добавил Юлиан, — без крайней необходимости я бы не стал кушать их.
— Э-э… Я надеюсь, ты сейчас говорил не о людях, а о страусах, — сказала Жаки.
— Интересная мысль, между прочим! — весело отозвался он.
Аслауг дружески хлопнула франко-метиску по спине, и подвела итог:
— Надеюсь, мы помогли тебе разобраться с проблемой ксианзана.
— Да, вы чертовски помогли, спасибо. Но некий аспект беспокоит еще сильнее, чем до ваших объяснений. Для таких, как вы, ксианзан безвреден. Но большинство общества составляют те, кого волнует общественное мнение. И ксианзановая эйфория наиболее привлекательна для самых ответственных из них. Ведь так?
— Конечно, — подтвердил Юлиан. — Чем жестче сапоги, тем больше хочется босиком.
— Значит, — продолжила Жаки, — правы аналитики, полагающие, что ксианзан разрушает фундамент цивилизации: перепрограммирует людей, на которых держится общество.
— Wow! Какая интересная аналитика! — съехидничала голландка-физик. — Значит, вся их цивилизация устроена, как в Древнем Египте. Кучка уродов-жрецов во главе с семьей фараона внушили фермерам мысль о долге перед богами. Хороший фундамент и очень дешевый. Фермеры должны богам просто так. Боги не платят. Но злой демон ксианзан открыл фермерам глаза на богов, и фундамент стал рассыпаться. Какая беда!
— А на это, — сообщила Жаки, — аналитики говорят: цивилизация сложилась такая, какая сложилась. Эта цивилизация основана на уважении к некоторым ценностям. У нас нет другой цивилизации, и не будет никакой, если мы потеряем эту.
Юлиан Зайз звонко щелкнул пальцами и предупредил:
— Сейчас я сообщу эвристику, известную каждому практичному инженеру. Если некий поставщик предлагает явно дрянной механизм, объясняя плохое качество тем, что нет альтернативы, то с ним вообще нельзя иметь дела. Он патологический вор по жизни.
— Да, — поддержала Аслауг Хоген. — Если политическая верхушка говорит, будто ей нет альтернативы, значит, она никуда не годится, и ее надо срочно менять.
— Но, — заметила Жаки, — ведь цивилизация это не политическая верхушка.
— Однако, — сказал Юлиан, — если политическая верхушка заводит разговор о спасении цивилизации, то она имеет в виду именно себя. Хотя на самом деле, если спихнуть эту политическую верхушку в помойную яму, то с цивилизацией, как суммой технологий, ничего плохого не случится. Наоборот, избыточные тормоза исчезнут.
Франко-мулатка, впрочем, не намерена была легко сдаваться.
— Вы, ребята, все сводите к политике, или к технологиям. Но есть такая важная штука: ответственность отношений. Это теряют упавшие в ксианзан. Они забывают про всех кроме себя и про все свои обязательства перед другими. Вот проблема.
— Иллюзорная проблема, — ответил Юлиан. — Аргонавты вполне ответственные люди, но признают обязательства только перед конкретным человеком. Не перед абстракцией.
— Нет! — возразила Жаки. — В моем примере женщина бросила конкретного ребенка!
— Там, — сказал он, — как в мифе про Иова из книжки-библии. Люди там только кажутся конкретными, но по сценарию они абстрактные.
Аслауг удивленно воскликнула:
— Вот я не думала, что ты читал библию!
— Ну, я листал по случаю, когда проектировал 70-футовую яхту для одного аббата. Там сценарий: бог заключил пари с сатаной о лояльности некого Иова. Для проверки, Иову учиняют террор, разоряют его бизнес, убивают его детей, и дальше еще 40 глав всяких трагедий. Иов терпит, и в последней главе бог дает ему компенсацию: новых детей. По сценарию, это нормально. Дети указаны количеством в списке среди скотоводческих ресурсов: ослов, волов и верблюдов. Это называется абстрактные люди.
— В смысле? — недоуменно переспросила Жаки.
— В смысле люди как функции. Одного человека можно заменить другим с похожими товарными характеристиками. По отношению к абстрактному человеку не может быть обязательств — как не может быть обязательств перед стиральной машиной.
— Ладно, — сказала Жаки, — а смысл аргонавтинга? Лишить экономику Европы наиболее ответственного персонала? И кому от этого станет лучше?
— Аргонавтам интересна только экономика их лодок, — ответил Юлиан. — Их не волнует экономика Европы или какого-то другого региона. Они не хотят видеть континенты.