– Именно потому, что ты мой друг, – отрезаю я. Но это не вся правда. Потому что я любила маленького мальчика, которым ты был, а теперь ты растешь и превращаешься в кого-то совсем другого.
– Но я как был твоим другом, Лекси, так всегда и буду. Это никогда не изменится. Почему между нами не может быть чего-то большего?
Я перевожу дух. По бурьяну проходят волны, они катятся от нас в сторону Ближней.
– Помнишь, – мне приходится перекрикивать ветер, – как мы были маленькими и играли в эти игры, в хороводы?
– Конечно, как не помнить. Я всегда побеждал.
– Ты всегда отпускал руки. Ты отпускал их, когда думал, что это будет смешно, и круг распадался, и все падали, кроме тебя.
– Это же была всего-навсего детская забава.
– А для тебя все забава, Тайлер, – вздыхаю я. – Вообще все. Только теперь дело уже не в разбитых коленках. Ты просто хочешь побеждать.
– Я хочу быть с тобой.
– Так и будь со мной, как друг, – отвечаю я. – И помоги мне найти Эдгара.
Тайлер оглядывается на дом, на силуэт моего дяди в окне – Отто моет руки. Когда Тайлер вновь поворачивается ко мне, у него на лице опять улыбка – бледная тень его обычной, от уха до уха, улыбки.
– Никогда ты не найдешь такого, чтобы был для тебя достаточно хорош, Лекси Харрис.
Улыбаюсь ему в ответ.
– А может быть, когда-нибудь…
– Месяц засияет… – говорит он.
– В небесах, зеленых, как трава, – заканчиваю я. Так часто говаривал мой отец. И Тайлер тогда постоянно твердил эти строчки. И на миг мы снова превращаемся в двух детей, что водили хоровод на поле или гуляли по вересковому полю и хохотали так, что больно щекам.
Внезапно ветер становится резче. Вспыхивает и исчезает последний луч света, на смену приходит глубокая темная синь. Я дрожу от холода, и Тайлер начинает стаскивать с себя куртку, но я отрицательно качаю головой. Он замирает, не зная, как поступить, и, наконец, сняв куртку, перебрасывает ее через руку – пусть нам обоим будет одинаково холодно.
– Теперь твоя очередь рассказывать, – говорю я, стараясь не стучать зубами.
– Рассказывать я люблю, – откликается Тайлер, – но Отто же мне голову оторвет, если я тебе расскажу, Лекси.
– Когда это тебя останавливало?
Согнав с лица улыбку, Тайлер снова надевает куртку, расправляет плечи и задирает голову, став почти один в один похож на моего дядю.
– Мы пошли вместе с отцом Эдгара, мистером Дрейком, к ним домой. Спальня Эдгара в полном порядке, ничего в ней не тронуто. Окно было открыто, а больше ничего такого. Как будто он просто проснулся и ушел. Выбрался в окно, – мне снова вспоминается Рен, как она, сонная, стояла у кона, пытаясь сдвинуть с места створку.
– Его мать сказала, что сама укладывала его в постель. Говорит, не слышала ничего необычного.
– Эдгар боится всего на свете. Он бы сам не ушел просто так.
Тайлер пожимает плечами.
– Мы знаем только, что борьбы не было, а окно осталось открытым. Оттуда мы пошли на запад, в поля у них за домом, до самой границы деревни.
Стало быть, они все же послушали моего совета.
– Мы везде смотрели, Лекси.
Везде в Ближней, думаю я.
Тайлер снова вздыхает, и я невольно думаю, что он почти красив без этой своей вечной самодовольной ухмылочки.
– Везде. Нигде нет ни единого следа. Как такое могло случиться? – Он кусает губу и пинает подвернувшийся под ногу камень. – Я хочу сказать, все оставляет следы, разве нет? – Он качает головой, выпрямляется. – Отто считает, это чужак. Он дело говорит, если подумать как следует.
– У вас есть какие-то улики? – спрашиваю я, следя за тем, чтобы голос звучал безразлично. – А где он, вы знаете?
Тайлер кивает.
– Есть одна хорошая мысль. Не так уж много у нас в Ближней мест, где может спрятаться человек, Лекси. Если он все еще здесь.
Надеюсь, что здесь, – вдруг мелькает у меня мысль, и я благодарна темноте, которая все сгущается.
– Что теперь собираетесь делать? – спрашиваю я.
– Лекси! – раздается грубый голос из дома. Отто ждет в дверях, свет из дома окаймляет его ярким ореолом. Тайлер машет ему рукой, потом легонько подталкивает меня к дому. Отто скрывается внутри.
– Теперь, – тихонько говорит Тайлер, – мы заставим колдуний отдать нам чужака.
При слове колдуний он морщит нос.
– Если, конечно, он еще в деревне, – замечаю я, когда мы подходим к дому. – И если, конечно, он у сестер, и если Дреска не заколдует тебя за то, что корчишь рожи. Многовато если, Тайлер.
Он дергает плечом.
– Может, нам повезет.
– Вам нужно гораздо больше, чем просто везение.
Он склоняет голову на плечо, и светлые волосы падают на глаза.
– Тогда, может, поцелуемся, – и он наклоняется ко мне с вечной улыбкой, – чтобы все получилось?
Я улыбаюсь ему в ответ и привстаю на цыпочки. А потом делаю шаг назад и закрываю дверь у Тайлера перед носом.
Мне кажется даже, что я слышу, как он целует дверь с другой стороны.
– Спокойной ночи, жестокая девчонка! – кричит он за дверью.
– Спокойной ночи, глупый мальчишка! – кричу я в ответ, не отходя от двери, пока его шаги не стихают окончательно.
Глава 7
Рен в ночной рубашонке носится коридору, затеяв игру с деревянными половицами. Ее босые ноги шлепают по полу легко, как капли дождя по камням. Рен знает тысячу игр, чтобы занять себя до того, когда будет пора есть или спать. До того времени, когда кто-нибудь обратит на нее внимание. У одних игр есть слова и правила, у других нет. Топ, топ, топ по деревянному полу.
В нашем доме у каждой половицы свой голос, и Рен извлекает что-то вроде музыки, прыгая на разные доски. Она даже научилась выстукивать Ведьмину считалку, хотя получается немного неуклюже. Когда я вхожу, она как раз выстукивает последние строчки. Я оказываюсь у нее на пути, но Рен только смеется и в два прыжка огибает меня, не сбившись и не пропустив ни одной ноты.
В спальне я ставлю папину книгу на место рядом с тремя свечами. За окном тьма – тяжелая, усталая, густая.
В голове крутятся слова Тайлера: «Все оставляют следы».
Взяв из ящика голубой фартук, я надеваю его, обвязываю тесемки вокруг пояса и иду на кухню. За столом сидит Отто с желтыми повязками на обеих руках и тихо разговаривает с мамой. Обычно взрослые так понижают голос, когда не хотят, чтобы дети услышали, но получается довольно громко, так что любое детское ухо без труда разберет. Мать смахивает со стола крошки и муку, молча кивает. Я успеваю уловить слово «сестры», но тут Отто замечает меня и резко меняет тему и тон.
– Ну что, наговорились с Тайлером? – спрашивает он чересчур заинтересованно.
– Да, – отвечаю я.
– Ну, Лекси, как день прошел? – я чувствую на себе его взгляд, а в голосе определенно слышится вызов. Я сглатываю и готовлюсь соврать, как вдруг…
– Она разносила со мной хлеб, – с отсутствующим видом бросает моя мать, – Ребенок пропал, но людям все равно нужно что-то есть.
Я прикусываю щеку изнутри, чтобы не показать, как потрясла меня мамина ложь. Перед глазами проносится, как они с Рен вдвоем бредут к дому с пустой корзиной, вспоминается неожиданная твердость в ее глазах, когда она сказала, что пытается мне помочь.
Кивнув, я отрезаю себе горбушку и сажусь к столу, на котором лежит сыр. Дядя хмыкает, но не произносит ни слова. Мама заворачивает в тряпицу несколько оставшихся буханок хлеба и снимает передник. Она всегда снимает его только в самом конце дня, когда со стряпней покончено.
– А вы, дядя? – интересуюсь я. – Нашли какие-то следы Эдгара?
Дядины брови завязываются узлом на переносице, он шумно отхлебывает кофе.
– Сегодня не нашли, нет, – говорит он в кружку. – Завтра снова пойдем.
– Может, завтра и я смогу помочь?
Отто колеблется.
– Посмотрим, – отвечает он наконец.
Это почти наверняка означает отказ, но он слишком устал, чтобы спорить. Он с усилием встает, так что стул с грохотом отъезжает назад.
– Я иду в первом дозоре.
– Дозор?
– Мы подняли всех мужчин деревни, так, на всякий случай. – Он хлопает ладонью по желтым повязкам. – Метка для моих людей. Чтобы не попасть в своего. Я отдал всем приказ стрелять на месте.
Отлично.
Дядя прощается и уходит. Я устраиваюсь в освободившемся кресле, пытаясь вспомнить, найдется ли у меня хоть что-нибудь желтое.
Из коридора доносится шум: это Рен все еще продолжает играть. Мама смотрит мне в глаза, но ничего не говорит, а мне интересно, догадалась ли она, что я собираюсь сделать. Зевнув, она целует меня – губы едва касаются моего лба – и отправляется укладывать Рен. Топот в прихожей затихает: сестренку уводят спать.
Сидя на кухне и дожидаясь, пока остынут камни очага, я размышляю о том, что мать целыми днями до изнеможения печет хлеб и к ночи валится с ног от усталости – чтобы не лежать в кровати без сна и не вспоминать. Бывало, папа садился рядом с ней и до зари рассказывал свои истории, потому что знал: она любит звук его голоса, окутывающего ее, как сон.
Я сижу, пока темный дом не затихает, пока тишина не становится такой тяжелой, как будто весь мир затаил дыхание. Только тогда я поднимаюсь и тихо иду в свою комнату.
На полке уже ровно горят свечи, отбрасывая пляшущие тени на потолок. Я сажусь на застеленную постель, дожидаюсь, пока Рен не начнет дышать ровно и глубоко.
В гнезде из одеяла она кажется совсем крохотной. У меня ком в горле при мысли об Эдгаре. Я представляю, как он неловко вылезает из окна и скрывается на вересковой пустоши. Вздрогнув, я сжимаю кулаки. И вот тут вдруг вспоминаю. Ладонь у меня до сих пор слабо пахнет мокрыми камнями, травами и землей после того, как Дреска вложила в нее амулет и сомкнула на нем мои пальцы. Как я могла забыть? Я роюсь в карманах и с облегчением выдыхаю, нащупав мешочек. Вынимаю его и взвешиваю на руке. Странное ощущение: он разом и тяжелый, и невесомо легкий. Горстка травы, грязи и камушков. Что за сила заключена в нем? Я подавляю зевок и привязываю амулет сестренке на запястье. Она ерзает под моими руками, открывает сонные глаза.
– Что это? – бормочет Рен, увидев мешочек.
– Это подарок тебе от сестриц, – отвечаю я.
– А что он делает? – интересуется Рен, садясь на кровати. Она обнюхивает мешочек. – Чувствуешь, пахнет вереском, – и она тычет его мне в нос. – И грязью. Там внутри не должно быть грязи.
– Это просто оберег. – Я касаюсь его кончиками пальцев. – Прости, что разбудила. Я забыла и не отдала его тебе раньше. А теперь, – я приподнимаю одеяло, – ложись-ка и засыпай снова.
Кивнув, Рен тут же падает на подушку. Подоткнув со всех сторон ее одеяло, я смотрю, как она устраивает из него уютный шар.
Сидя на краю кровати, я дожидаюсь, пока Рен не начнет сопеть глубоко и равномерно. Скоро сон окутывает ее, пальцы сжимают оберег.
А мне пора за работу.
Я перебираю вещи в ящиках и нахожу, наконец, светло-желтый шарф – его подарила мне Елена года два назад. Я целую его, мысленно благодарю подругу, которая так любит вязать, и обвязываю шарфом руку.
Потом я беру нож отца и свою зеленую накидку, плавно открываю окно, замирая на месте от его скрипа. Рен спит, не шелохнется. Выбравшись, я спрыгиваю на землю, закрываю створку и ставни.
В доме Отто горит свет, а сам он, видимо, решил не ходить в дозор, потому что через окно я вижу его фигуру, склонившуюся над столом. Рядом сидит Бо, прядь волос у него свесилась на лоб. Вид у обоих мрачный, оба пьют из кружек, а в промежутках между глотками перебрасываются скупыми словами. У дяди Отто такой голосина, что ему не преграда ни дерево, ни стекло, ни камень, и я подкрадываюсь поближе, чтобы послушать.
– Как будто улетел, прямо из кроватки, был – и нет, – Отто взмахивает рукой, – испарился.
Но ведь так не может быть. Я убеждена, следы наверняка есть, пусть и едва заметные. Знает ли Отто, где и что искать? Взрослые мужчины частенько ведут себя, как маленькие мальчики, неужели и рассуждают они, как несмышленые дети?
– Странно, странно, – вторит Бо. – И что ты об этом думаешь?
– Думаю, что лучше бы нам найти мальчишку, да поскорее.
– Как мы заставим его появиться из ниоткуда? – Бо пожимает плечами.
– Я должен, – Отто надолго припадает к кружке. – Такая у меня работа.
Они надолго погружаются в молчание, глядя каждый в свою кружку, и я отхожу. Набросив на плечи темно-зеленую накидку, я предоставляю мужчинам пить дальше, а сама поворачиваю к деревне. Дом Эдгара на западе, рядом еще с тремя-четырьмя, между этой группой домов и другими – разделяющая их тонкая каемка поля. Если можно найти хоть какой-то ключ к разгадке, хоть какую-то зацепку, позволяющую понять, кто забрал Эдгара, куда и как, я эту зацепку найду.
Я шагаю, и ветер ласково подталкивает меня в спину.
В лунном свете пустошь кажется призрачной. Над травой плавают тонкие пряди тумана, на холмы медленными волнами набегает ветер. Я вижу по другую сторону поля первую группу домов и размышляю о том, удосужился ли вообще дядин отряд поискать следы маленького мальчика. Они не так глубоки, как следы оленьих копыт. Но должно же было остаться что-то, какой-то след жизни, движения. Земля под окном обязательно должна быть примята и дать указания на то, в какую сторону ушел Эдгар. Все оставляет следы.
На самом деле это меня и тревожит. Все оставляет следы, а тем более компания дюжих мужиков, что топтались вокруг дома, уничтожая все своими сапожищами. Сомневаюсь, что я смогу найти что-то в темноте, без дневного света, но тащить сюда с собой лампу или свечу слишком рискованно, особенно учитывая, что где-то бродит ночной дозор. Лучше мне не попадаться на глаза людям Отто. Даже если не подстрелят, моему частному расследованию придет конец, и я, скорее всего, надолго окажусь под домашним арестом. Ради моего же блага, для моей же безопасности, – презрительно усмехаюсь я. Что-то не очень дом помог защитить Эдгара, взятого спящим прямо из кровати.
Нет, сегодня ночью темнота будет моей союзницей. Мой отец любил повторять, что ночь может поделиться своими секретами не хуже, чем день, – и мне очень хочется, чтобы это оказалось правдой.
Я пробираюсь по тропе, извилистой, как вена, бегущая к сердцу деревни, и стараюсь не поскользнуться и не споткнуться о камень.
Над головой пролетает ворона, как клякса на ночном небе. Дома все ближе, они разделены палисадниками. Теперь я иду медленнее, широким шагом, прилагая все старания, чтобы шуметь не громче ветра вокруг меня. Слышится чей-то кашель, и через мгновение от одного из домов отделяется человек, тень в тусклом свете из окна. Я замираю посреди тропки, прижимаю полы накидки, чтобы не развевались по ветру. Человек останавливается у дома, закуривает трубку, на сгибе локтя у него ружье, на рукаве желтая повязка. Я вспоминаю дядины слова. Стрелять на месте. Мне становится не по себе. Из дома окликает другой голос, и мужчина оглядывается. В этот момент я сбегаю с тропинки, в темноту между двумя домами. Прижимаюсь спиной к стене, вплотную к поленнице. Отсюда мне хорошо виден четвертый дом, самый дальний, самый западный. Дом Эдгара.
В нем тоже горит свет, но в глубине, так что окна совсем тусклые. Я подхожу и опускаюсь на колени поочередно перед каждым, пробегаю по земле пальцами и глазами, ищу вмятины, любые следы от руки или ноги. Подхожу к окну Елены (я так завидовала тому, что у нее есть своя комната… сейчас об этом даже вспоминать невозможно) и медлю, не решаясь постучать в стекло. Пожалуй, это не слишком хорошая затея – ведь только накануне из этого дома пропал ребенок. Так что я просто провожу пальцами по раме, надеясь что моя подруга крепко спит там, в комнате, а сама подхожу к последнему окну. За ним, знаю, и спал Эдгар. Оно, как говорят, было распахнуто. Я сажусь на корточки, щурясь в слабом свете.
Все так, как я и думала. На земле сплошная паутина следов: мужские сапоги, башмаки, туфли, шаркающие шаги стариков и уверенные – молодых. Поле битвы, а не земля. До сих пор еще мокрая после дождя, она несет на себе множество следов, но ни одного маленького или детского.