Неудивительно, что он, обновив Дезиллюминационное заклинание — получавшееся пока из рук вон плохо: вместо лёгкой ряби только во время движения выходил устойчивый полупрозрачный силуэт, обрисованный волнами искажённого пространства, но хоть опознать его в таком виде было нельзя, — на цыпочках двинулся в тот самый подозрительный коридор.
Если картина, представшая перед его глазами, стоило только заглянуть за угол, примерно соответствовала ожиданиям, то основные действующие лица удивили. На самом деле главным кандидатом в полуночные возмутители спокойствия Спайк закономерно считал Поттера — и в принципе, и потому, что коридор вёл к гриффиндорской башне, и из-за Хэллоуина, с которым у того были непростые отношения, — но ничуть не бывало: напротив двоих слизеринцев, в которых он легко, но с удивлением узнал Вейзи и Харпера, стояла Джинни Уизли; и они не просто явно только что дрались, но и со всей очевидностью собирались продолжить, только удерживаемый взлохмаченным Харпером щит отделял их друг от друга.
— Ну? — в звонком голосе Уизли клокотало недоброе обещание. Спору нет, она была хороша: точно лесной пожар, которым лучше любоваться издали, и вид имела столь боевой и уверенный, что Спайк на секунду усомнился, не прилетит ли и ему тоже, если он вмешается и испортит этой валькирии охоту.
— Ты у меня за это кровью умоешься, сука, — прошипел Вейзи, отнимая от лица руку; на его щеке в скудном лунном свете темнели несколько не то порезов, не то царапин — не разобрать. Летучемышиный сглаз, Секо или ногти?
— Ночь, старинный замок, Хэллоуин, разгар гражданской войны, — саркастически прошелестел Спайк себе под нос. — Действительно, что вообще могло пойти не так?
Ему казалось, он достаточно далеко, но Уизли, похоже, или услышала его шаги и бормотание, или краем глаза разобрала выглядывавшую из-за угла геометрическую фантасмагорию, достойную кисти Афонсу,** и отвлеклась: отвела глаза от Вейзи и Харпера, потеряла сосредоточенность. Этой заминки им хватило, чтобы решиться атаковать.
— Ну твою же мать! Урхарт меня загрызёт в приступе невменяемости, если узнает, — буркнул Спайк практически беззвучно и махнул палочкой в сторону Харпера; нужно постараться, чтобы не узнал.
_________
* По канону «Баффи» на Хэллоуин вся нечисть отдыхает и не выходит на улицы; конечно, это правило постоянно нарушается.
** Художник-авангардист.
***
После слишком близкого знакомства с Томом Джинни казалось, будто она не жила толком, а спала: окружающий мир стал тусклым, почти серым, эмоции — слабым эхом прежнего, жизнь — практически бессмысленной; ей было просто наплевать. Дамблдор предупреждал, что так может случиться, и специалисты это подтвердили, обнадёжив, что со временем всё потихоньку восстановится, и рекомендовав новые впечатления для ускорения процесса, но какие впечатления могут быть с их доходами, если даже поездка в египетский медицинский центр — по официальной версии, они гостили у Билла — случилась лишь чудом? Хотя родители честно старались, из кожи вон лезли, чтобы разнообразить привычную рутину в Норе, но не особенно помогало.
В школе всё стало и проще, и сложнее одновременно: там Джинни постоянно сталкивалась с Колином, Гермионой и другими своими жертвами. С Гарри. Они простили её, целиком и полностью, даже намёком не вспоминая о случившемся, они не были серыми, они вызывали эмоции, но что это были за эмоции… уж лучше никаких, чем жуткий клубок из вины, стыда, отчаяния, благодарности и тоски. Джинни тянуло к ним со страшной силой, как мотылька к открытому пламени, особенно к Гарри, конечно, но она не смела пользоваться всеобщим незаслуженным великодушием и навязываться, чтобы оказаться принятой из жалости; и так было до ОД.
Прошлый год — совместные занятия и, больше всего, поход в Министерство — всё изменил: Джинни уже не была обузой, которую надо спасать, источником неприятностей, она стала товарищем, соратником, тем, кто сам может прийти на помощь в трудную минуту. И приходит.
Казалось бы, всё прекрасно, но одна проблема так никуда и не делась: Гарри. С остальными ей хотелось дружить, и Джинни могла с гордостью сказать, что своей цели достигла, но с ним дружить не хотелось. Хотелось легонько укусить за нос и щекотать, пока не выступят слёзы, хотелось небрежно поправить вечно перекошенный воротник мантии и подкладывать в тарелку самые аппетитные кусочки, хотелось увидеть его без очков и хмурой складочки между бровей, хотелось уверенно взять за руку и не отпускать, пока не надоест, то есть — никогда; но даже в самый жаркий и душный летний день, стоило ему задержать на ней свой взгляд чуть дольше или, того хуже, случайно коснуться хотя бы кончиками пальцев, её прошибал озноб, а сердце покрывалось ледяной коркой страха и неуверенности. Конечно, он слишком великодушен и добр, чтобы посмеяться над ней или сказать что-то неприятное, но словно наяву перед глазами вставали ярко написанные на его не привыкшем ничего скрывать лице удивление и жалость после её гипотетического признания; тем увереннее и небрежнее она пыталась себя вести, и получалось на удивление хорошо.
А некоторым мечтам суждено остаться мечтами.
Чтобы изгнать их и неподобающие мысли, Джинни в прошлом году решила попробовать старый добрый способ «клин клином вышибают», выбрав для этих целей из десятка кандидатов — удивительно, но многим она нравилась просто за внешность, хоть они совсем её не знали — Майкла Корнера, приятного в общении и симпатичного рейвенкловца. Расчёт оказался верным, даже, наверное, чересчур: он мог часами рассказывать ей что-нибудь увлекательное — с его точки зрения, — а она изредка кивала и думала о своём.
В один из летних дней, когда Гарри уже гостил в Норе, Джинни, получив очередное письмо от Майкла — не короче любого из Гермиониных эссе, как обычно, — не смогла заставить себя его прочитать и написала в ответ, что им нужно расстаться.
Кто знает, если бы Малфой не помешал ей в поезде нормально с ним поговорить, если бы не та безобразная сцена на перроне, сейчас Джинни встречалась бы с Дином, видит Мерлин, он делал для этого всё возможное.
А на днях выловил её после очередной квиддичной тренировки.
Джинни постоянно сравнивала Дина с Гарри — на самом деле она всех с ним сравнивала, — и результат выходил неутешительный: «Гарри никогда бы не…» и «А вот Гарри бы..» исчислялись сотнями, вот только одним из них было «Гарри никогда бы не стал встречаться с Джинни Уизли», поэтому, когда Дин попытался её поцеловать — последняя, отчаянная попытка убедить дать ему второй шанс, — она не стала сразу же его отталкивать. Он целовал её так, словно от этого зависела его жизнь, а она изо всех сил пыталась ощутить хотя бы тень тех чувств, бледное подобие того, что вызывал в ней Гарри одним своим присутствием на расстоянии меньше пяти футов, но не чувствовала абсолютно ничего.
Дин был хорошим парнем, просто он не был Гарри.
Мягко оттолкнув его, Джинни покачала головой и признала:
— Прости, но ничего не получится, — она развернулась, чтобы уйти и не смотреть на понурившегося Дина, не поддаться жалости — её идеал всё равно недостижим, так почему не сделать счастливым хоть одного человека, — и увидела Гарри, вместе с Роном стоявшего у подножия потайной лестницы, ведущей в гриффиндорскую башню. Он смотрел на неё иначе, словно впервые видел, а где-то на дне, как омут в болоте, притаилась злость. Может, на Дина, что тот мешал одному из лучших игроков — без ложной скромности, лучше неё играл только сам Гарри, а Кэти она уже ни в чём не уступала, несмотря на разницу в опыте — отдохнуть после тяжёлой тренировки, может, на Джинни, что она оказалась всего лишь обычной девчонкой, а не своим парнем, которым долгое время старательно притворялась.
Устроившему скандал Рону где-то в глубине души Джинни была даже благодарна, но всё равно не сумела сдержаться, чтобы не наговорить гадостей, выплёскивая затопившее её от взгляда Гарри чёрное отчаяние. Даже Гермиону приплела, хотя вот уж кто ни в чём не виноват совершенно, а теперь по полной огребёт от Рона за единственный поцелуй с Крамом, и тот, скорее, из научного интереса.
С того дня она просто не находила себе места, но поговорить о произошедшем ни с кем не решалась: Полумна просто не поймёт, у Гермионы и без всяких глупостей проблем полон рот — Джинни полностью разделяла её опасения насчёт учебника Гарри, — а с другими девчонками, даже одногодками, она так и не сумела сойтись достаточно близко. Ну не к Рону же идти за советом, право слово. Во-первых, он не понял бы, во-вторых, всё ещё дулся. И уж конечно Джинни не могла обсудить это с самим Гарри, взамен делая вид, будто вовсе ничего не случилось. Он, кажется, был не против, но иногда она ловила его странные взгляды, слишком похожие на тот, что был в потайном проходе, и понимала: он ничего не забыл.
Джинни, и без того бывшую на нервах, приближение первого матча сезона, тем более со слизеринцами, доконало. Промаявшись несколько часов без сна накануне дня икс в слишком жаркой и оттого особенно противной постели, она поняла, что уснуть не сможет, оделась и спустилась в гостиную, но там было пусто. Немного поскучав у едва тлевшего камина, Джинни вспомнила универсальный рецепт Дамблдора от любых неприятностей: чашка горячего, сладкого шоколада. Недолго думая, она решительно встала, подошла к выходу и отодвинула портрет.
У ближайшего поворота копошились две смутные тени, они тихонько переговаривались, негромко похохатывая и ковыряясь в чём-то в районе пола. Рассмотреть подробнее не выходило: свет от ближайшего окна до них практически не доставал.
Замерев от неожиданности, Джинни оглянулась — Полной Дамы на портрете не наблюдалось — и принялась лихорадочно размышлять, что же делать. Почти наверняка это какие-то шутники, решившие устроить гриффиндорцам некий утренний сюрприз. Если вспомнить о завтрашнем матче, можно с уверенностью сказать: слизеринцы. Их новоприобретённой вежливости хватило едва ли на неделю, а затем, в основной массе своей, они вернулись практически к прежнему поведению, только компашка Малфоя и квиддичная сборная продолжали ломать комедию. Честно признаться, сама Джинни подыгрывала им не без удовольствия, тихонько наслаждаясь тщательно скрываемой, но всё же заметной злостью некоторых из них, особенно скотины Вейзи, её главного соперника и лучшего бомбардира противника. Вот только не ожидала она, что слизеринцы так резко перейдут к активным действиям, и с большим опозданием заподозрила: всё это был один большой план по усыплению бдительности, долженствующий завершиться подлым и неожиданным ударом. Любой, поживший под одной крышей с Фредом и Джорджем, прекрасно знал, насколько злыми и жестокими иногда могут быть некоторые шуточки, и Джинни могла поспорить, что Гриффиндору уготована именно такая.
Она снова оглянулась на пустовавшую раму и достала палочку: вернуться за подмогой не получится, но рано или поздно её наверняка заметят. Численное преимущество смущало: делать гадость отрядили наверняка тех, что поталантливее, со старших курсов. Хоть Джинни и была подготовлена намного лучше почти любого другого студента пятого курса — наверняка даже двух, если не считать членов ОД, но столкновение предстояло не с кем-то из них, — однако парочку с седьмого ей точно не одолеть. С шестым могли быть варианты.
А ведь даже если они её не заметят, всё равно придётся устраивать наскок в лучших традициях шуточного девиза Гриффиндора «слабоумие и отвага»: закончить свою пакость она им позволить не должна — мало ли что там окажется.
Удивлённый вскрик со всей очевидностью показал: слизеринцы не совсем идиоты и по сторонам изредка поглядывали, а Джинни слишком долго думала. Однако всё бросать и срочно убегать — как она немного надеялась в глубине души — застигнутые врасплох пакостники даже не подумали, вместо этого подскочив и рванув в её сторону с явным намерением обезвредить неожиданного свидетеля, и совершенно точно не ожидали, что Джинни ринется навстречу.
Лучшим шансом было прорваться мимо них из тупика, в котором её могли спокойно зажать и неторопливо измотать, а там либо оторваться и затеряться в лабиринте школьных коридоров, либо двигать к Макгонагалл, если придётся совсем туго, но первое, конечно, предпочтительнее. Едва достигнув максимально возможной эффективной дальности воздействия своего любимого Летучемышиного сглаза — самую чуточку превосходящей по этому параметру большинство заклинаний, обычно известных школьникам, — она взмахнула палочкой, не притормаживая и не пытаясь целиться — заклинание обладало псевдоразумом достаточным, чтобы самому наводиться на цель, так как мышки по сути являлись трансфигурированным воздухом с программой атаки всего живого, что находилось перед ними, — вложив столько сил, сколько вообще могла, и с удовольствием пронаблюдала, как парочка слизеринцев, так и не успевших её ничем атаковать, резко затормозила и скрылась в тёмном облачке с головы почти по пояс.
— Это Уизли! — выкрикнул один из них, и Джинни, узнав голос Харпера — Слизерин, пятый курс, полный идиот, — несколько приободрилась. Второй что-то бормотал, слишком тихо, чтобы разобрать слова или идентифицировать голос.
Мимо них она пронеслась на максимальной скорости и, достигнув поворота, на ходу с большим удовольствием наступила на не до конца выложенный на полу узор из чего-то, похожего на белые — или светло-серые, в полумраке не разобрать — крохотные лепестки и часть раздавила, а часть расшвыряла подошвами в стороны и с удовлетворением подумала, что ничего у этих гадов теперь не выйдет, в любом случае.
Стоило ей только скрыться за поворотом, как в угол стены прилетело какое-то заклинание, выщербив камень с такой силой, что обломки чувствительно ударили Джинни в спину и плечо, заставив ещё ускориться. Вербальной формулы она не услышала, значит — напарник Харпера с шестого или седьмого курса, и это уже хуже. Более того, раз он сумел прицелиться настолько точно, то с мышками уже разобрался. Слишком быстро.
Всего через пару минут стало ясно, что оторваться от них не выйдет: ещё парочка Летучемышиных сглазов и с десяток других заклинаний, наугад брошенных за спину, ничуть не затормозили преследователей, а ей самой приходилось двигаться зигзагами, потому как они тоже не теряли времени и разноцветные вспышки так и мелькали то справа, то слева, с удивительной точностью, если вспомнить, что дело происходило на бегу. С каждым новым коридором обстрел начинался всё раньше и раньше, стоило только её преследователям миновать поворот или очередные двери. Отрыв, выигранный благодаря самой первой — и единственной успешной — атаке медленно, но неуклонно сокращался. Преодолев ещё один коридор, она поняла: пора давать бой, иначе сил на сопротивление толком и не останется.
Место было довольно удобное — широкая, неплохо освещённая множеством окон анфилада, — и Джинни затормозила, юркнула за колонну футах в пятидесяти от поворота, из-за которого вот-вот должна была вынырнуть погоня. Сердце оглушительно бухало в ушах, словно поднявшись к самому горлу, дышать приходилось ртом, жадно глотая воздух и стараясь не хрипеть.
— Куда она делась? — послышался удивлённый и изрядно запыхавшийся голос Харпера. — Эй, ты чего хватаешься, уйдёт же и на нас настучит!
— А ну стой, идиот! — рявкнул второй слизеринец, и она узнала его тоже: Вейзи. Слизерин, седьмой курс, хитрая и расчётливая сволочь. Совсем плохо. — Спряталась, клянусь Мерлином, засаду решила устроить, грязная предательница крови.
Он нарочито громко добавил:
— Не настучит она, если не хочет вместо матча куковать на отработке. Макгонагалл-то свалила на ночь в Хогсмид, и решать Снейпу.
Как будто в больничном крыле куковать намного лучше, а именно туда они и намеревались её отправить. Вейзи наверняка врал, но крохотное сомнение появилось: вдруг всё-таки нет? Пусть Джинни не верила, что Макгонагалл может покинуть школу в такое время — Дамблдора снова не было за ужином, а она заместитель, значит, обязана замещать, а не гулять непонятно где, — но домик в Хогсмиде у неё действительно имелся. И чем ещё объяснить их вопиющую наглость?
Всё равно план добраться до комнат Макгонагалл был слишком ненадёжным. Одно слово: лестницы. Никаких гарантий, что приедет нужная, тем более быстро, но даже если и так, за перилами не особенно спрячешься от заклинаний, которых в неё полетит куча, и уже прицельно.