Он достал медальон с портретом матери из ящика стола, поцеловал его и положил на сундук со своими доспехами – любое ее изображение подлежало уничтожению, поэтому разумно было бы припрятать его в тайнике.
«Подруги воссоединились, да вот рады ли?» – подумал он и нажал на выступавший камень над камином – стена встала на место. Задвинув в камине рычаги, он превратил ручку в камень, дверь в стену.
Еще немного постояв, посмотрев на сундучки с золотом и думая, что впрямь глупо себя ведет – отдает состояние ради Маргариты и не делает даже попытки с ней помириться, он подошел к угловой панели. Выдвинув новый засов-крючок и открыв еще одну потайную дверь, Рагнер заглянул в проходик – лилия у дальней дверцы уныло повисла вниз. Тем не менее он постучался в ту дверь.
– Маргарита, – позвал он девушку. – Сними щеколду, пожалуйста, я просто хочу поговорить.
Он постоял немного, прислушиваясь. Легкий шум, что он до этого слышал, исчез, но Маргарита с ним не заговаривала и двери ему не открывала.
– Я хочу обсудить твое возвращение домой, – сказал Рагнер двери. – Тебе нужна помощь. Ты и дитя… Нельзя с младенцем сразу на корабль, да в столь дальний путь, да зимой. Надо ждать до весны, до восьмиды Нестяжания. Будь благоразумна. Тебе не обойтись в Лодэнии без друзей.
– Ты мне не друг! – услышал он полный обиды голос. – В Брослосе я останусь у Марлены. Сама решу, когда мне уезжать и как. А от тебя, Рагнер Раннор, мне ничего более не нужно!.. Кроме зимнего плаща, – с неохотой и недовольством пришлой сказать Маргарите. – И других зимних одежд. А еще детских вещей. Но я их у тебя выкуплю! Если не хватит того, что у меня осталось, то… Брата через год пошлю или продам свои драгоценности в Брослосе. Да! Так и сделаю!
Рагнер слушал ее и улыбался.
«Какая же ты еще маленькая… – нежно погладил он дверь. – Но такая гордая и смелая. Милая глупышка…»
– Открой дверь, – ласково попросил он.
– Хер тебе, и иди ты на хер! – донеслось до него. – Щеколда надета, лилия для тебя повисла – и нечего там стоять!
Рагнер закатил глаза, говоря себе, что знал заранее, что так всё и будет, но зачем-то поперся к этой двери, как изгнанный из дома пес. Сжимая руку в кулак и желая отколотить дубовую створку, он постоял еще мгновение и вернулся к себе. Маргарита же залилась новыми слезами, вытирая глаза краем детской рубашечки, какую она недавно вышивала и думала, что счастлива.
________________
Следующим утром Маргарита не разговаривала с Рагнером и сторонилась его. Нёген погрузил в сани плоский ларь, в каком лежали ее вещи, и большой грубый ящик со свадебным сундуком, что она честно выиграла. Маргарита стояла около саней, в расчищенном от снега переднем дворе, зябко куталась в белый плащ и умудрялась держать при этом маленький ларчик. Ее голову покрывал скромный белый платок из шерсти, ведь все наряды, эскоффионы и даже тончайшее хлопковое белье она оставила в гардеробной. Только сапожки на меху, два теплых платка, шерстяное белье и дорогущий плащ с мехом песца, снежной лисы, она не смогла не взять. И конечно, она упаковала в дорожный ящик все детские вещи. По ее расчетам, серебра, что она передала Рагнеру, как раз хватало на все покупки, кроме плаща.
И вдруг окованный железом сундучок с ее серебром вынесли из тамбура и погрузили на сани, устроив его среди других ларей, ящиков и тяжелых сундуков. Когда Рагнер появился, Маргарита указала на свой сундук с серебром и молча дернула головой, посылая вопрос глазами.
– С тебя два сербра, – ответил он. – За всё: за этот плащ, детские одежды и прочее… Вот куда, скажи, мне девать все твои тряпки? Чердак и так завален барахлом из Рюдгксгафца. Оказала бы мне услугу, забрав свои наряды. Что мне делать с твоими платьями и бельем теперь? Не слугам же раздать…
«Конечно, Лилия Тиодо же захочет новый гардероб! Это хочешь мне сказать? – со злобой думала Маргарита, продолжая хранить молчание. – Мои убранства не пригодятся ей, такой худой и длинной дряни?!»
Рагнер, чувствуя себя глупо, помялся рядом с насупленной девушкой, ожидая Адальберти и Алорзартими. Разглядев, что под объемным белым плащом она держит ларчик – тот, самый, какой он нес летом, сказал:
– Дай мне ларчик, я его донесу. Я помню, что он тяжелый. Маргарииита, – протянул Рагнер. – Ну ты же о малыше должна думать, а не только о себе. Тебе нельзя носить тяжести.
Он попытался открыть ее плащ и отобрать сундучок, но Маргарита увернулась, едва не упав.
– Уйди! – со слезами в голосе выдавила она. – Куда мне сесть в санях? Прямо на сундуки?!
– Ты, Соолма и Айада поедете в других санях, – вздохнул Рагнер, поздравляя себя с тем, что она хотя бы начала говорить. – Их еще шкурами застилают. Дай ларчик, прошу. Даже молю.
Усиленно показывая лицом, что она не хочет этого делать, Маргарита отдала сундучок, а Рагнер поздравил себя снова.
– Из-за малыша, – буркнула Маргарита, и он кивнул.
– Соолма будет с тобой в одной каюте. Я не для себя ее беру, а для тебя, – вздохнул Рагнер. – И не возражай, – остановил он Маргариту, открывшую рот. – Если ты начнешь рожать на корабле, то ни я, ни принц Баро, мы не знаем, что с тобой делать. А мне матери Мираны на всю жизнь хватило… Будешь отказываться, Адальберти тебя не возьмет. Тебе нужен присмотр лекаря и женская помощь.
Маргарита ничего не ответила. Не зная, как это понимать, как ничью или как шаг назад, Рагнер добавил:
– Айаду я беру с собой, потому что ее никому здесь не оставишь. Ест она только с моих рук, Соолмы и твоих. А мы все будем в Брослосе…
Тем временем Нёген затащил на сани последний сундук принца Баро, и конюхи медленно повели четверку лошадей через изогнутый проезд в надвратной башне. Другие выкатили новые сани, и пошли за лошадьми. Когда Рагнеру вывели Магнгро, он отошел, чтобы прикрепить ларчик к седлу.
А Маргарита огляделась – она уже успела привыкнуть к мрачным сизым стенам, квадратным башням, четырем кленам перед «дворцом»… Даже темный тамбур не казался ей более страшным. Подняв голову, она с грустью посмотрела на третий этаж – на три больших окна светлицы и два маленьких окошка детских спален.
«Ничего, моя принцесса, – погладила Маргарита под плащом живот. – У тебя будет другая чудная комнатка. И там у тебя будет мама, целых два дяди, тетя Беати, сестренка Жоли и дедушка Жоль. Папа нам не нужен, поверь мне. Они пьют и изменяют. Без них намного лучше».
Пока запрягали устланные овчинными шкурами сани, Рагнер помог Маргарите в них сесть и даже заботливо укутал ее ноги в эти шкуры, ведь нагибаться она не могла. На ее колени он положил медвежье покрывало.
– Пока будем ехать до порта, успеешь замерзнуть… – пояснил Рагнер. – Ну куда же все запропастились?.. – ни к кому не обращаясь, тихо проговорил он.
«Уж не терпится от меня избавиться, – додумала Маргарита. – Интересно, Лилия Тиодо, когда сюда въедет? После его возвращения или еще до этого? Если увижу ее в порту, то точно до этого. Будет касаться, дрянь, всех моих одежд… даже белья. Надо было все жё взять ту новую хлопковую сорочку, какую я справила к Возрождению… А эта Лилия еще и посмеяться найдет над чем. Наверняка скажет, что я толстая. Ну почему именно она?! Ненавижу тебя, Рагнер Раннор!»
Появление в переднем дворе Соолмы и Айады прервало ее мысли. Пока Соолма садилась в сани, Рагнер укутал собаку в два одеяла так, что из одеяльного кокона торчала только ее свирепая черная морда.
Раоль Роннак покидал Ларгос вместе с Маргаритой, испытывая смешанные чувства. После того как Рагнер едва его не убил, «черноусый» радовался, что окажется подальше от герцога Раннора, но сожалел о хорошем жаловании и обильном питании; грустил о неминуемом уходе из его жизни Соолмы и туманящего разум шевеления ее шуршащей юбки.
А Огю Шотно донимал тут же, во дворе, Рагнера.
– Ваша Светлость, я выяснил то, от чего ваш черный сыр лечит! – с пылом говорил он. – У меня слабый желудок, и по утрам, особенно после того подлого отравления, меня мучают колики, а сегодня утром я едва разогнулся, но, конечно, пересилил боль – встал и пошел на обход. И совершенно случайно я скушал кусочек вашего сыра – колики в животе прошли уже через пару минут, а спустя час я стал чувствовать себя необычайно легко… после, так сказать, уборной.
– Ну, здорово, Огю, – без воодушевления отвечал хмурый Рагнер. – Рад, что ты посрал… Да моим сыром.
– Ваша Светлость, ваш сыр еще требует моего изучения, но я уверен, что он приводит работу желудка и живота в порядок. Позвольте мне, раз именно я это открыл, поехать в Брослос для переговоров с аптекарями.
– Не знаю, Огю, – сильнее нахмурился Рагнер. – Замку нужен глава… А ты лодэтского не знаешь. Как будешь вести переговоры?
– Глава гильдии обязательно знает меридианский. Мне лишь нужен человек, какой знает лодэтский, кто будет слушать то, о чем аптекари шепчутся. Да я сам уже неплохо понимаю ваш язык – не такой уж он и сложный, просто на нем сложно говорить. Все эти цоканья и ёканья… А так…
– Огю! Лодэтский – самый прекрасный язык в мире! Так как, замок?
– Я отлучусь ненадолго. За триаду ничего здесь не развалится. Как-то же стояло всё почти два года без управителя и управлялось! А приеду, я вмиг всё налажу. Так даже полезнее. Так сразу будет видно – привыкли ли работники к новым устоям. Я у герцога Лиисемского постоянно так делал!
– Врешь мне… А, черт с тобой, Огю Шотно, ты мне угодил… Бери из подвала черный сыр и дуй с Эориком на «Медузе» в Брослос. А человек, какой будет слушать, у меня для тебя подходящий есть – Гёре… Черт, даже родового имени своего побратима не знаю… Словом, Эорик вас познакомит.
– Премного благодарю вас, Ваша Светлость, – расплылся в довольной улыбке Огю, а Рагнер брезгливо скривил губы, думая, что редко видел явление столь же отвратительное, как эта улыбка ярмарочного Злыдня.
Вскоре вышли Баро и их охранители; конюхи повели двойку лошадей, впряженных в сани, через проезд. Для Маргариты мир тронулся, и сизый передний двор пропал в изогнутом проезде. Она сильнее зарыла лицо в воротник, уговаривая себя не плакать и сохранить достоинство до конца.
________________
Кони бодро бежали по хрустящей снежной дорожке, мимо проносился оголенный, раздетый донага и едва прикрытый белым мехом лес. Маргарита чувствовала себя одним из таких деревьев. Рагнер ободрал ее душу и раздел ее саму: возил с собой, знакомил с другими аристократами, даже королю Орензы успел представить ее как свою женщину, а сейчас, с такой славой, он же выставил ее, павшую и одинокую, голой перед всей Меридеей, но продал ей за два сербра дорогой белый плащ.
Вдали появилась Пустошь – белая плешь у леса с острыми валунами. Маргарита вспомнила о лесной бродяжке – и увидела ее вновь! Та, выглядывая из-за валуна, с любопытством таращилась на Маргариту. И совсем никто, кроме Маргариты, ее не замечал, словно эта лохматая незнакомка была ненастоящей. Лесная бродяжка куталась в синеватый мужской плащ – плащ Нинно, какой тот потерял в лесу.
Маргарита не стала поднимать шум – плащ Нинно, Пустошь и эта лешачиха стремительно становились Историей.
И хорошая, морозная погода тоже вскоре стала Историей. На набережной Ларгоса зимой всегда было теплее, но с моря всегда дул промозглый ветер. Небо серело, большая сизая туча будто пришла проводить Маргариту и вместе с ней поплакать.
Пока дам в сопровождении Алорзартими переправляли на лодке к золотому кораблю, к «Гордости веры», на набережной Рагнер одевал Айаду в ее черный, подбитый беличьим мехом плащ, – попону с капюшоном и прорезями для ушей. В конце он затянул воротник на собачьей шее, и дертаянская волчица превратилась в «милейшую душку» – такой она стала умилительной в шапочке капюшона да с пушистой серой оторочкой вокруг ее свирепой морды.
– Ты с баронессой Нолаонт будешь говорить или нет? – спросил Рагнера Адальберти. – Думаю, ты сам еще не в слезах только потому, что она тоже едет в Брослос, – кажется, что вы и не расстаетесь.
– В слезах? – фальшиво хохотнул герцог Раннор. – Адальберти? Да ты романтик!
– В романтизме нет ничего постыдного, дорогой друг, – ответил принц, гордо поднимая голову в енотовой шапке. – Да, я романтик!
– Охереть! Как удалось им быть после Сольтеля? Многих детей убил?
– Не знаю, не считал, – удивленно пожал плечами Адальберти. – И при чем здесь это и то, что мне нельзя быть романтиком? И не я убил вовсе – я воин Бога, к тому же дважды Божий избранник, и это он направляет мою руку. Кто тебя направляет, я не знаю, но сдается мне, пришла твоя вторая золотая монета. Красивая дама, – вытянул, будто для поцелуя, принц свои, в форме лука Амура, губы. – Вкус у тебя отменный…
Рагнер посмотрел на Вардоц и увидел у его ворот Лилию Тиодо. Она робела приблизиться, пока рядом с Рагнером стоял принц Баро, ведь сперва женщину должны были представить незнакомцам, тем более аристократам, ее мужчины-покровители. Глазами Лилия отчаянно молила своего рыцаря подойти и попрощаться с ней.
– Она, кстати, толидонка, – вздыхая, сказал Рагнер и застегнул на шее собаки цепь: новую, золоченую, надетую поверх попоны. – Может… вместе подойдем к ней?
– Нет, Рагнер, иди один. Я лучше отправлюсь на свой корабль, где буду обхаживать баронессу Нолаонт, – продолжал загадочно улыбаться принц.
– Если обвенчаешься с ней, то давай! Иначе я тебе точно морду набью!
– Я в Сольтель более не собираюсь, – продолжал улыбаться принц. – Можно и под венец пойти.
– Ты серьезно? – перестал шутить Рагнер.
– Чем больше я ее узнаю, тем больше она мне нравится. А чем больше узнаю тебя, тем больше убеждаюсь, что ты дурак. Я пойду к лодкам.
Рагнер глянул на «Гордость веры» – Соолма уже стояла на палубе, для Маргариты спустили корзину. Взяв Айаду за ошейник, он пошел к Лилии.
– Из дома Флекхосога я увидела, что золотой корабль собирается в путь, – нервно сказала та. – Ты… Ты не собирался прощаться со мной? Совсем? Хотел просто взять и отбыть?
– Лилия… – искал слова Рагнер. – Я не знаю, как с тобой прощаться. Не знаю, что сказать, чтобы не дать ложной надежды. Я ничего сам не понимаю и мне нечего добавить, кроме того, что я уже сказал тебе раньше.
– А почему она на корабле?
Рагнер немного помолчал, не желал лгать и желая одновременно.
– Она узнала о нас… и бросает меня.
– И ты, ныне свободный от долга, не можешь дать мне сейчас даже надежду? – изумилась Лилия, и он увидел в ее темных глазах подступающие слезы, настоящие и искренние. – Я люблю тебя… – прошептала она, не лукавя, не пытаясь его завлечь и обмануть.
– Да, и я тебя люблю, но и ее тоже… – тяжело вздохнул Рагнер. – Не плачь, очень тебя прошу. Мне сейчас так плохо, что я готов сигануть с этой набережной в ледяное море.
– Я не понимаю! Чего мне ждать, Рагнер?! Скажи же правду! Ложь больнее самой горькой правды.
– И я не понимаю! – в сердцах воскликнул герцог. – Я вовсе не хочу тебе лгать, пойми меня. Правда… Правда такова, что если меня не будет через две триады в Ларгосе, то считай, что между нами всё закончилось – я останусь в столице на свадьбу своего двэна. Но, я помогу тебе во всем, – тихо добавил он. – Не знаю… Деньги, например.
Лилия вздрогнула, словно он ударил ее по лицу.
– Благодарю, но нет, – с достоинством произнесла она. – Я поняла тебя – и не виню. Я сама хотела быть с тобой, наперекор стыду. Я заслужила.
– Нет, не заслужила.
– Я подожду тебя, – гордо улыбнулась Лилия. – Но и ты поспеши…
– Да… – кивнул Рагнер и внезапно осознал, что не хочет уходить от нее: как только она перестала походить на несчастную жертву его безрассудной страсти, то пробудила в нем желание.
– Я разберусь в себе за эти две триады, а ты в себе, – тихо и ласково сказал он, снимая с ее руки перчатку. – Я сам себе не нравлюсь… Что ты во мне нашла?
Поворачивая полусогнутую кисть тонкой женской руки, Рагнер поцеловал ее пальцы во все три их грани, начиная с кончиков.
– Не мерзни, иди домой. Я уже даже продрог и моя собака тоже. Не прощаюсь – не могу…
Вместо поцелуев, они обменялись теплыми улыбками, после чего, уводя собаку, Рагнер направился к набережной. Но он сделал всего шага четыре, когда Айада, которая до этого покладисто стояла, резко обернулась к Лилии и громко на нее тявкнула, а затем зарычала.