Где бы ни была, каждую осень я неизменно вспоминаю Лильсден. И когда жухлые листья царапают окна, я обязательно смотрю на смурное небо. И думаю, что это небо сейчас обнимает острые крыши особняка. Оно же равнодушно смотрело на всю историю нашего семейства. И невольно я вспоминаю ту самую осень, которая изменила все.
Сейчас мои собственные руки одряхлели и похожи на осенние листья. Но когда я смотрю сквозь окно на шелестящий дождь, мне кажется, волосы сами собой рыжеют, плечи расправляются, а я становлюсь той полной сил юной девушкой, которой была в ту осень.
Наверное, после смерти я снова вернусь туда. Стану призраком бродить среди обветшалых стен, просачиваться сквозь разбитые стекла в оранжерею и подолгу сидеть у пруда, как любила в детстве. Мои сестры и братья, еще оставшиеся в живых, могут отрицать сколько угодно, но я знаю, они тоже смотрят на осень и вспоминают то время.
Когда мы умрем, все наше семейство снова встретиться в семейном особняке в Лильсдене, на юге Англии.
Все, кроме одного человека.
Это была осень 1875 года. Мы уже двадцать лет жили в великолепном особняке в графстве Кент посреди 190 гектаров, принадлежавших нашей семье. И если мои старшие сестры еще смутно помнили о жизни в Лондоне, то я была младенцем, когда мы переехали. А старшая из нас, Мэри Луиза, уже давно ничего и никому не могла рассказать.
Отца я видела редко: Эдвард Лойд, совладелец банка Джонс, Лойд и компания, большую часть времени проводил в Лондоне, бывая в поместье крайне редко. А даже когда приезжал, предпочитал отделываться от четверых дочерей игрушками, а позже платьями и обновками. Не то чтобы мы были ему не интересны. Просто он нас совсем не знал и воспринимал как выгодное вложение, которое можно инвестировать, и оно принесет прибыль в будущем.
Другое дело — наши братья. Отец долго ждал наследника, и когда почти отчаялся, родился Фредерик. А пять лет спустя Ллевелин. И свободное время отец посвящал «воспитанию наследников», как он сам это называл. Хотя на самом деле, моих братьев воспитывали в школе, куда они уехали. Но той осенью Фредерику уже исполнилось девятнадцать, поэтому отец часто возил его с собой в Лондон, посвящая в дела.
Ллевелин всегда оставался несносным. Поэтому, когда той осенью он неожиданно вернулся из очередной школы, откуда его исключили, никто из нас не удивился. Только мать, прочитав письмо, всплеснула руками. Но даже она ничего не сказала.
Всегда туго затянутая в корсет, Кэролайн Лойд неизменно оставалась милой и привлекательной женщиной. Нам, ее дочерям, всегда хотелось и было на кого ровняться. Кэролайн происходила из уважаемой семьи Фостеров с Ямайки, живших там во времена расцвета Британской империи. Именно поэтому она не унаследовала английскую чопорность, и, хотя на людях вела себя как настоящая леди, дома не стеснялась высказывать свое мнение. Возможно, именно поэтому отец ее и уважал.
Но в отличие от него, мать любила и нас, девочек. Сыновья тоже оставались ее гордостью, но нас, дочерей, она называла своими любимыми цветами.
И мы цвели в окружении родового поместья, Лильсдена. Отец купил эту землю и отстроил дом после свадьбы, когда Кэролайн наконец-то принесла ему первых детей. Роскошный особняк всегда восхищал нас. И хотя позже я видела множество других домов, ни один из них так и не смог сравниться с Лильсденом.
Его воздушные галереи, извивающиеся вдоль этажей, полные окон эркеры и поскрипывающие иногда лестницы. Тяжелые портьеры и мягкие ковры, начищенная слугами мебель, воздушные балдахины на кроватях. И, конечно же, огромное зеркало в главном зале, такое большое, что даже когда я выросла, мне требовалось не меньше десятка шагов, чтобы пройти вдоль него.
Поместье никогда не прекращало нас удивлять. Казалось бы, мы жили в этих стенах всю жизнь — но все равно то там, то здесь замечали новые детали. Искусно вырезанный чертополох на колоннах у прудов. Переплетающиеся листья в камне над главным входом. Орнаменты тугих узлов на лестнице у заднего входа.
Я слышала, как однажды Фредерик спросил у отца, кто был архитектором Лильсдена. Но Эдвард только усмехнулся в усы и сказал, что тайны этого человека давно умерли вместе с ним, и нет нужды морочить себе голову.
Мы и не пытались. Как тогда я полагала, мы все. Но как же я ошиблась.
Помню тот день, когда все началось, так, будто все произошло только вчера. Погода стояла чудесная и необычайно теплая для осени. Стремясь поймать последние солнечные деньки, мы все высыпали на траву перед домом, не слишком-то заботясь, что могут выступить такие неприятные для настоящих леди веснушки. Мы для вида прикрывались шляпками, а мать не очень-то нас ругала.
В слегка ослабленных корсетах, мы расплескали батист и кружева по еще теплой земле. Кроме старшей Элинор, конечно же. Ей уже исполнилось двадцать два, в Лондоне за ней ухаживал какой-то Джордж Кортхоуп, и ни для кого не было секретом, что еще до Рождества он сделает ей предложение. Поэтому Элинор воображала себя настоящей леди и, вернувшись после лондонского сезона у бабушки, ощущала собственное превосходство над нами. Даже этим простым днем она вырядилась в атласное платье и не пожелала садиться на траву, устроившись с матерью на стуле.
— Леди Мэйхем на последнем балу была просто восхитительна! — щебетала Элинор. — Правда, все обратили внимание, что ее декольте уж слишком глубокое.
— Уж конечно обратили, — проворчала мать.
Ее совершенно не интересовали балы и приемы, она никогда не стремилась в Лондон, но знала, что Элинор важно рассказать всю эту чепуху. Мы же не были столь деликатны.
— Ой, да не интересны нам чужие платья! — фыркнула Кэролайн. — Тем более, этой курицы леди Мэйхем. Ее волнует только величина бриллиантов в колье.
Маргарет испуганно шикнула на нее:
— Ну что ты! Нельзя такое говорить! Мам, ну скажи ей.
— Кэролайн, леди стоит вести себя более благовоспитанно, — примирительно сказала мать.
— На лужайке я могу побыть не леди!
— Но постарайся, чтобы окружающие этого не слышали и не видели. Иначе может войти в привычку.
Близняшки Кэролайн и Маргарет еще продолжили вполголоса пререкаться, но мы давно привыкли к их спорам — не существовало вещей, в которых эти двое могли согласиться. Решительная Кэролайн, как говорили, походила на мать в молодости, не зря ее назвали в честь нее. Такая же острая на язычок, правда, не знавшая, когда стоит промолчать. Тихая и скромная Маргарет была ее зеркальным отражением внешне, но по характеру никак не походила. Она боялась всего на свете, говорила тихо и постоянно таращила глаза — как мне кажется, от страха перед миром вокруг. Поговаривали, на нее положил глаз сын леди Мэйхем… но он был таким же мямлей и тихоней, как сама Маргарет, так что помолвка могла затянуться еще на несколько сезонов.
Близняшки шептались, Элинор продолжала щебетать, не обращая на них внимания, а мать делала вид, что слушает, но на самом деле обмахивалась веером и смотрела на дорогу, где вскоре должен был появиться экипаж отца и Фредерика из Лондона.
Я тоже молчала, наслаждаясь теплым солнечным светом и лениво размышляя о том, что на моем лице точно проступят непокорные веснушки. Придется опять просить Дороту пытаться свести их. Но сегодня подобные мелочи не волновали, и я просто хотела наслаждаться осенью.
— А я опять ее видела, — внезапно сказала Маргарет.
Как по команде, стихло и ворчание Кэролайн, и щебет Элинор. Веер матери застыл, прикрыв ее губы, так что я могла видеть только глаза, как будто пригвоздившие мою сестру. Но Маргарет не смотрела на мать, поэтому ничего не замечала, теребила пальцем травинку.
— Кого видела? — спросила я.
За что получила уже в свой адрес испепеляющий материнский взгляд. Но мне было все равно, я снова хотела услышать от Маргарет историю, которая была страшнее всех, что я читала тайком от матери в дешевых романах, которые привозила из Лондона.
— Призрака, — тихо ответила Маргарет. — Мне ночью не спалось, и я подошла к окну. Сегодня было очень светло от лунного света… и я увидела тот же белый силуэт в оранжерее.
— Милая, тебе снова показалось, — сказала мать спокойно, но в ее голосе прорезались стальные нотки.
Маргарет упрямо замотала головой:
— Мне вовсе не показалось! Я видела ее!
— Тебе показалось. И не будем больше об этом, выкинь из головы свои фантазии. В Лильсдене нет и не может быть привидений. Элинор, дорогая, так что ты говорила о леди Мэриболд?
Элинор с радостью продолжила верещать, а Маргарет незаметно надула губы. В последнее время она все чаще рассказывала о каком-то призраке, но мать терпеть не могла подобные разговоры и пресекала их на корню. Украдкой я посмотрела на видневшуюся оранжерею, пристроенную к южной части дома. Отлично видная из окон комнаты Маргарет, вся в стеклянных окнах и экзотических растениях, за которыми ухаживал вечно ворчащий мистер Мюррей.
Мне нравилась влажная духота оранжереи, нравилось уединяться в ней с книгой в руках. А еще мне нравились истории о привидениях, но расспрашивать Маргарет наедине было бессмысленно. Она пугалась и смущалась так, будто ей не двадцать один, а десять. Но я знала, скоро у меня будет союзник касательно потустороннего мира: Фредерик любил подобные вещи так же страстно, как и я.
Солнце уже двигалось к закату, а слуги начали зажигать огни в особняке, когда от него подошел мой младший брат. Ллевелину было четырнадцать, и казалось, он всегда с трудом прятал улыбку в уголках губ. Возможно, так оно и было на самом деле.
— Матушка, слуги видели с верхних этажей, что приближается экипаж.
— Верно это ваш отец и Фредерик, — мать сразу заторопилась. — Пойдем, встретим их.
Мы и без того собирались уходить в дом, но новый повод прибавил нам энтузиазма. Раньше мы с визгом бросались к подъездной дорожке, теперь же просто поправили ленты шляпок и чинно направились встречать. Пусть я и была младше всех, но даже мой первый сезон в Лондоне уже прошел.
Вскоре из-за деревьев действительно показался экипаж. Стоило лошадям притормозить у дома, как дверца распахнулась, и оттуда выскочил Фредерик. Он пошел больше в мать, нежели в отца, и я знала, лондонские дамы находят его весьма привлекательным. В отличие от Ллевелина, скрывавшего улыбку, Фредерик всегда улыбался от души. И в нем сквозила такая стремительность, такое движение вперед и страсть во всем, что он делал, что перед его напором не могло устоять никакое дело.
— Как я рад снова быть дома!
Наплевав на правила приличия, я тихонько взвизгнула и бросилась на шею брату. Он подхватил меня, приподняв над землей, а затем рассмеялся и поставил на землю, от чего моя шляпка на распустившихся лентах все-таки упала на спину. Я с трудом успела ее подхватить, чтобы она не шлепнулась в грязь.
Кэролайн последовала моему примеру, тоже заверещав. Маргарет наверняка хотела сделать то же самое, но просто скромно опустила глаза. Элинор же воплощала собой достоинство и степенность, только кивнув и подав брату руку. Мать улыбалась.
Следом за Фредериком из экипажа не торопясь выбрался мой отец, Эдвард Лойд. Мы приветствовали его куда более сдержанно, хотя и тепло. Мы толком не знали этого человека, такого важного в Лондоне и такого безумно далекого от нас. Мы с удовольствием оставили отца на попечение матери и ее нежности, а сами увели Фредерика в дом, наперебой рассказывая ему новости — как будто мы расстались не пару недель назад.
Я оказалась права: с приездом брата я обрела верного союзника. Поговорить с ним наедине удалось только следующим вечером. Он сам нашел меня в библиотеке и подарил свеженький роман. Тогда-то я и поведала ему о рассказах Маргарет. Глаза брата тут же загорелись, и он заявил, что мы раскроем тайну нашего призрака, чего бы это не стоило.
После долгого разговора, больше похожего на допрос, учиненный Фредериком, Маргарет не смогла ничего добавить к тому, что порой по ночам видит призрак женщины в оранжерее. Мы решили тем же вечером затаиться в комнате Маргарет и самим посмотреть на таинственного визитера.
Маргарет наша затея не понравилась, поэтому она на полном серьезе легла спать. Но я и Фредерик, застывшие на наблюдательном посту у ее окна, так громко шептались, что в конце концов, она сдалась.
— Так не пойдет, — Маргарет откинула одеяло и выбралась из постели. — Давайте тогда с вами посмотрю.
Правда, оказавшись у окна, она вовсе не заразилась нашим боевым духом.
— А если нас тут найдут? — начала она причитать громким шепотом. — Что тогда будет? Отец такое устроит! А маменька!.. Страшно подумать.
— Мы им ничего не расскажем, — заверил ее Фредерик. — Это же наш призрак.
— Да вы так шумите, что скоро весь дом соберется.
— Шумишь пока больше всех ты, малышка Маргарет.
— Перестань называть меня малышкой.
— Ну, для меня ты всегда будешь младшей сестрой.
— Тише вы! — шикнула я. — Смотрите, что там?
Фредерик и Маргарет затихли, вытянув шеи. И действительно, казалось, будто в оранжерее кто-то ходит, колеблются мясистые зеленые листья экзотических растений, а между ними то ли туман, то ли белое кружево призрачной девы. То ли просто неверный отблеск лунного света на стеклянных стенах.
— Это она! — отчаянно зашептала Маргарет. — Призрак!
Фредерик прищурился, у него всегда было не очень хорошее зрение. А потом пожал плечами:
— Пойдем проверим.
Маргарет посмотрела на брата так, будто он сам в одно мгновение превратился в призрака. Ее глаза походили на два блюдца, которые подавали с чаем к ужину.
— Как мы можем узнать, что там на самом деле? — продолжил брат. — Пойдем да посмотрим. Есть там призраки или это воображение.
Фредерик направился к двери, я с восторгом последовала за ним, но Маргарет, конечно же, наотрез отказалась. И я была готова поспорить, что стоило нам выйти из комнаты, она снова забилась под одеяло.
Я и брат следовали по темному дому, старясь двигаться как можно тише — но, конечно же, это не всегда получалось. То скрипнет панель на полу, где шагаем, то трещит ступенька лестницы, по которой спускаемся. Я чуть было не свалила маленький резной столик с вазой, что стоял под портретом бабушки в галерее — Фредерик подхватил его в последний момент.
Мы сами походили на двух призраков, бредущих в доме из дерева и лунного света, выхватывающего то наши бледные лица, то деревянные панели по стенам, то пушистые ковры под ногами, которыми так гордилась мать. То смутную, такую же призрачную, как мы сами, мебель.
В оранжерею было два входа, один с улицы, а другой прямо из дома — к нему-то мы и подошли. Фредерик положил ладонь на ручку двери и театрально посмотрел на меня. Хотелось его стукнуть, чтобы он пошевеливался, но я сдержалась и только кивнула.
Оранжерея встретила нас влажной духотой и застывшими силуэтами растений. На фоне стекол и лунного света они действительно выглядели мрачновато.
Мясистые листья мягко ударяли нас, цветы удушливо благоухали, а лунный свет то там, то здесь создавал иллюзию тумана. Но мы обошли всю оранжерею и убедились, что она абсолютно пуста.
— Никаких призраков, — сказал Фредерик. И мне показалось, в его голосе звучит разочарование.
Но к моей радости, он не предложил сразу вернуться в дом, а указал на лавочку, скрытую среди разлапистых деревьев и лиан. Ее не было видно из дома, так что мы спокойно могли сидеть в тишине и духоте, никем не замеченные — и не принятые за призраков.
Достав из кармана фляжку, Фредерик глотнул из нее и протянул мне.
— Что это? — поинтересовалась я, но фляжку взяла.
— Ну, можно себе позволить немного не слишком благородного поведения.
Он подмигнул, и я попробовала, что же привез брат из Лондона. Но первый же глоток едва не заставил меня поперхнуться — какое-то отвратительное крепкое пойло.
— Эй, не хочешь — не пей! Я думал, тебе будет… любопытно.