Вступление к «Песням об Орфее»
Моё обращение к образу Орфея – личности уникальной, легендарной, источнику неисчерпаемого вдохновения для музыкантов, поэтов, певцов, художников всех эпох – было вовсе не случайной прихотью и не капризом поэта, который не знает, куда себя деть от скуки повседневности (жизнь бьёт ключом!)…
Но была глубоко осознанная душевная потребность не только новыми глазами прочесть старый миф, но и разгадать какую-то неведомую загадку, найти что-то такое, о чём, может быть, раньше не упоминалось явно, но что подразумевалось и было заложено в образе Певца и Мыслителя изначально.
Всё началось с «Рождения Орфея», о котором с древних времён практически ничего не написано.
Это целиком фантазия автора, но созданная на основе древнегреческих преданий.
Написав первую «Песнь», я решила на этом не останавливаться, потому что писать об Орфее и не упомянуть о том, кто такой Аполлон, было бы неправильно. А также хотелось передать взаимоотношения Аполлона и Орфея – не только как отца и сына, но и как великого наставника и почтительного ученика.
А параллельно естественно вырастали и переплетались между собой сказания о Дафне, Гере и Лето, Пане и Сиринге… и другие образы, которые занимают такое огромное место в искусстве прошлых веков, а теперь почти забыты.
Опираясь на древнегреческие источники, следуя содержанию мифов, я постаралась найти свой стиль и язык, и руководствовалась исключительно внутренним ви́дением, слы́шанием, следуя своему поэтическому воображению, стараясь ни с кем из моих предшественников не соперничать и никому не подражать.
Думаю, что пришло время реанимировать и вывести на другой уровень бесценные знания древних.
Античность – это настоящая колыбель, в которой поднималось, окормлялось и воспитывалось человечество, но также великая кузница, ковавшая основы всего мирового, особенно европейского искусства.
Но теперь, когда человечество считает себя солидным и взрослым, мы стали забывать о своих корнях, о героях древности, старины – вроде бы это несовременно!
Но без Античности не было бы ни Ренессанса, ни Классицизма… Не было бы преемственности культуры. Не было бы ни одного серьёзного творца ни в живописи, ни в скульптуре, ни в поэзии. Рискну предположить, что не было бы НИЧЕГО!
Весь или почти весь ранний Пушкин – это строки, основанные на классических (греческих и римских) образах. Как понять их современному человеку?
Классическое образование давно пора вернуть в школы! Но не в виде зубрёжки латыни и греческого языка (что тоже дело полезное!), а хотя бы в виде факультативного ознакомления с мифологическими образами, на которых держится вся мировая культура: от Гомера и Пиндара, Фидия и Овидия, Якопо Пери, Клаудио Монтеверди, Кристофа Виллибальда Глюка (даже Иоганн Себастьян Бах не избежал увлечения античностью – его знаменитая кантата «Состязание Феба и Пана» – тому пример!) – и заканчивая Игорем Стравинским, Львом Бакстом, Мариной Цветаевой, Сальвадором Дали, Осипом Мандельштамом, Иосифом Бродским, Владимиром Высоцким… и многими другими великими художниками, скульпторами, поэтами и композиторами.
И последнее.
Сам Орфей – удивительная, таинственно-притягательная, грандиозная личность, наделённая всеми человеческими слабостями, божественным огнём, даром великого музыканта и мыслителя.
Орфей, который был не просто уникальным певцом и композитором, создателем прекрасной Музыки (которая, увы, не сохранилась), но это был один из Учителей человечества, носитель новой Великой Идеи – и практически новой религии– Единобожия, то есть по древнегреческим понятиям – ниспровергатель основ религии отцов; богоборец – по отношению к культу многобожия и один из апостолов (не побоюсь этого громкого слова!) новой веры.
Апостол и мученик, которому не простили его убеждений и его уникальности, который погиб за своё учение и навсегда вошёл в Вечность.
Я не ставила себе задачи красочного изображения путешествий и приключений Орфея, кроме Самого Главного Путешествия в его жизни, а именно – сошествия в Аид, чтобы возвратить к жизни любимую жену – Эвридику. Мне думается, что тема любви и верности гораздо важнее и значительнее всего остального, что происходило в жизни великого Музыканта. И, к тому же, доподлинно неизвестно – был ли это один и тот же человек – тот, что отправился в Аид, чтобы вернуть Эвридику, и тот, кто участвовал в увлекательных путешествиях аргонавтов? Или же это были разные певцы, имевшие одно и то же знаменитое имя?
Думаю, что суть не в этом! А в том, что в душе гениального человека, после мучительных страданий, борьбы с судьбой, с самими богами, со своим роковым одиночеством, наступает перелом, ведущий к перерождению, к становлению новой личности, к рождению новой веры, созданию целостной системы учения, ставшего, наряду с верой ветхозаветных израильских пророков, провозвестником Монотеизма – учения о Едином Творце Вселенной.
Личность Орфея притягательна удивительной Гармонией Красоты, Любви и Веры.
И пусть же наша любовь позволит ему навсегда остаться в Вечности.
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
РОЖДЕНИЕ ОРФЕЯ
Дозвольте, великие боги,
Живущие в светлом чертоге
На склоне зелёном Олимпа,
Достигнуть вершины мне Пинда1,
Вскарабкаться мне на Парнас2 –
Восславлю тогда в тот же час
Великого сына Эллады,
Жреца не Афины Паллады3,
Но сына Эагра4 и музы,
Которому львы и медузы,
Деревья, и птицы, и лани
В великом восторге внимали.
Ведь даже бездушные камни
Послушны твоей были гамме,
Орфей мой, великий Орфей!
Сердца вдохнови, отогрей,
И звуками сладкими лиры,
Которые людям так милы,
Меня осени, дерзновенный,
Твой путь отыскать сокровенный!
Душе не вели отдыхать,
Все тайны хочу разгадать –
Тогда воспою твой приход,
Твой гений, любовь и исход.
Герой, где твоя колыбель?
Открой эту тайну, доверь!
Явись же, откликнись во тьме,
Ко мне прилетай ты во сне –
Румяный ли ты, златокудрый,
Печален ли, бледнолик –
Ты в звуках возвышенно-чудных
Сияние духа постиг…
Вот Фракия5 вся предо мной
Раскинулась горной грядой:
Холмы и долины, и рощи
Так радуют зеленью очи,
Искрятся, петляют здесь реки,
Растут и цветы, и побеги,
И злаки умножат поля;
Роскошная дышит земля
Мечтательно-сладостной негой,
Царит безмятежный покой,
Простор для души здесь такой,
Как будто нога человека
Сюда не ступала ни разу;
И если позволено глазу
Увидеть цветущий сей край,
То сразу понятно – здесь рай,
Жилище богов вдохновенных!
В расщелинах там потаенных
Присутствие их не пугает,
Но благостью всё умиляет.
Мы слышим журчанье Эагра:
Средь скал неприступных, как Шакра6,
В долины он путь устремляет
Иль ввысь свои волны вздымает;
Шумят они бурно, сверкают,
В низовья потоки стекают;
И радугой светит от них –
От струй изумрудно-златых.
Здесь горы стоят исполины,
Покрыты снегами вершины,
Касаются края небес,
И тёмный скрывает их лес
От злого иль чуждого взора;
Румяная блещет Аврора
Над их благодатной главой
И путь освещает такой,
Что видим и Понт мы Эвксинский7,
И горный хребет Фессалийский8,
Где гордо сверкает Пеней9,
Где в путь устремлялся Эней10…
Родопские11 горы так дики,
Лишь зверя доносятся крики,
Пугают шакал и медведь,
И долгое эхо реветь
Так страшно, мучительно будет,
Что криками нимф перебудит.
Вспорхнёт их трепещущий рой,
И вот они здесь, над рекой –
К Эагру свой путь устремляют
И в воды себя погружают;
Кружатся, танцуют, шалят,
Их брызги искрятся, летят…
И слышится пенье наяд,12 –
От звучного их хоровода
Вдруг вся пробудилась природа.
Разбужен сердитый Эагр,
Свиреп он, как древний кентавр,
На лбу его выступил пар,
Глаза его влагой налились:
«Зачем же вы так расшалились? –
Надувшись, он нимфам сказал, –
Меня рассердить вы решились?»
Никто старичку не внимал:
Наяды проказят, шумят
И слушать его не хотят:
То плещутся струями волн,
То плясками их окружён
И пением их оглушён,
Покорен их воле Эагр,
Крутится в воде он, как шар.
Но лишь у одной из наяд
Глаза так волшебно горят
И голос поёт вдохновенно,
Так сладостно, столь сокровенно…
Он сердце Эагра пленяет,
И в душу его проникает.
«Кто эта прелестная фея?» –
Плывёт старичок к ней скорее,
И хочет он ту разглядеть,
Кто сердцем сумел овладеть.
Пред ним не простая наяда –
Хватило единого взгляда
Узнать её – муза с ним рядом,
В улыбке – парнасская весть.
«Какая мне выпала честь –
Бессмертную в водах принять,
Тебя я желаю обнять!» –
Промолвил в восторге старик,
И сразу же к ней он приник.
Умом старичок был хитёр,
Внимателен, цепок, остёр,
Он сразу в ней ту распознал,
Кто смертных собой превышал!
То дочь Мнемозины и Зевса…
Прекрасная скрыла завеса
Всех муз от нескромного взгляда,
Но слышите? Вот они, рядом:
Ей сёстры – Эвтерпа и Талия,
А также Эрато, Урания13
(Им прадедом – синее Небо,14
А сводной сестрицею – Геба!15);
Добавим ещё мы сестёр:
В великий бессмертный шатёр
Попали Клио16, Мельпомена17
(Для драмы она сотворенна);
И слышится голос из хора:
«Воздушная где Терпсихора?
Ведь ею был создан балет,
Приносим мы в этом обет!»
За нею идёт Полигимния,
То муза возвышенно-дивная:
Её вдохновенные гимны
Торжественны, пылки и мирны,
Затейливая пантомима
Так образна, неутомима…
Но мы героиню забыли!
Сестёр перечислить спешили,
А старшая где, Каллиопа?18
Скромна она как Пенелопа,19
Но статью пленяет чудесной,
Душою высокой, небесной;
А созданный ею мотив
Так строен, и строг, и красив…
Расскажет о самом высоком,
О мире прекрасном, далёком,
Куда устремившийся взгляд
С земным разлучится бы рад.
И даже сам бог Аполлон20
Напевом её был смущён,
Он слушал её со вниманьем,
Глядел на неё с обожаньем,
Любуясь прелестною девой,
Внимал её чистым напевам;
И чудные песни зажгли
В нём пламень небесной любви,
Которую знать не могли
Живущие в лоне земли –
Она неподвластна закону
Земному, всему суетному,
И мук её всех не сочли
Лежащие в низкой пыли.
Им вместе идти не дано –
Вот горе какое одно
Терзает влюблённых сердца –
Вдвоём им не быть до конца…
Им Зевс-громовержец не внемлет,
Объятья сурово разъемлет;
Жесток их судьбы приговор!
Ни стон не поможет, ни спор –
С любимою Феб разлучён,
Ведь Зевсу покорен и он:
Не должен отдаться порфире
И браку поющий на лире,
Свободен быть должен певец,
Лавровый его ждёт венец.
Зевес21 повелел Аполлону
Над музами быть вознесённым:
Учить, надзирать, вдохновлять…
И вот он свободен опять,
И нежной своей Каллиопе
Наставником будет, не боле…
Вот песни её с той поры
Такою печалью полны,
Такое в них слышалось горе,
Что стало тоскливым и море!
Так волны печально и хладно
Катились на брег безотрадный…
Вмешалась сама Мнемозина!22
Ей жаль и Зевесова сына,
А более – дочери милой ‒
Чувствительной, кроткой, ранимой…
Летит Мнемозина к Эагру
Трясти его старые жабры,
Приятеля чтобы пронять –
Спасти её дочь и принять
В объятья свои, стать ей другом,
Поддержкой, любимым супругом.
Зачем же просить ей Эагра
С его ревматичной подагрой?
Эагр – не владыка Небес,
А речки своей только «Зевс»;
Но лишь увидал Каллиопу,
Её благодатную стопу,
Головку, сияние глаз –
В неё он влюбился тотчас,
На всё ради девы готов!
А мы понимаем без слов,
Что жёстких, суровых оков
У времени он не свободен –
Беспомощен он и бесплоден…
Но мысль промелькнула иная –
Шальная весьма, озорная:
Быть может, кто знает, а вдруг
Такой ей и нужен супруг?
Как часто мы знаем примеры,
Где верность берётся на веру,
Где слепо семейства отцы
Рогатые носят венцы;
Иль в милой и юной супруге,
Её уподобя подруге,
Они обретают лишь дочь,
Пока не сумеет помочь
Какой-нибудь друг благодатный,
Любезный и очень приятный,
Который берётся за дело,
Где всё бы бурлило, кипело,
Рыдало, смеялось и жгло,
И всех забавляло б оно –
Как вдруг появлялся и плод
От долгих приятных "щедрот"!
Участия милого друга
Дождалась Эагра супруга,
И другом ей стал Аполлон;
Здесь выполнен Зевса закон –
Учится ведь нужно у Феба23!
И в том помогала им Геба:
Укромное место найти,
Где мог Аполлон снизойти
К любимой иль быть к ней поближе:
Теснее, повыше, пониже…
И в каждой из тысячи поз
Искусство изящества внёс, –
То ручек касаясь, то талии,
То ножки её обнимая ли,
В лобзаниях жарких пылая ли,
Но в музыку всё превращая
И пеньем созвездья пленяя.
Любовь превратилась в Мелодию,