— А у него не получается? — сочувственно перебил его я.
— Нет, — вздохнул он. — И у него сомнения уже закопошились, что, наверно, это с ним что-то неправильно. Особенно, когда ему запрещают то, что у Дарины само собой выходит. Я тоже полностью поддержать его даже мысленно не решаюсь — если наблюдатель открытой агрессией на его попытку установить контакт ответит…
Я не нашелся, что ему на это сказать. У меня лишь мысль мелькнула, что в садике наблюдатели, скорее всего, почаще появляться будут — по крайней мере, поначалу — и наверняка вдвоем. Может, не устоит чурбан этот упертый перед Дариным искусством убеждения и примером уже давшего трещину коллеги?
Почему Игорю не удалось привлечь к себе своего наблюдателя, я до сих пор не знаю. А хотелось бы выяснить. Даже больше скажу: хотелось бы разобраться в этом моменте на самом высоком уровне. К детям направляют наблюдателей, даже не потрудившись замаскировать от тех их присутствие. Которое дети чувствуют как нечто, сходное с ощущением от одного из своих родителей — но, одновременно, вопиюще отличное от него. Открывать им глаза на природу этого присутствия нам запрещено — до благоприятного, с точки зрения нашего руководства, момента, который наступает, когда они давно уже начали размышлять обо всем, что их окружает, и составлять о нем свое мнение. И кто-то попытается мне доказывать, что это мрачное облако необъяснимого, годами висящее над ними, как проклятие, не окажет никакого влияния на их характер?
В садике отличия в поведении Дары и Игоря проявились еще отчетливее. И хочешь — обижайся на меня, Татьяна, хочешь — нет, во многом это было твоих рук дело. Можно, конечно, предположить, что задумчивость Игоря и его погруженность в себя от тебя ему достались — отстраненность и самосозерцание к достоинствам Анатолия уж точно не отнесешь. Но тогда придется признать, что свою неотразимость Дара от Макса взяла — чтобы Галю оценить, ее узнать нужно, как следует. А вот с этим — хоть распылите меня! — я никогда не соглашусь!
Не мог Игорь не почувствовать, что вы с Анатолием все время на ножах — причем, явно из-за него. Не мог он не затаиться, когда ты резко и решительно отстранила его и от себя, и от смягчающего воздействия Анатолия, и от всех нас, не избавив его одновременно от самого странного из них. Не мог он не заметить, что Дара растет в свободе и одобрении, в то время как каждое его умозаключение встречает откровенное неприятие. И самое главное — не мог он не начать воспринимать себя как некое, отличное от всех нас, существо: не вписывающееся в круг людей и не допускаемое в среду ангелов.
Так что, хотя многие считают Дару автором последующего скандала, но я еще раз повторяю: иного стратега, кроме Игоря, у них не было. А с Дарой они всегда были на одной волне, и если бы некоторые не поспособствовали направлению и ее мыслей в ту же сторону, не стала бы она разгонять эту волну до девятого вала, чтобы обрушить его на их общих преследователей. И, между прочим, утес, о который этот девятый вал разбился, тоже не она у него на пути поставила. Это — тоже на заметку нашему руководству.
В садик Игорь с Дарой пошли к Свете, поэтому у нас была возможность подробно расспрашивать ее о том, как они ведут себя в новых условиях жизни. Я имею в виду, у нас с Галей и у Анатолия с Татьяной, потому что в то, по крайней мере, первое время общались мы теснее обычного. Вечером Анатолий подбрасывал нас с Галей и Дарой домой, и по дороге дети с удовольствием делились с нами новостями дня. В смысле, Дара делилась — Игорь никогда не был против, чтобы она в центре внимания оказывалась, и лишь изредка вставлял слово-другое в ее непрерывный монолог.
И очень скоро нам стало понятно, что сверстников притягивает к ней с ничуть не меньшей центростремительной силой, чем взрослых, в то время как Игорь вращается вокруг нее, словно спутник на постоянной орбите, и отнюдь не приветствует какое бы то ни было вторжение в их прочный тандем. Дара, впрочем, тоже явно предпочитала его общество — а, судя по рассказам Светы о ее сольных выступлениях где-то в стороне от других детей, не так даже его, как хранителей — но умудрялась держать остальных на расстоянии, ничуть не теряя их симпатий.
Татьяна опять надулась. Со стороны, пожалуй, это выглядело так, как будто она на Дару злится — словно та затмевает собой Игоря, лишая его привлекательности в глазах других, и одновременно ослепляет его, чтобы у него и мысли не возникло с кем-то еще подружиться. Галя даже обижаться на Татьяну начала. Не мог же я объяснить ей, что та просто нервничает от того, что не затушевались в среде одногодков их отличия от них, а стали еще больше в глаза бросаться.
И если живая, как ртуть, Дара всегда блестяще вела тактические маневры, чтобы обернуть любое недоразумение себе на пользу, то переход к действиям обычно немногословного и сдержанного Игоря заканчивался, как правило, существенной брешью в столь старательно выстроенных эшелонах нашей обороны.
Когда Игорь вывел на чистую воду того запуганного родителями мальчишку, я даже внимания не обратил. Но поздно вечером — мои уже спали, а я решил еще часик поработать спокойно — мне позвонил Анатолий.
— Я ставлю тебя в известность, — начал он, и у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой, — что буду сейчас проситься на прием к своему руководителю.
— Зачем? — осторожно спросил я.
— Чтобы мне дали разрешение рассказать Игорю… в общем, все, — закончил он после секундной паузы все тем же решительным тоном.
— Ты что, совсем сдурел? — еле выдавил из себя я.
— Тоша, он чувствует, когда кто-то врет. — Мне показалось, что он начал на мне речь для руководителя отрабатывать. — Не просто чувствует, а знает. Он нам сегодня так прямо и сказал, и в мыслях у него — абсолютная, стопроцентная уверенность, что тот пацан сам потихоньку от всех свои колготки от родителей спрятал. Я только молюсь, чтобы у него это свойство или недавно появилось, или он им только-только пользоваться научился. Ты понимаешь, что будет, когда он нас в следующий раз о наблюдателе спросит?
Я поежился. Потом поежился еще раз, представив себе, как Игорь рассказывает Даре о своем открытии в отношении Буки, а та тут же переводит его в практическое русло.
— Ты прямо сейчас с ним говорить будешь? — спросил я.
— Да, а что? — насторожился он.
— Давай, я тоже, — предложил я. — Во-первых, поддержка тебе явно не помешает, а во-вторых — если уж открывать глаза, так всем.
— Во-первых, спасибо, — саркастически фыркнул он, — а во-вторых — ты только что снял тяжкое бремя с моей души. Откуда у меня к тебе второе дело. На прием нам лучше проситься по очереди — с тем, чтобы, если меня все же выдернут на разбирательство, ты смог за Татьяной присмотреть.
— Ты знаешь, — быстро проговорил я, — тогда я точно лучше с тобой пойду. Вдвоем, согласись, мы и разбирательство существенно сократить сможем.
— Хорошо, — неожиданно легко уступил он, — но только я не гарантирую, что в наше, даже короткое, отсутствие Татьяна не откроет глаза в первую очередь Гале.
Я притих — перед лицом перспективы объяснений с Галей на предмет многолетнего вранья. Если выбирать между ними и поддержкой морального духа Татьяны на самой границе с боевым, то последнее перестает казаться абсолютно невыполнимой задачей.
Следующий день убедил меня, что о выполнимости задачи можно говорить только в том случае, если она дается в руки. Татьяна приехала в офис чуть позже нас с Галей — у меня все внутри похолодело — и просидела весь день с каменным лицом, не отрывая глаз от экрана своего компьютера. Я уже и взглядом ей сигналил, и мимо ее стола раза три прохаживался, даже предложил им обеим в кафе на обед пойти — обе глянули на меня, словно я их на выставку электронных новинок позвал! После того как Дара пошла в садик, Галя вернулась на полную ставку, но традиция обедать в кафе у нас как-то не возродилась. И после обеда я не мог при Гале ничего у Татьяны напрямик спросить! Пришлось послать электронное письмо с коротким и осторожным вопросом: «У вас ничего не случилось?». Ответ пришел так быстро, что я до сих пор уверен, что она свое «Ничего» даже не набирала — скопировала из моего вопроса и в свой ответ вставила. Со злостью. И понимай, как знаешь!
Поэтому, когда после работы выяснилось, что Анатолий ждет нас, как обычно, возле офиса, я еще никогда в жизни не был так рад его видеть. Никогда. Даже когда он в день своей свадьбы к Татьяниному дому, наконец, явился — с опозданием в десять минут, за которые я уже сто вариантов ее реакции на отсутствие жениха успел себе вообразить.
В машине я глянул на него, вопросительно вскинув брови. Он едва заметно качнул головой, чуть скосив глаза в сторону заднего сиденья, и сжал пальцы руки — на уровне живота, чтобы сзади не видно было — так, словно телефонную трубку в ней держал. Галя с Дарой в тот вечер, как назло, никак спать не укладывались!
— Ну что? — выдохнул я, когда он, наконец, позвонил.
— Ничего, — мрачно буркнул он их семейную фразу того дня. — Разрешение не дали.
— Почему? — разочарованно протянул я.
— Наблюдатель возражает, — с расстановкой и жаркой ненавистью ответил он.
— А он здесь причем? — от неожиданности растерялся я.
— А у него в отношении детей особо веское слово, — процедил он сквозь зубы. — Поскольку он изучает степень их совместимости с человеческим обществом и вероятность их безболезненного сосуществования с обычными людьми. И не может допустить, чтобы введение изучаемого объекта в курс его природы повлияло на чистоту эксперимента. — Он судорожно выдохнул.
— Говорил же я тебе, — крякнул я в досаде, — что мне нужно было с такой просьбой обращаться! Наш, вроде, не такой твердолобый.
— И дальше что? — набросился он на меня. — Ну, получил бы ты разрешение, рассказал обо всем Даре — что потом? Слово с нее брать, что она Игорю ничего не скажет? Так она или не удержится, или отдалится от него от греха…
— Татьяна, по-моему, только рада была бы, — вырвалось у меня.
— А ты не болтай, чего не знаешь! — отрезал он. — Она за них обоих волнуется, в равной степени, и на все согласна, лишь бы их необычные способности от наблюдателей скрыть. Если уж она решилась Игоря от себя и меня оторвать, чтобы мы так или иначе не способствовали их проявлению…
— Что-то пока это не очень помогло, — буркнул я.
— Не важно! — отмахнулся он от моих слов. — Я вот к чему: если он обо всем от Дары узнает — хоть с разрешения, хоть без — как он поступит? Он же всегда только напрямик действует — вот прямо в лоб он нас и спросит, правду ли ему Дара поведала. А нам и дальше отнекиваться придется — и что из этого выйдет, с его-то чутьем на ложь? Вывод сам собой напрашивается — ближайшие люди как врали ему, так и дальше врут.
— И что делать? — тихо спросил я.
— А нечего делать! — Он тяжело вздохнул. — Буду вести себя так, как и положено хранителю — крутиться, изворачиваться, любой ценой обходить скользкие моменты. И внушать, конечно. Я Татьяне уже прямо сказал, что без разъяснительной работы мы его доверие очень скоро и навсегда потеряем. И ему уже образ придумал: знаешь, летом залетит жук в комнату и жужжит под потолком — он тебя не укусит, ты его не достанешь, только спать не дает, если на него внимание обращать. Он меня, правда, тут же спросил, почему к нему жук прилетает, а к Даре — пушистая бабочка.
— Слушай, а может, что-то в этом есть? — подумал я вслух. — Игорь ведь — мыслитель, вот ему задачка посложнее и досталась. Это Дара ни над чем голову не сушит — ее и озадачивать незачем, все равно она эти сложности в упор не видит.
— Да пошел ты со своими теориями! — устало ответил он. — Мне плевать, почему нам такой сволочной наблюдатель достался — Татьяна вон тоже вбила себе в голову, что это из-за того, что она заранее узнавать о них стала. Мне главное — как научить Игоря от жука этого навозного отключаться.
— Так я же к этому и веду! — оживился я. — Я вас с Татьяной уже совсем не понимаю! Ведь вы же сами одному только мне сто раз талдычили о выручке и взаимопомощи! С какой стати вы решили, что это — лично ваш поединок? Они с Дарой уже не маленькие — уж они-то точно! — и Дара ему не хуже вас помочь может, если не лучше. Они и понимают друг друга с полслова и слышат лучше, чем всех нас вместе взятых. Она хотя бы отвлечь его может от этого чурбана непробиваемого, а то и вовсе плюнуть на него! Поговори ты с Татьяной, в конце концов, чтобы она перестала в их дружбе сплошные угрозы видеть!
Не знаю, как ему удалось уговорить Татьяну, но о плодах детского воображения мы от нее больше ни слова не слышали. И опять-таки не знаю, что им с Анатолием рассказывал Игорь, но по Дариным словам о жизни в садике выходило, что им очень повезло оказаться рядом друг с другом. Они дружили не просто, как дети, знакомые с самого рождения и имеющие в результате много общего. То, что объединяло их, свалилось им на голову прямо при их появлении на свет и сразу же отделило их от окружающих — это на заметку руководству.
Но они не видели друг в друге собратьев по кораблекрушению, выброшенных на берег в объятья недружелюбных аборигенов, перед лицом которым приходится объединяться, чтобы не съели. Они прекрасно дополняли друг друга — образовав великолепную команду, в которой компромиссы достигались легко, без ущемления интересов какой бы то ни было стороны, и также легко, без раздумий, оказывалась поддержка. Как по мне, это их единение показало окружающим пример, достойный подражания — это тоже на заметку руководству.
И хотя некоторые считают, что на компромиссы в их команде шел только Игорь, а Дара вертела им, как хотела, но напомню, что перед новогодним утренником Дара, ни на секунду не задумавшись, отказалась от ведущей роли, когда Игоря лишили такой же. И вместе — никто из нас им не помогал! — они сделали номер, который затмил все остальное выступление.
И когда весной она заболела, разлука с Игорем далась ей ничуть не легче, чем ему с ней. Поправилась-то она быстро благодаря источнику нашей энергии, но Галя настояла на том, чтобы выдержать ее дома положенный после сильной простуды срок, и я только зубами скрипел, видя, с каким лицом Дара бросается вечером к компьютеру, чтобы увидеть Игоря хоть в Скайпе.
И после болезни, узнав, что какие-то мальчишки клевали оставшегося в ее отсутствие в одиночестве Игоря, она мгновенно и навсегда исключила их из круга своего общения. И не побоялась она это сделать по той простой причине, что прекрасно знала, что при малейшем поползновении в ее сторону Игорь защитит ее точно так же, как это сделала она.
И это вовсе не мое предвзятое отношение именно к Даре. Света, на глазах у которой они находились в то время практически каждый день, тоже заметила, что они словно единое целое составляют. Она, правда, глянула на их потребность друг в друге с типично женской точки зрения и пошутила однажды, что им определенно суждено в будущем пожениться. Татьяна чуть в обморок не упала, но, вроде, обошлось без рецидива ее неприязни к Даре. По крайней мере, никаких высказываний о том, что Игорю с Дарой нужно немедленно расширять круг общения, от нее не последовало.
Хотя нужно признаться, что к концу весны меня совершенно перестало интересовать, кто, как и на какие темы высказывается. В мае мы с Галей уже точно знали, что она снова беременна.
Сказать, что я был в шоке — это ничего не сказать. Я не знал, как Дара воспримет появление брата или сестры, и боялся, что это появление оттолкнет ее от меня — понятно, в чью сторону. Я не знал, появится ли у нас второй наблюдатель или первого двойными обязанностями нагрузят, и боялся, что в случае подхода подкрепления он снова ожесточится. Я не знал, как отнесутся у нас к рождению второго ангельского ребенка у ничего не подозревающей Гали, и боялся, что меня на одну доску с Максом поставят — все, и в первую очередь Анатолий.
Я не знал, каким образом мне удастся нас всех прокормить, когда Галя в декрет уйдет.
И больше всего я боялся, что — в свете уже возникшего напряжения вокруг Дары и Игоря — моему ребенку просто не дадут появиться на свет.
Но не мог же я об этом Гале сказать!
Я решил не обнародовать пока радостное известие — чем позже о нем кто бы то ни было узнает, тем позже информация к нашим просочится. А значит, тем позже они начнут ее обдумывать, а потом обсуждать, а потом наблюдателям передавать — знаю я нашу бюрократию. А там мы уже родимся. А после этого уже будем разбираться, сколько у нас наблюдателей, что они из себя представляют и что с ними делать. И мне время не помешает, чтобы утвердиться в мысли, что в моих отношениях с Галей нет и намека на низкий и сознательный обман людей темными. Перед неминуемым объяснением с сочувствующими Татьяной и Анатолием.