Убедить Галю помолчать пока о предстоящем пополнении в нашей семье мне удалось довольно легко — к соображениям суеверия в отношении столь важного события она отнеслась с полным понимаем и даже одобрением. Даже у ее матери мои ставки повысились — губы она по привычке, конечно, поджала, но проворчала, что вот хоть со своим, мол, ребенком взялся наконец-то за ум и вспомнил о вековой народной мудрости.
Даре мы тоже не стали пока ничего рассказывать — очень вовремя я вспомнил слова Анатолия о том, что от Игоря она вряд ли что-либо в секрете удержит. А там и лето подошло, и мы все снова по отпускам расползлись. В тот год первой моя очередь была, и в июле я начал потихоньку готовить Дару к тому, что скоро у нее брат или сестра появится. Она приняла эту новость с восторгом и начала все время крутиться возле Гали, то и дело прикладывая ухо к ее животу — и я хоть в отношении первой части своих страхов успокоился.
Летом меня не раз подмывало порасспрашивать Анатолия о том, как он с Игорем еще до рождения контакт установил — но, несмотря на то, что он столько раз верещал, что его святая обязанность лежит в передаче мне его обширного опыта, меня мучили тяжкие подозрения, что в данном конкретном случае он только этим не ограничится. Нет уж, беседу с наставником лучше отложить на как можно более поздний срок — на его крик все небесное сообщество, небось, сбежится — разбираться, что могло довести ангела до такого крайнего исступления. И Макса по тем же соображениям нужно как можно дольше к Даре не подпускать.
Но недаром все же я терпеливо выслушивал его хвастливые россказни в то время, когда они с Татьяной Игоря ждали — многое в памяти всплыло, когда нужда пришла. Черт его знает, может, и вправду этот его закон надобности работает. В первую очередь я вспомнил, конечно, что он как будто через наших к Игорю подключился — о чем в моем случае даже речи быть не могло, чтобы не привлекать заранее никому не нужное внимание. С другой стороны, его, вроде, к Татьяне подключили, а он уж сам потом Игоря в ней нащупал. Значит, и я смогу — у меня, похоже, этот радар почувствительнее будет, если я даже Дару с первых дней с ползвука понимал.
Не вышло. Настроившись однажды вечером, как следует, на Галю, я уловил в ней некое присутствие постороннего сознания, но очень смутно, как будто в густом лесу в сумерках — именно уловил и тут же потерял. Представив себе конкретно эту часть своего отчета уже и так пыхтящему от возмущения старшему наставнику и его разочарованно-презрительный взгляд, я сцепил зубы и продолжил ежевечернюю охоту на неуловимую тень — с неизменно переменным успехом.
Скоро ко мне присоединилась и Дара, и, судя по ее недоуменному лицу, она тоже ощущала нечто, что ускользало от нее с не меньшим упорством, чем от меня. А мириться с неудачей она и вовсе не привыкла, и наши совместные попытки познакомиться с будущим родственником не оттолкнули нас друг от друга, как я боялся, а только еще больше сблизили. По вечерам мы часами просиживали возле Гали, у которой слезы на глаза наворачивались. От счастья, как она говорила, а мне казалось, что она — вольно или невольно — сравнивает свою первую беременность со второй.
Мне это сравнение тоже частенько в голову приходило, и хотите, распыляйте меня, хотите, на исправительные работы отправляйте — но только после этой жизни! — я все больше утверждался в мысли, что сейчас все намного правильнее пошло. Несмотря на все угрозы, нависшие у нас над головой, несмотря на то, что Галя все также оставалась в полном неведении в отношении природы своих детей, этого ребенка никто не планировал, как некоторые, в качестве некоего орудия для достижения своих целей. Но он возник — и я ни секунды не сомневаюсь, что у небесных отцов были все возможности предотвратить его появление, если уж оно у них такое неприятие вызывает. Так, может, не будем видеть врагов в тех, кто существует при нашем, если уж не прямом участии, то точно при молчаливом согласии? Это опять-таки на заметку руководству.
А если вернуться к нашей истории, то, как мне казалось, подготовиться к своей надвигающейся семимильными шагами первой после лета встрече с Анатолием и Татьяной я успел. Татьяна вернулась на работу вместе с Галей в понедельник 2 сентября — в тот самый день, когда Игорь с Дарой снова пошли в садик. Гале уже сложновато передвигаться было, и Дару я отвез сам — и пораньше, чтобы не столкнуться раньше совершенно неизбежного момента с дорогими друзьями. Таким образом, когда Татьяна появилась в офисе, мы с Галей были уже на месте.
Ей хватило пары минут, чтобы обнаружить перемены в Гале, и, к счастью, на меня в тот день столько работы навалилось, что некогда было и голову поднять, так что ее сверлящий взгляд я ощущал только спиной. Судя по их возбужденному шушуканью, у нее хватило сообразительности с Галей выдержать радостно-оживленный тон, а все моральные — пока, слава Богу — затрещины достались мне, против чего я совершенно не возражал. Поскольку это дало мне возможность не вступать до самой крайней поры и самого позднего времени в их обмен новостями.
Я бы в тот день с удовольствием сверхурочно поработал, чтобы они сами за Дарой съездили, но у меня крепло ощущение, что Татьяна с готовностью разделит мой трудовой энтузиазм. Остаться наедине в ней в пустом офисе… Нет уж, лучше наедине с ней и Анатолием в их машине — машину он ей разнести точно не даст.
В последней мысли я усомнился, как только мы вышли на крыльцо офиса, и при виде Гали у поджидающего нас Анатолия начало быстро вытягиваться лицо и одновременно округляться глаза, придав ему вид то ли боевой стрекозы, то ли сметающей все на своем пути саранчи. Я крепко взял Галю под руку, чтобы на ступеньках не споткнулась, и так и подвел ее к машине.
— У этих конспираторов к Новому Году малыш будет, — выставив в жизнерадостной улыбке хорошо отточенные в последнее время зубы, сообщила Татьяна Анатолию.
Слава Богу, он Галю первой поздравил — в его словах сосредоточилось все тепло уходящего лета. Во взгляде, обращенном на меня, осталась одна только грядущая зимняя стужа. И мы поехали за Дарой и Игорем. И я впервые в жизни наслаждался Галиной несравненной способностью посвящать всех вокруг во все детали чисто женских тем.
Когда мы забрали детей и подъехали к нашему дому, я начал потихоньку продвигаться вслед за Галей к выходу.
— Галя, ты не против, если я Тошу у тебя на часик-другой похищу? — развернулся Анатолий лицом к заднему сиденью. — У меня к нему пару дел возникло, не хотелось бы в дальний ящик откладывать.
К сожалению, Галя оказалась совсем не против — а могла бы и поинтересоваться, почему это при Татьяне можно эту пару дел обсуждать, а при ней нельзя. Спокойно, подумал я, пока с нами в машине Игорь остается, а потом, по крайней мере, Татьяна вместе с ним из нее выйдет.
Точно, вышла. Нагнувшись напоследок к открытому окну водительской дверцы.
— Если завтра я не увижу на нем никаких следов этого разговора, — проворковала она Анатолию, — пеняйте на себя оба.
После чего она выпрямилась и неторопливо отправилась вслед за Игорем к подъезду, а мы с Анатолием в полном молчании проводили ее взглядом, чтобы удостовериться, что она туда все-таки вошла.
— Тоша, скажи мне, пожалуйста, — ласково заговорил Анатолий, не поворачиваясь, а глядя на меня в зеркало заднего обзора, — когда ты успел с руководством договориться, чтобы нас всех в покое оставили, и почему я об этом ничего не знаю?
— Ни с кем я ни о чем не договаривался, — буркнул я, максимально отодвигаясь к противоположной от него пассажирской дверце.
— Ага, — понимающе кивнул он. — Тогда, наверно, Дарина вашего наблюдателя окончательно в друзья дома обратила, и он к вам на выходные на чай является?
— Пока еще нет, — запальчиво возразил я, — но он нам, между прочим, уже почти совсем не мешает!
— Значит, тебе просто скучно стало? — сделал он следующее предположение.
— Мне скучно стало?! — чуть не задохнулся я.
— Ну конечно! — широко повел рукой он. — Зачем нам всего двое детей с совершенно непонятным будущим? Зачем нам всего два надсмотрщика, готовых в любую минуту лишить их даже этого смутного будущего? Тем более что один из них из сторожевого пса вдруг в болонку превратился. Расширим границы проблемы, усложним ее новыми составляющими, причем для всех участников и без их ведома — так, что ли?
— А ты на меня не ори! — огрызнулся я. — Ничего такого я не думал, у меня это случайно получилось — так же, как Игорь у тебя, между прочим!
— Я тогда еще ничего не знал! — процедил он, наконец, сквозь зубы. — Кроме факта существования наблюдателей и их изучения детей. Да и те мне Татьяна в таком виде преподнесла, как будто этих детей, как медаль, самым героическим ангелам выдают.
— А теперь, значит, поступила команда ее слушать? — съехидничал я.
Он наконец-то повернулся ко мне — я нащупал под локтем ручку дверцы.
— Если осложнения и возникли, — быстро продолжил я, — то только у меня. И заранее трястись перед ними я не собираюсь. А вам с Татьяной вовсе не обязательно… новыми составляющими проблемы жизнь себе обременять.
— А об Игоре ты подумал? — прищурился он, раздувая ноздри.
Мне вдруг стало не страшно, а противно с ним в одной машине сидеть. Когда Игорю было трудно, мы с Дарой сами, без их просьб, со своей помощью набивались, а когда наши трудности удвоились, единственное, что его заботит — как это все отразится на Игоре.
— Я скажу Даре, — брезгливо бросил я напоследок, берясь за ручку дверцы, — чтобы она оставила Игоря в покое. У нее скоро появится, к кому приставать. И кого защищать. Тем более что, несмотря на то, что она знает о наблюдателях, она, в отличие от вас, не боится плевать на них с высокой колокольни.
Я вышел из машины, от всей души грохнул дверцей и пошел к метро. Через какую-то минуту он поравнялся со мной. В машине, разумеется.
— Садись, — бросил он, нагнувшись к передней пассажирской дверце и приоткрыв ее.
— Сам доберусь, — отрезал я.
— Не выделывайся! — рявкнул он, открывая дверцу машины пошире. — Нужно же решить, что делать. Кто хоть у тебя будет?
— К Игорю это непосредственного отношения не имеет, — огрызнулся я, чтобы не признаваться, что понятия не имею, и свернул в сторону от проезжей части — на дорожку, ведущую к метро через дворы.
Начиная со следующего дня Татьяна общалась исключительно с Галей, не видя меня в упор. Полностью разругаться нам, конечно, не удалось — в конце концов, в одном офисе мы целыми днями просиживали, и после работы в садик, где Галя нас обычно в машине ждала, и домой из него они нас все также подвозили. Вернее, не нас, а беременную Галю, которой, между прочим, тоже пришлось бы как-то причину нашей размолвки объяснять. Но разозлилась на меня Татьяна всерьез.
Сначала я думал, что она осталась недовольна переговорами Анатолия со мной, а главное — отсутствием его видимых на мне последствий. Но это она была вполне в состоянии поправить — прежде ее ничего не останавливало, когда внушение Анатолия казалось ей недостаточным. Затем мне показалось, что она обиделась на мое предложение отстранить Дару с ее новыми опасностями от Игоря — но тоже вряд ли: судя по ее прежним настроениям, такой поворот событий должен был ее только порадовать.
Но однажды вечером Дара поведала нам под страшным секретом, что Игорю тоже хочется брата или сестру, и Татьяна с Анатолием обещали ему подумать над этим. С тех пор я не мог спокойно смотреть по вечерам на их невозмутимые, непроницаемые лица — меня просто смех душил, когда я представлял себе их переговоры на эту тему сначала с Игорем, а потом между собой. И слава Богу, что только смех — будь я человеком, меня бы икотка до полного удушья в такие моменты довела.
Я знаю, что с моей стороны это было нехорошо. Но в то время я не мог ни на что и ни на кого вокруг без улыбки взирать — после того, как мне все же удалось приручить моего пугливого детеныша. Именно приручить — и способ сделать это обнаружила опять-таки Дара. Однажды, устроившись возле Гали на диване, она принялась играть с невидимым младенцем в догонялки, пытаясь дотронуться до того места, куда он только что то ли головой боднул, то ли пяткой лягнул. И в какой-то момент таки поймала — и вдруг на лице ее нарисовалось восторженное удивление.
Я вопросительно глянул на нее. Довольно улыбнувшись и не отрывая ладошки от Галиного живота, она взяла меня за руку и поместила ее на свою, тут же выдернув из-под нее свою ладошку. И оказалось, что мне нужен был всего лишь физический контакт, и сумрачный лес моих ощущений словно светом озарился — не ярким солнечным, а рассеянным лунным — но все же светом.
Девочка. Совсем крохотная. Она замерла у меня под рукой, словно прислушиваясь к своим и моим ощущениям. У меня непроизвольно шевельнулись пальцы, и она тут же отпрянула — словно в тени от набежавшего облака скрылась. Но через мгновение снова ткнулась головкой в мою руку — осторожно, застенчиво — словно робким любопытством по ладони мазнула. Я легонько погладил ее — она снова застыла, затем чуть повернулась плавным движением, подставив мне под руку спинку.
Дара приложила свою ручку рядом с моей — малышка испуганно сжалась, выждала несколько мгновений, затем слегка прикоснулась ножкой к Дариной руке и тут же отдернула ее. Ткнула в мою, затем опять в Дарину — и так несколько раз, словно не решаясь, кого же из нас выбрать. Победила Дара — еще даже не рожденный ребенок все же к ней потянулся, но и мне время от времени то спинка, то пятка доставались. Я вообще обо всем на свете забыл.
— У нас будет Аленка, — негромко, но безапелляционно заявила мне Дара тем же вечером, когда я укладывал ее спать.
— А маме ты уже сказала? — улыбнувшись, спросил ее я.
— Потом, — небрежно бросила она и повернулась на бок.
Как вскоре выяснилось, это «потом» относилось не только к Гале, но и ко всем остальным — кроме Игоря. Как нетрудно догадаться, я не стал просить Дару больше с ним не общаться — да и вряд ли она бы меня послушала. Но каким-то своим невероятным чутьем она снова угадала, что о малышке ни с кем говорить не нужно — в садике она вообще даже словом о ней никому не обмолвилась, и Татьяне с Анатолием ни разу придуманным ей именем не похвасталась, а при появлении наблюдателя вообще уходила в другую комнату, как будто уводя его от неоспоримого доказательства существования девочки в виде располневшей Гали.
И хотя Татьяна с Анатолием тоже не стали, к моему огромному удивлению и, не скрою, облегчению, бить во все колокола, оттянуть какие бы то ни было разговоры о нашей Аленке удалось лишь до дня рождения Игоря. Не мог же я просить Дару не думать в присутствии Макса! Тем более что я понятия не имел, существует ли у ребенка даже теоретическая возможность заблокировать свои мысли от кровного ангельского родителя — не говоря уже о том, что это свойство присуще, насколько мне известно, исключительно темным, и подталкивать Дару к открытию его существования я не имел ни малейшего намерения.
Покопавшись по уже сложившейся привычке у Дары в голове Макс замер в охотничьей стойке. При виде открывшихся перед ним блистательных перспектив куда более глубокого внедрения в ее жизнь. Он не стал разбираться, не обманывают ли его глаза — темные чертовски здорово выдрессированы сразу же пускать в ход зубы. Которыми он и вцепился в мой размякший от радости великого открытия загривок — не стряхнешь.
Аргументы он приводил серьезные — с появлением на свет Аленки у меня уже не будет возможности оказывать Даре должное внимание; которое начинает приобретать жизненно важное значение, поскольку она становится все более самостоятельной, и за ней нужен глаз да глаз; глазу предпочтительнее быть ментальным, поскольку ее умение определять и затем обходить неудобные темы свидетельствует о скрытном и изворотливом мышлении.
Послать его подальше, как Анатолия с Татьяной, сказав, что дела Дары и Аленки никого, кроме меня, не касаются, я не мог. Как ни крути — его способность читать мысли Дары до сих пор была направлена исключительно на службу ее интересам, защитить которые он еще и на более высоком уровне мог. Пришлось выдвинуть не менее железобетонный аргумент — с Аленкой Дара связана теми же кровными узами, и установление между ними тесного контакта и потенциального взаимодействия представляет из себя не менее важную задачу. И стать на этой позиции насмерть. И отбивать потом раз за разом его очередные атаки.