И осенью мне показалось, что лучшее решение еще никогда не приходило мне в голову. Дара явно начала избегать Игоря, как, впрочем, и всех остальных желающих подзарядиться от нее. Но возвращаться в невидимость мне не пришлось — за лето Дара вдруг резко повзрослела, и у нее определенно появилась потребность в более зрелом, взрослом общении. И удовлетворить эту ее потребность смогли, как оказалось, только мы с Мариной, которые никогда в жизни не обращались с ней, как с младенцем.
У меня возникло ощущение, что воплощается в жизнь моя давнишняя мечта — отбросив все детские увлечения, Дара сама ищет моего общества, у нее появляется все более глубокий интерес к моему ремеслу, и над душой у нас не стоят ни сами светлые, ни их потомки. А спустя самое непродолжительное время я вдруг осознал, что воплощение этой мечты превзошло мои самые дерзкие ожидания.
Говорила с нами Дара, в основном, о выявлении самых низменных сторон человеческой природы и способах радикальной борьбы с ними — я только посмеивался, догадываясь, чьи именно пороки бросились ей в последнее время в глаза, взывая об отмщении. Но только догадываясь — самой яркой, заполнившей почти все ее сознание в то время, стала мысль отыскать отца.
К моменту моей первой после лета встречи с Дарой, которая тогда впервые отменила свой поход в бассейн, эта мысль уже практически превратилась у нее в навязчивую идею. Столкнувшись с которой, я впервые по-настоящему понял смысл пресловутого у нас — я имею в виду, у всех нас, проводящих большую часть времени на земле — пугала под названием «конфликт интересов». Мне не только перекрыли все пути к тому, что я хотел и без малейшего труда мог сделать — мне оставили только одно-единственное направление действий, против которого восставало все мое естество. Если и помогать Даре в поисках отца, то лишь для того, чтобы показать ей, что это невозможно.
У меня бы хватило и терпения, и выдержки довести этот сценарий до конца и восстановить истину лишь после принятия решения о будущем Дары, если бы светлые опять не перегнули палку в своем законопослушном рвении. Неудивительно, что у Дары в голове то и дело мелькали воспоминания о том, как все они противились ее желанию встретиться с истинным по крови и духу родителем — сделав все возможное, чтобы настроить ее против него, они просто боялись, что такая встреча закончится очередным уличением их во лжи.
Впервые Дара заговорила о том, что больше всего интересовало ее в нашей с Мариной деятельности, глубокой осенью, когда она попросила нас о встрече у той на работе.
— А вам не случалось заниматься теми, — начала она, — о ком есть информация только многолетней давности, и та неполная?
— Зачем? — удивленно дернула плечом Марина. — Нам в настоящем клиентов хватает. И потом — у каждого из них, когда копнешь, прошлое ничуть не лучше оказывается.
— А если все-таки зайти с другого конца? — не унималась Дара. — Если кто-то в прошлом совершил низость, он же и сейчас продолжает делать то же самое — значит, нужно остановить его.
Я насторожился. Информация многолетней давности могла появиться у Дары только обо мне, и если речь зашла о низости, то источник ее не вызывал сомнений.
— А кто это тебе вдруг понадобился? — Марина тоже вдруг вся подобралась.
— Я хотела бы найти своего… биологического отца, — запнувшись, ответила Дара, и от ненависти, прозвучавшей в ее голосе, у меня горло перехватило. Очень кстати — оттуда ни один звук не смог вырваться.
— Зачем он тебе? — быстро спросила Марина, метнув в меня предупреждающим взглядом.
— Посмотреть, — также коротко бросила Дара. — Продолжает ли он заниматься тем же, что и раньше. И если да, то укоротить ему руки.
— И чем же он занимался? — вернулся ко мне, наконец, голос. Очень ровный и спокойный — спасибо длительной практике.
— Мне никто ничего толком не сказал, — досадливо поморщилась Дара. — Но наверняка чем-то подлым, иначе мама бы его не прогнала. И его даже это не заставило к лучшему измениться, иначе бы он хоть раз поинтересовался, что с ней стало. И со мной.
В кабинете Марины вдруг стало очень душно. Я откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Дара, мы и тогда-то почти ничего о нем не знали… — донесся до меня непривычно нерешительный голос Марины.
— Но попробовать же можно! — горячо возразила ей Дара. — Поможете мне? Вы же сами столько раз говорили, что справедливость просто должна торжествовать.
Именно в тот момент — ясно и четко — я понял, что делать. Конфликт интересов может возникнуть только у светлых, которые всегда и везде ведут себя, как слон в посудной лавке, не имея вынужденной необходимости в любой ситуации искать способы совместить несовместимое.
— Конечно, поможем, — уверил я Дару, открыв глаза и улыбнувшись.
Марина прищурилась, окинув меня острым взглядом.
— И не только мы, — решительно добавила она. — Всю первичную информацию для нас всегда Тоша собирает — поговори с ним, хватит ли ему данных для поиска.
В тот день я впервые доставил Тоше машину к концу рабочего дня вместе с Дарой. Она сама меня об этом попросила — и я понял, что ей не хочется лишний раз подпускать к своим мыслям Игоря. Перед отъездом Марина спросила у меня, намерен ли я отправиться сразу после этого домой. Почему, я понял, услышав через полчаса после возвращения звонок в дверь.
Это был первый раз, когда она посетила меня в моем более чем скромном в это пребывание на земле жилище. Тогда, в самом начале наших деловых, к сожалению, отношений, подобное событие настроило бы меня на весьма оптимистичный лад — сейчас, узнав ее получше, я практически не сомневался, что за ним стоят отнюдь не романтические настроения.
— Что ты задумал? — прямо с порога подтвердила она мою догадку.
— Ничего, — небрежно ответил я, жестом приглашая ее войти.
— Ты мне голову не морочь! — процедила она сквозь зубы, сделав два шага в мою единственную комнату и круто развернувшись ко мне лицом к лицу.
— Ах, да! — усмехнулся я, обходя ее и присаживаясь на видавший виды и, к счастью, совершенно не нужный мне диван. — Я забыл — это право только белым лошадкам предоставлено. А почему Тоша не с тобой — или ты ему еще не все доложила?
Марина круто развернулась на месте, чтобы оказаться лицом ко мне, но упрямо осталась стоять, уперев руки в бока и вперившись в меня грозным взглядом.
— Макс, — отчеканила она, — давай, если о правах говорить, то только о Дариных. Ты не выносишь Тошу, он — тебя, Анатолий — меня, я — вас всех вместе взятых. Чем это все на сегодняшний день для мелких кончилось?
— С этим — к Тоше, — бросил я, похлопывая рукой по спинке дивана.
— Уже, — кивнула она, и продолжила, когда я саркастически вскинул бровь: — Не один год назад. Вместе с Татьяной. Сколько раз мы пытались уговорить Тошу прекратить упираться, как баран, на своем, а теперь и ты туда же? Как канат ее перетягивать? Мало ей мечей над головой?
— А я — не меч, — прищурился я, — я щит. Не отполированный до блеска, без гордого, выгравированного на нем девиза, даже ничего не имеющий против нахождения в невидимости. Но если и это кого-то не устраивает, если кому-то нужно его грязью забросать, чтобы только она глазу открывалась…
— Вот только не нужно передергивать! — перебила меня она, сверкнув глазами и рубанув по воздуху ребром ладони. — Ты же слышал — ей никто ничего не говорил. Она просто сама додумала, как с тем дурацким треугольником между Тошей, Анатолием и Татьяной.
— Верю, — согласно склонил голову я. — Но не кому-то на слово, а имея доступ к ее мыслям. Но, если мне не изменяет память, упомянутые тобой участники всего этого трагикомического фарса сочли необходимым оправдаться в ее глазах, представив ей свою версию событий и даже снабдив ее вещественными доказательствами.
— И какую же версию намерен предложить ей ты? — спросила Марина, раздувая ноздри.
— Марина, Марина! — протянул я с подчеркнуто разочарованным вздохом и театральным жестом прикрыл глаза ладонью. — Куда же делась твоя неутолимая жажда справедливости и всеобщего равноправия?
— Никуда! — рявкнула она, ощетинившись. — Неизменно остается при мне, приведя меня сюда и потребовав права голоса. Вам бы всем только правами меряться, совершенно не думая о том, что человек — не добыча на спорной территории, которую нужно зубами у другого из глотки рвать!
— Поверь мне, — медленно, с расстановкой проговорил я, — Дарино благосостояние волнует меня куда больше, чем всех вас, вместе взятых. Потому что, в отличие от вас, я знаю, что именно для нее благо.
— В последний раз спрашиваю, — также медленно произнесла она сквозь зубы, — что ты собираешься делать?
— Ничего, — повторил я. — Делать — ничего. Так можешь и передать… всем. Вы отлично знаете, что я ничего не могу сделать. Как своими собственными, так и вашими стараниями. Но если речь идет о Дариных правах, то я предпочел бы поговорить о ее праве на самоопределение. Которым владеют лишь те, кому доступна роскошь… хотя бы сомнения.
Мне было бы приятно думать, что и Тошу не миновал ураган типичной Марининой реакции на любые, зачастую воображаемые попытки ущемления человеческого — исключительно человеческого — достоинства. Но то ли его действия были признаны полностью соответствующими высокому званию хранителя, то ли он сам, как это у них принято, счел человеческое мнение недостойным какого бы то ни было внимания. По крайней мере, в голосе его, когда он позвонил мне через несколько дней, не послышалось ни раскаяния, ни смущения, ни стремления искать компромисс. Не то, чтобы я их ждал от него, конечно.
— Ты в курсе, что Дара попросила меня разыскать ее отца? — сухо поинтересовался он.
— Да, — коротко ответил я.
— И что мне теперь делать? — раздраженно прошипел он.
— Понятия не имею, — равнодушно бросил я.
— Ты, насколько я понял, тоже обещал ей в этом помочь? — перешел он на привычный подозрительный тон.
— Да, — ограничился я простым подтверждением.
— Зачем? — Он словно выстрелил в меня.
— Чтобы объяснить ей закономерность отсутствия результатов поиска, — ровно произнес я.
Несколько мгновений он молчал, явно раздумывая, под каким из моих слов скрывается подвох.
— У тебя вообще как — все в порядке? — как-то нервно отозвался, наконец, он, определенно решив, что если мои гнусные намерения трудно разглядеть, то они глубоко продуманы, тщательно замаскированы и превосходят обычные по масштабу.
— Разумеется, — постарался я удержаться от сарказма. Безуспешно.
— Я могу сказать ей, что исходных данных не хватает, — неохотно предложил мне он.
— Как хочешь, — холодно отказался я решать за него и эту проблему.
Разумеется, Тоша не избавил меня от необходимости обсуждать с Дарой каждого возможного кандидата на роль ее отца, которых он ей по паре-тройке в месяц подбирал — один другого несуразнее. Они были настолько невероятно, гротескно нелепы, что мне было совсем несложно раз за разом доказывать Даре всю несостоятельность ее предположений. Но вот чего Тоша не учел, так это того, что весь этот мартышкин труд сделает наше с Дарой общение намного более интенсивным — если не количественно, так качественно.
Как только у нее появлялось новое досье, она тут же звонила мне, без раздумий пропуская ближайшее дополнительное занятие. Проследить судьбу каждого фигуранта было довольно просто, и всякий раз в ней обнаруживался факт, событие, обстоятельство, позволяющее нам решительно и бесповоротно вычеркнуть его из списка подозреваемых. Сначала Дара разочарованно вздыхала, затем гримаса раздражения, с которой она отбрасывала в сторону материалы по очередному кретину, сменилась выражением явного облегчения от того, что вот этот-то, хвала всем святым, не имеет к ней никакого отношения, а к весне она решила сузить сферу поисков, подойдя к делу с другой стороны.
— А как ты думаешь, чем он мог заниматься? — однажды спросила она меня, сосредоточенно то втягивая, то выпячивая губы.
— В каком смысле? — на всякий случай переспросил я, почувствовав, что разговор, наконец, поворачивается в давно ожидаемую мной сторону.
— В смысле — чем-то нелегальным, — перевела она на меня напряженный взгляд.
— Ну, люди могут чем угодно заниматься, — начал я из безопасного далека. — Но должен тебе заметить — это из моего личного опыта — что зачастую поведение человека лишь выглядит подозрительным.
— Как это? — нахмурилась она.
— Человек может быть скрытным по своей природе, — не спеша начал перечислять я. — Или, столкнувшись с предательством, сделаться недоверчивым к окружающим. Или просто не придавать большого значения их мнению о нем, — добавил я более близкий ей пример и перешел к аргументу, с которого давно уже решил начать восстановление своей, пусть и безликой, репутации: — Или у него может быть такая работа, которая не способствует чрезмерной открытости и дружелюбию. Окружающие его люди — которым вообще свойственна подозрительность — с готовностью усмотрят в его сдержанности, замкнутости и уклончивости желание скрыть нечто противозаконное, в то время как на самом деле инкриминировать ему можно лишь отличие от них.
Как по выражению лица, так и по вдруг забурлившим мыслям Дары я понял, что мне удалось все-таки заронить в ее сознание зерно того самого сомнения, которое мы, в отличие от светлых с их эвклидовым мировоззрением, всегда относили к роскоши духовной жизни.
— А ты моего отца точно не знал? — вернулась она к этой теме спустя некоторое время.
— С чего ты взяла? — изобразил я удивление, чтобы уйти от прямого ответа.
— Ну, не знаю, — пожала она плечами. — Работали вы, а может, и до сих пор работаете в одной сфере, в одном городе…
— Дара, — усмехнулся я со старательной снисходительностью, — юристов на свете — пруд пруди. Не говоря уже о том, что сюда я переехал значительно позже.
Не стану скрывать, что, создавая свою нынешнюю легенду, я взял за пример Анатолия, проявившего нетипичную для светлых свободу мысли в организации своего видимого пребывания на земле. Правда, только на первых его этапах — затем он по уже неистребимой, видимо, привычке начал встраиваться во всевозможные, пусть и земные, но крепко устоявшиеся структуры. Мне же образ частного консультанта по юридическим вопросам давал свободу передвижений, видимый законный источник доходов и, что немаловажно, опаску проявлять чрезмерное любопытство со стороны соседей.
— Ну да, а он прямо в воздухе растворился! — саркастически искривила губы Дара, и тут же снова поджала их. — Нет, я чего-то не понимаю. Такое впечатление, что какого-то звена не хватает, без которого вся цепь распадается. Сколько я ни спрашивала, никто мне так и не объяснил, что в нем было подозрительного. Но зато все в один голос твердят, что человеком он был ярким и приметным — так двойную жизнь не ведут. С другой стороны, исчез он действительно внезапно и с концами, как будто бежать от чего-то сломя голову пришлось. А теперь еще и ты его защищаешь.
— Дара, я его не защищаю! — только я оставалось, что сказать мне. — Я только хочу сказать тебе, что как бы ни складывались отношения между мужчиной и женщиной, дети — это нечто совершенно иное. Даже если твоему отцу разонравилась твоя мать, которая, насколько мне известно, сама от него ушла, мне трудно поверить, что ему ни разу не захотелось увидеть тебя.
— Как видно, не захотелось! — фыркнула Дара.
— Ты не можешь этого знать! — не сдержался я. — О какой достоверности теории можно говорить, если она строится на изначально недостаточных предпосылках? Если ты не знаешь своего отца, это совершенно не означает, что ты ему не интересна! Возможно, он просто не хочет бередить старые раны — твоей матери, к примеру; возможно, он ждет того момента, когда встреча с тобой не затронет больше никого другого…
— М-да? — протянула Дара, окинув меня холодным взглядом с головы до ног. — Ладно, мне домой пора.
После этого разговора Дара исчезла. Она больше не приезжала и даже не звонила. Неделю, две, почти три. Я едва сдерживался, чтобы не наведаться к ней в школу и не заглянуть ей в мысли, но ее последний взгляд на меня был полон такой личной неприязни, что я просто боялся убедиться в том, что она мне вовсе не показалась. Но подошли майские праздники, и я получил законное основание глянуть на нее хоть издалека. У Светы, как обычно, собиралась обычная толпа, в которой можно было понаблюдать за Дарой, не привлекая к себе ее внимания.