В ее поведении я не заметил ничего тревожного — кроме того, что она вновь позволила своей прежней свите окружить себя. Окрыленные явно неожиданной благосклонностью, Игорь с Олегом, да и сестра ее не отходили от нее ни на шаг, и даже пройти мимо них незаметно мне так и не удалось. Но я и по лицу ее видел, что оживление старых приятелей не вызывает в ней ответной реакции, а мысли ее витают где-то далеко. И не только я.
Как только дети вышли с веранды и направились — все вместе — к своему излюбленному месту возле гаража, у Анатолия лицо налилось кровью, и он резко кивнул Тоше в сторону выхода. Я выбрался вслед за ними и пошел в сад — в надежде, что Дара воспользуется возможностью сказать мне хоть что-то наедине. Но вместо нее меня догнал Тоша.
— Что происходит? — спросил он сквозь зубы, тяжело дыша.
— Понятия не имею, — неохотно признался я. — Я ее уже давно не видел.
Он как-то странно глянул на меня.
— Ей что, надоело в сыщиков-разбойников играть? — помолчав, произнес он.
— Не думаю, — без всякой радости развеял я его надежды. — Скорее, она решила стать единственным сыщиком. В погоне за единственным разбойником.
— Катастрофа! — выдохнул Тоша. — Макс, я не знаю, какой она тебе видится, но я тебе точно говорю, что до сих пор она еще никогда от своего не отступалась. Она и дома такая же — как стрела вытянутая и в одну точку нацеленная. Ее нужно как-то с цели сбить. — Он снова помолчал и добавил, явно подбирая слова: — Я тебя не прошу ей что-то… тебе неприятное внушать, но ты ее лучше всех знаешь — только подскажи, как мне к ней подступиться. Если она еще Игоря привлечет… — Покосившись через плечо, он мучительно поморщился.
— Я подумаю, — ответил я, чтобы выиграть время. У меня не было ни малейших сомнений в его реакции на мой рассказ о неудачных или, скорее, неожиданно удачных посевах сомнений в Дариной душе.
Но раздумывать ни над чем мне не пришлось. Ни над тем, как объяснить светлым, что я действительно ни на йоту не нарушил данное им обещание. Ни над тем, как все же убедить Дару в необходимости владения всей информацией, прежде чем делать какие-то выводы. Ни над тем, как вернуть ее отношение ко мне хотя бы как к доверенному другу семьи, которое уже отнюдь не казалось мне несправедливо недостаточным. В конце встречи, когда все стали собираться по домам и суетились, рассаживаясь по машинам, она сама подошла ко мне.
— У тебя завтра будет где-то час, чтобы поговорить со мной? — негромко спросила она, склонив голову к плечу и улыбаясь, как обычно при прощании.
Никакой стройности в мыслях у меня и до следующего дня не появилось. Нужно было согласиться с Дарой в ее жаркой ненависти к отцу — чтобы не потерять возможность общаться с ней. Нужно было молчать и слушать, ища в ее мыслях слабые звенья — чтобы отвлечь ее, совместно с Тошей, если придется, от навязчивой идеи. Нужно было упорно стоять на своей точке зрения — чтобы, убедив ее в преимуществах широты взглядов на все и вся, облегчить ей последующие, еще далекие, но неминуемые откровения.
В целом, я, так или иначе, подготовился ко всем сценариям — кроме того, который представила мне Дара.
— Скажи мне, пожалуйста, где находится мой отец, и с какой стати он отправил тебя следить за мной? — с места в карьер оглушила она меня, как только мы отъехали от школы.
Я не исключаю того, что она специально выбрала именно этот момент для начала разговора — когда мое внимание было сосредоточено на дороге, а не на поисках приемлемых ответов. Но вести машину я мог даже в бессознательном состоянии, и скорость набрать еще не успел из-за школьников, вечно норовящих перебежать дорогу у водителя под носом — руки мои сами собой чуть шевельнули руль в сторону тротуара, а нога вжала педаль тормоза. Машина замерла на месте вместе со мной.
— Что? — негромко спросил я, не поворачивая головы.
— Тебе нужно время, чтобы что-то придумать? — хмыкнула она. — Для меня или для Тоши? Или он тоже в курсе?
— Дара, ты соображаешь, что говоришь? — с трудом выдавил я из себя.
— Соображаю! — отрезала она. — Потому что мне все время приходится соображать. Потому что вы все время врете, вы все. Нам долдоните про справедливость и порядочность, друг другу улыбаетесь, чуть зубами не клацая — вы и перед зеркалом, наверно, всякий раз другое представление разыгрываете.
— И в чем же я тебе вру? — повернулся я к ней, наконец, закипая с такой скоростью, что ставшая уже моей второй натурой осторожность перестала вдруг справляться с перегревом.
— Нет-нет, я не спорю, — презрительно искривила губы Дара, — история у тебя получилась трогательная. Мой бедный брошенный папа, для которого душевное спокойствие мамы все еще стоит на первом месте, не решается выйти из тени, чтобы не расстроить ее, и терпеливо ждет, пока я вырасту и смогу оценить все величие его самопожертвования. Конечно, ему нужно знать, когда же наступит этот переломный момент — а значит, следить за мной. Но уж никак не лично, чтобы… как там было, не бередить старые раны?
— Что у тебя, насколько я понимаю, не вызывает ничего, кроме брезгливости, — озвучил я, тяжело дыша, очевидный факт.
— Естественно! — фыркнула она, сверкнув глазами. — Это проще простого — умыть руки и изображать из себя мученика! И свалиться мне на голову с распростертыми объятиями, когда я самостоятельной стану! Когда мне помощь уже не нужна будет. Сидит, небось, вычисляет, когда уже можно будет на мою рассчитывать!
— Дара, ты не имеешь права так говорить! — вырвалось у меня каким-то утробным рычанием.
— Да неужели? — прошипела она, глядя на меня с уже нескрываемой яростью. — Где он был, когда Тоша, как белка в колесе, вертелся, чтобы у нас все нужное было? Где он был, когда мне поговорить не с кем было, потому что все с утра до вечера работали? Да он просто боится нос свой здесь показать, чтобы его — снова — не погнали вон метлой поганой! Я только не понимаю, какой тебе-то прок в этой слежке? Ты его старый и верный друг, да? Отказать не смог, когда тебя послали, как собачонку, вынюхивать, где заботами в старости пахнет?
От таких низких инсинуаций в устах моей собственной дочери у меня помутилось в глазах. В голове молнией мелькнуло воспоминание о том, что в свое время Тоша поприветствовал мое возвращение на землю точно такими же — и помутнение распространилось на рассудок. Только этим я и могу объяснить то, что случилось затем.
— Меня… никто… никуда… не посылал, — медленно, с расстановкой произнес я, с удовольствием представляя себе каждое слово камнем, летящим прямо в голову ее благочестивому наставнику. — Можешь считать меня, кем хочешь, но в трусости и корысти обвинять меня не смей! Я никогда в жизни никого вместо себя…
Она вдруг уставилась на меня с таким выражением, словно я в женское платье вырядился и на лицо пару килограмм косметики нанес. И в мыслях ее я вдруг отчетливо увидел только что произнесенные мной слова — произнесенные, но не расслышанные из-за глухого барабанного боя крови в висках.
— Ты хочешь сказать, что это… ты? — проговорила она, наконец, сморщив нос, как от неожиданно неприятного запаха.
— Мое хочу никого не интересует, — мрачно отозвался я, глядя прямо перед собой — в очень невеселое будущее. — Я больше ничего не могу сказать. Ладно, поехали, у тебя всего час был.
— Я не выйду из этой машины, — заявила Дара, вцепившись в меня обеими руками, — пока ты мне все не расскажешь. И тебя не выпущу. Даже если ты меня к офису отвезешь. Будешь там со мной драться. А потом с Тошей объясняться.
У меня зубы свело. Нужно было срочно придумать какую-то версию, которая не только удовлетворила бы Дарино любопытство, но и свела бы вероятность истерики у ее законопослушного попечителя к максимально возможному минимуму. Светлые в панике непредсказуемы и опасны. Но для начала нужно было отъехать от школы — на нас уже начали озабоченно поглядывать прохожие. Я завел машину и двинулся вперед, высматривая парковку попросторнее. Даже в дневное время такая нашлась не сразу — что дало мне время на раздумья. Но не на искомое решение.
— Что ты хочешь узнать? — спросил я, заглушив машину и разглядывая свои сложенные на руле руки. Я даже вспомнить не мог, когда в последний раз держался за него сразу двумя и так крепко.
— Почему ты сбежал? — мгновенно отозвалась Дара.
— Я не сбежал! — снова вскипел я. — Мне… пришлось уехать.
— А почему вернулся? — не обратила она никакого внимания на мою вспышку.
— Меня… снова сюда направили, — ответил я уже спокойнее и, покосившись на нее, добавил: — Но на тебя посмотреть я пришел практически сразу же по возвращении.
— А почему тебя никто не узнал? — прищурилась она с видом прокурора, поймавшего дающего показания на явной лжи.
— Мне… внешность изменили, — дал я ей единственно возможный правдивый ответ.
— Ты что, в Интерполе работаешь? — Она вновь уставилась на меня широко открытыми глазами. И, сама того не ведая, показала мне крохотную, едва заметную, маловероятную, но возможную лазейку из безвыходного, казалось бы, положения.
— Что-то вроде, — усмехнулся я.
— А…? — начала она.
— Говорить о работе я не могу, — быстро пресек я ее движение в однозначно опасном направлении.
Она вдруг протянула руку к моему лицу и дотронулась кончиками пальцев до моей щеки. Я инстинктивно отдернул голову.
— Я просто хотела проверить, не маска ли это, — сдавленно хихикнула она.
— Нет, это — не маска, — буркнул я, и она снова прыснула.
— А почему ты к нам не вернулся? — вновь взялась Дара за явно более интересующую ее тему.
— Ну, и как бы я объяснил другое лицо? — удивленно глянул на нее я.
— Мог бы и снова за мамой поухаживать, — с досадой бросила она, — чтобы со мной рядом быть.
— Во-первых, однажды она уже сочла меня банальным преступником, — сухо заметил я, — а радикальных изменений моя деятельность не претерпела. А во-вторых, у нее уже был в то время Тоша, и становиться между ними у меня не было ни малейшего желания. — Я снова помолчал, снова глянул искоса на ее помрачневшее личико и добавил: — Но рядом с тобой я был все время. Даже чаще, чем приличествовало знакомому Марины.
Дара нахмурилась, определенно проводя ревизию воспоминаний, затем несколько раз кивнула.
— А Марина знает, кто ты? — снова зашла она с другой стороны.
— В общих чертах, — воспользовался я расплывчатостью ее формулировки. — Мы с ней время от времени сотрудничаем. Но, Дара, я хотел бы попросить тебя…
— Да-да, — рассеянно на этот раз кивнула она, — я поняла — никому ничего не говорить.
Восприняв ее задумчивость сигналом к перерыву в судебном заседании, я отвез ее к Тошиному офису. Уже давненько я взял за привычку оставлять ее там в машине и уходить, чтобы не встречаться без излишней надобности с вечно выясняющими какие-то свои отношения светлыми. Но в тот день я перешел в невидимость в первом же подходящем месте и вернулся к крыльцу, став чуть в стороне, чтобы на меня никто не наткнулся.
— Тебе часов в одиннадцать можно позвонить? — обратился я к Тоше, как только он вышел из офиса.
Когда он чуть не растянулся на месте, споткнувшись от неожиданности, и выпученные глаза его в ужасе заметались по сторонам, у меня мелькнула мысль, что стоит, пожалуй, почаще обращаться к этому каналу связи.
— Что случилось? — взвизгнул он даже мысленно.
— Пока ничего страшного, — мстительно добавил я тумана и вернул на место блок.
Решение поставить его в известность пришло ко мне, как только Дара сорвала у меня с языка те роковые фразы — намного раньше представления о том, как дальше вести с ней разговор. В отличие от светлых, с деловыми партнерами я всегда поступал честно. А в свете удачного поворота в объяснении с ней предстоящий звонок ему и вовсе потерял вид покаянного признания во всех мыслимых грехах.
— Дара знает, кто я, — сразу приступил я к делу, как только он снял трубку.
— Что?! — Как и следовало ожидать, тут же начал задыхаться он.
— Я имел в виду, кто я ей, — поправился я.
— Ты…! — Повторный приступ удушья сменился неистовым заиканием. — Гад! Сволочь! Ты же… обещал! Что теперь…? Она же… дальше… будет… А наблюдатели…? И Игоря… за собой…
— Я же сказал, что пока ничего страшного, — спокойно дождался я, пока у него то ли связки сели, то ли совсем горло перехватило. — Я сказал ей, что работаю в некой разновидности Интерпола — откуда и инкогнито, и другая внешность, и тайны от нее. Так же, как и от всех остальных. Включая тебя. Она мне поверила, можешь не сомневаться. В мыслях у нее и тени сомнения не появилось. Так же, как не пропало глубокое преклонение перед тобой, — едко добавил я.
— При чем здесь я? — снова засипел он свистящим шепотом. — А наблюдатели? Какие выводы они сделают из ее глубокого преклонения перед тобой?
— Наблюдателям ее мысли недоступны, — ровным голосом ответил я на выпад, как казалось ему, и комплимент, как предпочел подумать я. — В этом тоже можешь не сомневаться. А что до остального — она пообещала ни с кем на эту тему не говорить. Я лично ей верю, а ты можешь проверить, но вряд ли ты станешь спорить, что в умении держать язык за зубами даже все мы, вместе взятые, ей в подметки не годимся.
— А Игорь? — вновь закудахтал он. — Ему тоже… недоступны? Он же… сразу… А там и… до Анатолия… И тогда… все!
— Насколько я понял, — удовлетворенно заметил ему я, — ее общение с Игорем по каким-то причинам вдруг стало чрезвычайно редким.
— Им не нужно редко, — неожиданно вернулась к нему связная речь, — им нужно всего-то один раз рядом друг с другом о чем-то подумать. Макс, я тебе однозначно говорю, я тебя прошу, если хочешь — срочно учи Дару блок ставить.
— Это еще зачем? — удалось ему таки озадачить меня.
— Ты просто не знаешь, что с Игорем происходит, — затараторил он. — Кто бы там что ни думал, Дара ему очень нужна…
Я хмыкнул.
— … и он ей тоже, — продолжил он. — В этом ты можешь не сомневаться. Я, конечно, мыслей ее не знаю, но лицо ее каждый вечер, когда они прежде на связь выходили, вижу. Но у нее есть Аленка и я. И ты, — неохотно добавил он. — А у Игоря только Анатолий и наблюдатель — а там еще та сволочь. И между ними о мальчишку уже спички можно зажигать — с пол-оборота взвивается. На радость наблюдателю. А Анатолий на всех кидается — на радость ему же. Ему только подкинь сейчас тему влияния…
— Чуждого элемента? — холодно закончил за него я.
— Ты знаешь, — задумчиво ответил мне Тоша, — когда ребенка с тормозов срывает, наверно, действительно проще списать это на чье-то влияние, чем поверить, что он лично тебя ненавидит.
Я вспомнил сверкающие яростью глаза Дары и ее бьющие наотмашь слова в мой адрес, словно скопированные с Тошиных, и поморщился.
— Они, между прочим, из-за тебя разругались, — говорил он тем временем, — из-за Дариных поисков. Она ему про восстановление справедливости, он ей — про недостойность мести. А потом, я так понимаю, и Анатолий свои пять копеек вставил. Но если уж так случилось, что тема снята и Дара сможет ее заблокировать… Ты же сам вчера у Светы видел, что их, несмотря ни на что, друг к другу как будто тянет. Сделаешь?
— Попробую, — решил я на этот раз обойтись без каких-либо обещаний.
Честно говоря, никакой срочности в передачи Даре моих навыков я не видел. Если Анатолий не удосужился вовремя пресечь склонность сына к срыванию зла на окружающих и теперь поступает точно также в отношении ближайшего собрата и соратника — это их собственные хранительские дела. Хотел бы я посмотреть, как он попробует обвинить в настраивании Дары против его светлейшего наследника меня! До конца школьного года времени оставалось совсем немного, и Дара даже на уроках перестала рядом с Игорем сидеть и после них мгновенно выскакивала на улицу — это я каждый день отслеживал. А летом, как я надеялся, они и вовсе не будут видеться.
Кроме того, еще не подошло время обучать Дару моему мастерству. В целом она мне поверила, но, как и положено моей дочери, предпочла укрепить свою веру неопровержимыми фактами. Мы снова начали встречаться — не так регулярно, как раньше, но уж куда чаще, чем в последние три недели — и всякий раз она исподволь, словно между прочим, задавала мне вопросы о подробностях моего так называемого романа с ее матерью. Безупречная память всегда являлась одним из важнейших профессиональных требований в нашем подразделении, и кастрации после каждого задания, как принято у светлых, никогда не подлежала. Поэтому мне не составило труда рассказать Даре, где мы с ее матерью провели тот или иной день, что там делали и о чем говорили. И однажды, уже где-то в июне, она наконец-то окончательно признала меня отцом.