Я подхватилась с дивана: — В загс?
— Завтра, — спокойно, но твердо ответил Мир, — сейчас я увижусь с Алексом и заеду, договорюсь о регистрации. Чтобы гарантированно.
— Я с тобой, — топталась рядом я.
— Нет. Ты остаешься здесь. Я быстро — туда и сразу обратно. Виктор Александрович, на минуту, пожалуйста — организационный вопрос. Дамы, прошу прощения. — Он коротко поклонился нам. А потом шагнув ко мне, прижал к себе и поцеловал. Крепко, жадно.
Они с папой вышли в коридор и пошли к лестнице, разговаривая. Я стояла в дверях, провожая их взглядом. Мир оглянулся и послал мне воздушный поцелуй. Мама из-за моего плеча сказала:
— Все равно — лучше бы Ярослав. Там все понятно, просто и естественно — безо всякой мистики. Я беспокоюсь, Арина, так беспокоюсь. Я чуть не поседела за эти дни. Я элементарно — боюсь.
— Извини, мам.
— Нужно регистрироваться, да… Арина, что? Я просто хочу для тебя хоть какой-то определенности. Если действительно можно завтра или на днях, то пусть будет завтра. Не думала я, что будет так… Потом, если захотите, то можно и отметить… Это, действительно — возникает вот так неожиданно? Я, конечно, видела, как вы смотрите друг на друга, но, Арина, ты его любишь? Это правда?
— Мама… правда. Не переживай, все по-настоящему. Хотя я и сама сейчас не понимаю и как-то… Это для всех нас стресс. Мы потом успокоимся, все войдет в колею. Ты привыкнешь. Я тоже сейчас немного не в своей тарелке. А кто вообще смог бы спокойно все это пережить? Все эти миры и сущности? Кто бы сказал раньше… Воспринимается же, как бред сумасшедшего…
Я успокаивала маму, ходила по номеру и понимала сама, что стресс, действительно — имел место быть. Сейчас мне просто необходимо было увидеть его, дотронуться, удостовериться, что он есть. Все было так привычно — мама, этот гостиничный номер, в котором я несколько раз ночевала… мне срочно понадобилось подтверждение всего произошедшего. И где папа так долго? О чем там можно так долго разговаривать? Я тоже нервничала, я теперь всегда буду нервничать, когда его нет рядом.
Папа вскоре подошел и сразу подвергся допросу — что, как, о чем? Он успокаивал нас, развлекал. Но я отлично знала своего папу — он тоже переживал все это время. Всем нам досталось.
Мир все не возвращался, и я стала переживать теперь уже по конкретному поводу. Папа предложил прогуляться, но мне нужно было ожидать Мира здесь, потому что он придет сюда. Ближе к вечеру мы с мамой капали на пару волшебный валемидин, не находя себе места. Папа куда-то вышел, мама включила телевизор, и он как-то заполнял звуками тишину.
Я калачиком свернулась на кровати в спальне и молилась о том, чтобы все было хорошо. Я и в мыслях не допускала, что он меня бросил или что-то в этом роде. И с ужасом представляла, что он попал под машину, или что там еще могло случиться со взрослым мужиком в городе белым днем? И какие опасности могли угрожать уроженцу другого мира здесь, у нас? Я этого не знала, а он не сказал — не успел. Пока не успел — суеверно твердила я себе, пока… Хоть бы все было в порядке, да хоть бы и по бабам пошел, только бы был жив… остальное такая ерунда, мелочи.
Мысли прыгали… может, что-то случилось с Алексом? Он же не появлялся дома, может, заболел или несчастный случай какой? А Мир, как друг, где-то с ним? Но я понимала, что он обязательно дал бы знать, что задерживается. Это я блаженная идиотка, а с папой-то они точно обменялись телефонами. Даже если нет, он позвонил бы… на рессепшен, например. И я сорвалась вниз, сбежала по лестнице, вынеслась в вестибюль отеля и увидела, что папа стоит и разговаривает с Артемом — Артом. Меня словно в грудь ударили, и я замерла, боясь подойти и спросить. Только смотрела на них… а они — на меня. И папины глаза, выражение лица… В ушах зашумело, потом потемнело в глазах и сквозь мягкую темную вату до меня донеслось:
— Не надо — я врач…
В себя приходила странно — какими-то урывками. Потолок в номере, резкий и вонючий запах нашатыря… Артем…темнота. Поездка в машине, трясет и больно руке… темнота. Белый потолок какого-то дома, папины глаза, такие… снова провал. Тихий плач мамы, бормотание мужских голосов, осознание…черная яма.
Наконец, смогла более-менее осознанно реагировать и спокойно, почти безразлично смотрела на папу и маму, сидящих у кровати. Понимала, что накачали меня чем-то успокаивающим. Потом за воспоминанием накатило осознание…
Спрашивать ни о чем не хотелось. Зачем мне знать — что и как, если я уже поняла, что его нет? Почувствовала. Жить стало неинтересно и незачем. Все стало не нужно. Я мучительно вспоминала о том, какой способ самоубиться самый безболезненный? Это нужно прекратить, это просто невыносимо… Пыталась вспомнить и проанализировать, но не получалось ничего. Мама звала, пыталась достучаться до меня. Папа останавливал ее, давая мне возможность свыкнуться с потерей. Он это серьезно? С этим можно свыкнуться? Если даже под действием лекарства боль, отчаянье, возмущение этой страшной несправедливостью разрывают изнутри, медленно убивают! Уснуть бы и не просыпаться никогда, чтобы не болело так сильно, чтобы не тянула душу эта жуткая, страшная тоска, которая потом станет просто невыносимой.
Потом я засыпала, просыпалась, молчала… Самоубийство не понадобится — это я уже поняла. Я и так уйду к нему — сама. Все эмоции покинули напрочь, осталась пустота — страшная дыра, куда меня постепенно затягивало и я была не против — я смирилась, я понимала, что это единственный выход…
Папа попросил попробовать встать. Поднял сам почти насильно и отвел меня в туалет. Потом взял за руку и вывел на улицу.
Я подняла голову, посмотрела… мы находились не в больнице. Это был частный дом, окруженный очень запущенным садом — некошеная с лета трава высохла и бугрилась под тонким слоем первого снега. А я в тонкой длинной рубашке и все… Когда ледяной ветер задул под нее и лезвием скользнул по коже, я обхватила себя руками и папа увел меня в дом. Дал выпить что-то. Я пила, хотела опять дойти до кровати. Он не дал, усадил в кресло.
— Пока ты под действием успокоительного, но все время я не буду держать тебя на нем. Ты понимаешь сейчас, о чем я говорю?
Я кивала головой. Смотрела мимо него.
— Арина, Алекс пропал без вести, Веллимира ждали внутри здания. Погиб он и охранник. Кто стрелял — выясняют.
Я не хотела это слышать, крутила головой.
— Тебе все равно придется вернуться. Пожалей маму — я вколол ей снотворное. Она с ума сходит — боится тебя потерять. Ты одна у нас. То, что я скажу, тебе необходимо выслушать — это даст тебе силы жить, Аришка.
Не хочу, не буду, я просто не смогу…
— Ты слушай, слушай… Сейчас мы в чужом доме, сюда нас привез Артем. Он сказал, что тебя нужно спрятать. Это его паранойя или реальность — неважно. Я не хочу рисковать тобой и боюсь, потому что они убивают… Кому ты можешь там понадобиться и зачем — не для постельных же утех, чтобы идти по трупам — я не знаю. Артему виднее. Он очень напугал нас, Арина. Когда я пытался привести тебя в чувство, он не советовал делать этого, а просто быть милосердными и дать тебе уйти без мук. Он сказал, что твоя смерть от тоски — вопрос времени, да и просто физически ты не протянешь долго… без него. Это их особенность… будь она неладна…
Но пока я искал шприцы и препараты, он перенес тебя в спальню и услышал это — запах. Как — не знаю. Но этот запах… у тебя будет ребенок, Арина. Что-то меняется, и они слышат это даже на таком маленьком сроке… Ты сейчас понимаешь, о чем я говорю? Ты беременна, у тебя будет его ребенок — его продолжение. Маленький мальчик или девочка — его частичка. Тебе есть зачем жить и Артем сказал, что только это и может спасти тебя.
Я слушала его, но думала и об этом отстраненно — ребенок…? Наверное, могут унюхать и это. Как собаки… Значит, точно — так и есть. Я что — должна радоваться? Как я могу чему-то радоваться, даже ребенку?
— Я не могу радоваться.
— Какой тут радоваться? Просто дай ему родиться. А для этого нужно встать и жить. Хорошо, что он учуял. Скоро Артем приедет и…
— Видеть не могу их. Никого из них. Папа… ты не беспокойся, ничего я с собой не сделаю — это грех, да? Я все поняла про ребенка. Это же ничего, что я не замужем?
— Да это-то ерунда. Тут другое — с чего-то нужно жить. Значит, мне необходимо вернуться на рабочее место. А тебя нужно прятать.
У Алекса и Мира была прибыльная туристическая фирма, дом, земля, вклад в банке, где-то зарыто что-то — я не понял. Но эти средства недоступны и это навсегда. У Артема есть какие-то камни, но для их реализации нужно время. Там нужно ехать за границу. Того, что есть на руках у него и у нас, не достаточно чтобы вы могли уехать с мамой и более-менее комфортно жить, ожидая рождения маленького. Да и потом — тем более.
Теперь слушай меня внимательно — тебе это не понравится. Ты не приходила в себя почти трое суток. Я все обдумал и понял, что нам нужна помощь.
— Папа, только не говори… — простонала я.
— Да. Так случилось, что мне не к кому больше обратиться. Ярослав не знает ничего и не узнает никогда, если ты не захочешь. Но с его отцом я поговорил и попросил о помощи.
— Ну заче-ем? Зачем оно ему, папа? Кто мы ему, зачем ты унижался, что ты сказал?
— Почему же унижался? Я просто рассказал о том, что существуют ОНИ. У нас солидарность в том, что о них нужно знать, а от некоторых — тех, что покушаются на наших детей, и защищаться.
Он прекрасно понимает, что положение у меня безвыходное, а тебя нужно спасать — прятать. Я рассказал обо всем, Арина. И о нашем с тобой разговоре после того ужина. О том, что ты не любишь Ярослава и почему то чувство, что зарождалось у тебя в душе, угасло. У меня хорошая память — я пересказал твою речь слово в слово. Лучше объяснить было невозможно. Он понял тебя. Его жена умерла два года назад, и ему до сих пор не нужны были другие женщины, он даже не думал о них. Я не говорю, что так и надо, и что так тосковать — это правильно. Все равно это вопрос времени — очнуться и жить дальше. Но он понял тебя. И о вашей женитьбе с Веллимиром по закону того мира я рассказал, и о ребенке… Мы долго разговаривали, Аринка. Он очень хороший человек. Я хотел бы иметь такого друга.
Он решил помочь девочке родом из другого мира, которая страдает и которую подстерегает неведомая опасность. Завтра мы выезжаем. Куда — не знаю. Завтра и скажут.
Глава 10
Уже почти три года мы жили в приморском городе на юге России. Аркадий Иванович разрешил нам пожить в доме своих умерших родителей в пригороде, в частном секторе, а заодно и присмотреть за ним. Папа работал в городской больнице, мама — искусствовед по образованию, устроилась на работу в местный краеведческий музей.
У меня родилась девочка. Странно, но, то ли беременность была неожиданностью, то ли страшное потрясение от гибели Мира повлияло на меня, но материнский инстинкт долго не просыпался. Если бы еще она была хоть немного похожа на него… Но нет — Мирослава была точной копией меня в детстве. И это тоже не прибавляло положительных эмоций — я понимала, что ничего хорошего ей не передала. Я купала ее, пеленала, кормила грудью, вскакивала по ночам менять подгузник, но в душе почти ничего не шелохнулось. Я просто добросовестно выполняла свои обязанности.
Это пришло, когда она впервые заболела в шесть месяцев. Скорее всего, дело было в прикормке или какая-то инфекция проникла в детский кишечник, но она орала и выгибалась от боли в животике, а я сходила с ума от страха за нее, пока не прибежал папа с работы и стал как-то ее лечить. И я почувствовала это — желание защитить от всего и всех. Я смотрела, как она жует мой сосок, вытягивая молоко, и такая нежность переполняла меня и вина за свое безразличие…
Я любовалась крохотным личиком и малюсенькими цепкими ручками и, кроме всего прочего, опять тот страх заползал в душу — недоглядеть, потерять самое дорогое… как его. И пришло отчетливое понимание, что бояться за нее я теперь буду постоянно, пока жива. И я теперь понимала своих родителей, так хорошо понимала, что они тогда пережили из-за меня.
Дом, в котором мы жили, находился во второй линии от моря. До воды идти было от силы минут пять. Мне нравилось здесь. Участок в пятнадцать соток был небольшим, но радовала привычка южных жителей ставить высокие заборы, отгораживаясь от соседей. У нас был свой скрытый от всего света маленький мирок. Старый сад с высокими плодовыми деревьями давал много тени. Я впервые увидела, как вызревают персики, абрикосы и виноград. Он увивал всю длинную подъездную дорожку, ведущую к дому, взбирался по железным прутьям, выгнутым дугой. В конце лета тяжелые фиолетовые, изумрудные и янтарные гроздья висели прямо над головой в доступной близости.
Пока родители были на работе, мы с Мирой почти весь день проводили во дворе. Папа приволок с пляжа две тачки песка, высыпал его в тени, а рядом на солнышке мы поставили пластиковое корыто, в котором она плескалась в теплой водичке и где я предварительно отмывала ее от песка, унося в дом. Переделав домашнюю работу, я устраивалась рядом с ней на шезлонге и наблюдала, как она возилась со своей лопаточкой и ведерком. Выходить на пляж мне было противопоказано — имелся опыт и когда желание искупаться в море становилось особенно сильным, папа отвозил нас всех на маленький глухой пляжик, где я отрывалась по полной. А так — работа в огороде, шезлонг и покрывало, душ во дворе вполне обеспечивали мне красивый загар. Я отрастила волосы до той самой длины, которую считал необходимой Мир. Они немного выгорели на солнце и приобрели отчетливый каштановый оттенок.
После беременности и родов я почти не поправилась, но тело приобрело какие-то особенно мягкие и рельефные обводы и очертания — грудь немного увеличилась, слегка раздались бедра. В общем, проблем не стало меньше, скорее наоборот. Сложность была еще и в том, что город был южным, климат жарким и скрываться под слоями одежды было невозможно.
Я покупала себе просторные и длинные тонкие балахоны, скручивала волосы на затылке и пряталась под очками и широкополой шляпой. Только так можно было спокойно выходить в курортный город, переполненный отдыхающими мужчинами. Иногда вечером, посадив Миру в колясочку, мы всей семьей выходили погулять на набережную. Но это было редко, потому что папа очень уставал на работе, и таскать его за собой после рабочего дня я жалела.
В общем, жила я почти затворницей, хотя и строила планы на будущую трудовую деятельность. Например, я могла пойти в строительную фирму чертежницей. Здесь была такая, специализирующаяся на постройке коттеджей. И главой ее была женщина, что тоже было важно. Еще можно было пойти учителем рисования в школу. Творить картины я не могла, но рука у меня была твердой, и перерисовать я могла довольно прилично.
Уже и хотелось выползти, наконец, со двора. Мира уже давно ела человеческую пищу, как говорила мама, и подросла. Вполне можно было оставлять ее дома с мамой, если бы я нашла хорошую работу. А то она просиживала в своем музее целые дни за копейки.
Так в один из жарких августовских дней мы сидели с Мирославой в саду. Я вытянула ноги на солнышко, прячась сама в тени, а дочка, одетая в трусики и косыночку, лупила лопаточкой по песочку, политому водой.
За нашим забором зашумел мотор легковой машины, зашуршали шины по раскаленному асфальту, и стало слышно, что она остановилась возле калитки. Папа приехал раньше с работы? Похоже — да. Я с улыбкой смотрела, как мужская рука привычно достает из-за забора задвижку и отодвигает ее в сторону. Калитка открыва-ается и заходит… Ярослав, держа за руку какую-то девушку. Делает пару шагов по дорожке под аркой из винограда, натыкается взглядом на меня и застывает, как и я.
Улыбка медленно сползает и с моего, и с его лица. Мира стучит лопаточкой, и он опускает взгляд на нее. И тут меня отпускает, я выхожу из ступора. Я уже способна ответить на его вопрос: