— Я спрошу Сванборга, — ответил ученый и, вернувшись, заявил: — Профессор Сванборг и я намерены плыть на «Грифе» до окончания им рейса.
— Отлично! — коротко сказал Любимов и крикнул в машину: — Полный ход вперед!
Пароход быстро входил в закрытый и сравнительно с бурным морем спокойный залив.
Когда вода изменила цвет и из синевато-зеленой сделалась буро-желтой, что обозначало начало мели, «Гриф» тихим ходом подползал к поднимающемуся из-за горизонта острову.
Мель, однако, неожиданно исчезла, и брошенный в темную пучину залива лот с 100-саженным линьком до дна не дошел.
«Безыменный остров» был как на ладони. Вдали виднелась изрезанная зубцами цепь гор, а на плоский берег взбегали волны.
— Вперед! — скомандовал Любимов. — Через час мы будем на острове.
«Гриф», однако, не двигался, хотя из трубы его валил клубами черный дым.
— Механик! — крикнул командир в машинное отделение. — Полный ход вперед!
— Машина не работает, капитан! — сказал, выходя на палубу, механик. — Все золотники, парораспределение, цилиндры и поршни, словом — все в порядке, а машина не действует.
— Ничего не понимаю! — крикнул командир. — Вы пьяны или смеетесь надо мной?
— Никак нет, капитан! — возразил механик. — Машина действительно остановилась, и я принужден выпустить пар, так как боюсь, что он разорвет котел. Остановилась не только машина, но часы и манометр, капитан!
Любимов бросился к компасу. Стрелка была неподвижно устремлена на юго-восток и даже не вздрагивала от легкого покачивания судна на волнах.
Взглянув на свои часы, командир сказал:
— Да… да… догадываюсь… С проклятого острова на нас направили электрические волны. Они намагнитили стальные части машин, и мы не можем двинуться вперед, если не захотим взорвать на воздух весь пароход… Или, может быть, это случайное явление? Механик! — приказал он. — Мы повернем в море… Будьте наготове! Поднять кливер!
Матросы закопошились у бушприта, завизжали блоки, и вскоре на носу взвился косой парус. «Гриф», подхваченный спереди ветром, быстро повертывался кормой к острову и, когда маневр был окончен, Любимов приказал пустить в ход машину.
Мерно застучал вал, и пароход начал двигаться в сторону выхода из бухты.
— Руль на правый борт! Полный поворот на прежний курс! — скомандовал капитан; но лишь только нос «Грифа» стал поворачиваться, машина смолкла, жалобно засвистел пар и заскрежетали поршни в наполненных паром цилиндрах.
Из машинного отделения и пароотводных труб повалили клубы пара, а судно остановилось, изредка покачиваясь на волнах.
Никто не решался подойти к командиру.
Любимов, всегда такой веселый и приветливый, был мрачен. Он не выпускал из руки револьвера, готовый, в случае неповиновения или опасности, броситься навстречу врагу.
Командир ходил по мостику и злобным взглядом осматривал видневшийся вдали остров.
Когда Любимов принял какое-то решение, он сошел вниз и, созвав на ют всю команду, объявил:
— Скоро ночь, и нельзя идти вперед, потому что мы не знаем этого моря. Однако, черт меня возьми, если я не дойду до этой проклятой землишки! Ночью ставить вахты почаще! Смотреть в оба и, как только что заметят, бить тревогу немедля!
Сказав это, Любимов впервые за последние дни пошел в свою каюту и, не раздеваясь, бросился на койку.
Около полуночи тревожные свистки на палубе, топот ног и крик у двери его каюты разбудили его.
— Что там такое? — крикнул он вестовому, натягивая на себя теплую куртку.
— Стреляют… стреляют… — стуча зубами, ответил матрос. — Беда…
— Дурак! Трус! Подлая собака! — загремел Любимов и, оттолкнув насмерть перетрусившего вестового, бросился на палубу.
Море было темно, и густой мрак висел над водой.
— С ума они посходили, что ли? — пробормотал сквозь зубы Любимов.
Где-то далеко, как будто слабый отблеск зарницы, по небу скользнуло светлое пятно и погасло. Одновременно с этим командир услышал ворчание и громкое уханье. Не оставалось сомнения, что приближается снаряд. И он действительно пронесся между мачтами, оставляя за собой длинную полосу светящегося и удушливого дыма. В полуверсте от «Грифа» снаряд разорвался со страшной силой. Высокий столб внезапно вскинувшейся под нависшие облака воды и огня взметнулся кверху и встал из густого мрака, как зловещий огненный призрак. Издалека примчалась волна, подняла судно на своем пенистом гребне, стремительно бросила его куда-то вниз и ушла, маяча и клубясь в темноте.
Еще и еще, снаряд за снарядом проносились над «Грифом».
Каждый из них ложился все ближе и ближе. Уже брызги рассыпающихся при взрывах водяных столбов окатывали палубу судна, и Любимов, приказав приготовить шлюпки, ожидал снаряда по «Грифу». Но невидимый бомбардир, очевидно, играл с неосторожным и назойливым противником. Он обрушивал на палубу парохода целые потоки студеной и соленой воды, забрасывая его рвущимися и грохочущими снарядами со всех сторон.
После двух, а, может быть, и трех часов обстрела «Грифа» снаряды начали летать с грозным уханьем и каким-то лязгом во все стороны. Они уносились в темноте, поднимались к небу, оставляя за собой, словно улетающие с земли, давно упавшие на нее звезды, длинный, ярко очерченный след, и пропадали.
Когда над далеким островом погасли злобные вспышки зарниц, поднялся ветер и погнал перед собой волны. Пошел снег большими хлопьями, свирепела буря, и впереди не было ни зги.
Стоящие на вахте матросы не выпускали сигнальных рожков из рук и напрасно протирали залепляемые снегом глаза, стараясь что-нибудь разглядеть. Мачты, палуба и море — все исчезло, все слилось с мраком, в котором что-то металось и мчалось, грозя и пугая.
— Капитан, — сказал, подходя к Любимову, механик, — мои кочегары и машинисты требуют повернуть нос парохода в открытое море и дать полный ход отсюда, где нас ждет гибель…
— Вы не имеете права делать такие заявления командиру судна! — оборвал его Любимов. — Потрудитесь спуститься в машинное отделение и ждать приказаний.
— Слушаю… — пробормотал механик, быстро сбегая по ступенькам, ведущим с капитанского мостика.
Через несколько минут перед капитаном выросла грузная, коренастая фигура старшего кочегара. Это был мрачный, черный и всегда злой матрос, неизвестного происхождения и национальности, но опытный и чрезвычайно выносливый моряк.
— Меня послали мои товарищи к вам, капитан, сказать… — начал он и осекся, когда к нему подошел Любимов.
— Ну? — спросил он и пригнулся, как бы готовясь к прыжку.
— Мы, вы знаете сами, капитан, от работы не бегаем, — продолжал кочегар, — но мы боимся и этого острова и здешних вод. Мы требуем сейчас же уходить отсюда, если же вы не согласитесь, мы сами сделаем это…
Сдавленный крик вырвался из горла кочегара.
Командир, схватив его одной рукой за шею, другой обнял его и, тряхнув, со всего размаха толкнул от себя. Грузное тело, колыхнувшись, поднялось на воздух, ударилось о край висящего над водой мостика и рухнуло в бьющиеся у бортов «Грифа» волны.
Только вахтенные и штурвальные видели это и с ужасом сторонились, когда мимо них проходил угрюмый, сразу постаревший и сгорбившийся Любимов.
Он долго ходил по мостику. Тяжелые думы, такие обидные и назойливые, мучили его. Никогда в жизни он не предполагал, что ему придется встретиться в этих пустынных морях с неизвестным противником, побеждающим его, оставаясь невидимым и недосягаемым. Он, исколесивший весь мир, избороздивший весь грозный, полный непредугадываемых опасностей Ледовитый океан, старый и опытный моряк, чувствовал себя совершенно побежденным и обессиленным. И перед ним там, на неизвестной отмели, был враг, а он с своим «Грифом» стоял на одном месте, словно скованный по рукам и ногам человек.
Это был кошмар, злой сон, безжалостное наказание, жестокая мука.
И вдруг Любимов закричал тонким, пронзительным голосом, в котором звучала бессильная злоба и какое-то надрывное отчаяние:
— Люди к орудию! Люди к орудию! Огонь по острову!
— Есть! — отозвался вахтенный и свистнул.
Боцман повторил сигнал, и около пушки выросли три быстрые тени. Они копошились, перебегали с места на место, гремели затвором орудия и железными носилками для снарядов.
— Готово! — послышался голос от пушки.
— Беглый огонь! — тем же надрывным голосом скомандовал Любимов и, озаряемый багровыми вспышками выстрелов, стоял, всматриваясь расширенными глазами в густой мрак, и кричал, взмахивая, как крыльями, широкими полами плаща.
Он напоминал печальную черную птицу, и голос его был тревожным криком летящих поздней осенью журавлей.
При вспышках выстрелов на мгновение освещались гребни волн и седое, вспененное море.
Любимов, смотря туда, где был неизвестный остров, не видел, как, вскинутые на верхушки валов, одна за другой скрылись в темноте две шлюпки.
Он долго стоял, перегнувшись через мостик, и кричал:
— Огонь! Беглый огонь!
Любимов не слышал того, что орудие давно уже смолкло, а когда оглянулся, то не увидел ни вахтенных, ни штурвальных.
Он с изумлением протер глаза и крикнул в пространство:
— Свистеть боцмана!
Ему ответил порыв ветра, заставивший качнуться весь корпус «Грифа». Целый дождь тяжелых и крупных капель холодной воды брызнул на него, волна ударилась о корму и, перевалившись через борт, побежала по палубе и сквозь якорные амбразуры вылилась в море. Шуму воды и свисту ветра откуда-то, будто из глубины океана, вторил крик людей. Полный отчаяния, смертельной тревоги и безнадежного призыва, он казался страшным, и даже Любимов не мог его слышать без содрогания. Он заткнул пальцами уши и стоял бледный, потерявший способность соображать и действовать.
Он ждал, что сейчас из-за борта выползут из холодной пучины злые, отвратительные чудища, обхватят его цепкими и мокрыми руками, утащат вглубь проклятой бухты и замучат среди неведомых никому камней и пустынных отмелей.
VI
Плен
Любимов вздрогнул и хотел бежать, когда рядом с ним появилась черная тень.
— Останьтесь! — послышался угрюмый, дрожащий от волнения голос. — Теперь поздно бежать. Вы не хотели уходить тогда, когда я требовал этого. Теперь же вы в моих руках!
— Кто вы? — спросил его, цепенея от невольного страха, Любимов.
— Властитель моря льдов! — торжественным голосом протянула тень. — Властитель земли и всего мира, если бы только я пожелал. Но мне противна ничтожная земля, и постыл мне однообразный, глупо мятущийся и нелепо ползущий куда-то к неведомому концу мир! Я бы мог уничтожить всех и все, но я устал… Ненавидеть, только ненавидеть тяжело… А любви нет… нет…
— Вы… — начал Любимов, но тень прервала его и страстно зашептала:
— Я вам все скажу, все… Я велик и могуч!.. Все мне подвластно: бури, грозы и море… Жизнь и смерть несет мой мозг. И было бы на земле великое счастье, когда я отдал бы людям все, чем полна моя душа, чем жил мой ум! Но для этого надо было дать радость сердцу, озарить жизнь мою светом счастья. А где они? Первые вспышки чувства, юношеская любовь моя были осмеяны, осквернены… Для той, которую избрала любовь моя, я был посмешищем, презренным негодяем. И я мстил, я буду мстить!
Человек, стоящий рядом с Любимовым, говорил это странным голосом. Казалось, что говорит не он, но кто-то стоящий позади его.
— Вы — командир брига «Ужас»? — прошептал Любимов.
— Я сам — ужас… — словно сообщая важную тайну, также зашептал тот. — Ужас отчаяния перед ненужной жизнью, ужас злобы и ненависти, ужас презрения…
Он замолчал и стоял мрачный, готовый к неожиданным, внезапным решениям и могучим порывам.
Силин думал о чем-то и, видимо, колебался. Потом он поднял голову и сказал:
— Вас покинула команда. На двух шлюпках они плыли, борясь с волнами, на север, но я перерезал им путь… и…
— Что дальше? — спросил, впиваясь в него глазами, Любимов.
— Они пошли ко дну… — мрачно докончил Силин и пронзительно свистнул.
В разных местах вспыхнули огни, и из мрака выступили фигуры матросов в желтых плащах, освещенные трепетными огнями факелов.
— Вы арестованы! — сказал командир брига «Ужас» и прикоснулся к плечу Любимова. — Почему вы не застрелите меня? — неожиданно спросил он, наклоняясь и заглядывая ему в глаза.
— Не могу! — ответил Любимов. — Не знаю, почему, но не могу!.. Может быть, я боюсь вас…
Силин пожал плечами и крикнул вниз:
— Кто остался на пароходе? Привести всех на бак!
Вскоре на баке стояли Любимов, профессор Туманов, Сванборг и старый боцман. Матросы с брига «Ужас» зорко следили за каждым их движением.
— Господа, вы — мои пленники! — сказал Силин, нервно передернув плечами. — Вы меня можете спросить, почему я не пустил вас ко дну, хотя ежеминутно имел эту возможность? Я не скрою от вас, что у меня самого несколько раз зрело решение утопить вас с вашим пароходом, но в конце концов я пришел к другому заключению. Вы совершите на «Ужасе» переход из Хайпудырской губы до Шпицбергена и будете свидетелями того, что сделали люди с таким человеком, как я!
Он, крепко ступая по палубе, прошелся вдоль бака и вдруг, круто повернувшись на каблуках, вплотную подошел к Туманову:
— Стыдитесь, вы… человек науки! Стыдитесь! Разве я не видел вашей подозрительности, вашей трусости передо мной, всегда вникавшим в природу вещей и явлений? Вы опасались конкуренции, и как вы были рады, когда я увлекся вашей дочерью и забросил для нее науку! Когда же вы окончили свою работу, вы, только вы подсказали ей, что я опасен и способен на все дурное. Я не знаю, что вы еще наклеветали на меня, но вы вселили в любимой мною девушке отвращение ко мне!..
Он отошел от академика и, остановившись в нескольких шагах, смерил его с ног до головы холодным, полным ненависти взглядом. Потом он низко опустил голову и что-то обдумывал, но через мгновение поднял плечи и выпрямился, словно сбрасывая с себя большую тяжесть, и уже на ходу отдал приказ:
— Вести за мной!
По спущенному трапу все перешли на стоящую у самого борта большую моторную лодку. Она была окрашена в серо-голубой цвет и даже вблизи была похожа на глыбу тающего, потемневшего полярного льда.
Когда все разместились, Силин порывистым движением повернул рычаг — и над головой сидящих захлопнулся железный свод. Тотчас же послышался стук работающей машины, и от быстрого движения винта содрогалось все судно.
— Стой! — скомандовал кому-то невидимому в темноте Силин, и лодка остановилась.
Когда был убран железный свод, глазам присутствующих представилась грозная картина.
Вдали, вскидываемый волнами, плыл «Гриф». Огонь уже вырывался из иллюминаторов и лизал мокрые мачты и снасти, а когда он, высушив их, побежал по реям и стеньгам, из трубы с глухим гулом вырвались клубы освещенного огнем дыма, и все сразу стихло и погасло.
По пустынному заливу бежали лишь холодные волны и бились и шипели кругом.
VII
На бриге «Ужас»
Еще ночной мрак не рассеялся, и только на востоке прорезалась едва заметная полоса зари, да облака понизу стали светлее и быстрее мчались бесконечными вереницами, когда лодка опять остановилась.
Когда мрак перешел в сумерки, Любимов с носа судна внимательно осмотрел море. Там, где два часа тому назад стоял «Гриф», виднелись широкие паруса брига. Пароход исчез, а парусник уничтожал последние следы его.
Заглушенные расстоянием, слышались далекие, раскатистые взрывы, и кое-где вздымались столбы воды и клубы пара и дыма.
За работой брига следил и Силин. Он приказал зажечь прожектор и, когда яркий белый сноп света побежал по темному еще морю и вдруг нащупал и осветил белые, как крылья лебедя, паруса, на «Ужасе» произвели маневр, и он плавно понесся на сигнал.
В этот миг на носу прогремел выстрел и раздался гортанный, непонятный крик стоящего здесь матроса.
Сбежавшиеся увидели Любимова. Он лежал ничком, собрав в бесформенный ком свое большое и сильное тело, и зажимал рукой кровь, бившую из сквозной раны в шее.