— Нет-нет, деточка, — быстро проговорила она, шмыгая носом, — на вас я никаких обид не держу. Да я ведь и раньше только хотела подсказать вам, как у нас тут жизнь устроена. Чтобы вы побыстрее освоились.
— А кто же Вас тогда огорчил? — снова спросила я, улыбнувшись против воли — настолько отличались ее слова от обычных едких замечаний.
— В жизни я не думала, — запричитала она, сглатывая свежий прилив слез, — что старые знакомцы такую свинью мне подсунут! По судам меня против вас таскать — дожилась на старости лет до позора!
— Против нас? — растерялась я. — Да за что?
— Вот и я этой, из собеса, сказала, что не за что! — нервно закивала она головой. — Я ей так и сказала, что напраслину кто-то возвел, да еще и анонимно, а я к вам никаких претензий не имею — душа в душу живем! Сейчас вот и к Озимовым наверх ходила, и к Сидельцевым внизу — никто не признался. Еще и посмеялись надо мной — надо, мол, пользоваться, раз уж государство за меня горой встало…
Она уже совсем не на шутку расстроилась, и мне пришлось завести ее к себе домой, чтобы чаем напоить и хоть как-то успокоить. За чаем мы разговорились. Она уже давно жила одна — муж умер, сын уехал, как только подвернулась возможность поработать заграницей, и так и осел там: женился, дети появились, если и навещал ее один раз в несколько лет, и то хорошо.
Я вдруг вспомнила, как точно также проводила в одиночестве почти все свои вечера — еще до того, как узнала о своем ангеле. Тоскливо мне нечасто было, но все же — насколько лучше стала моя жизнь, когда он материализовался. Я уверила ее, что все это дело выеденного яйца не стоит, и что горевать ей совершенно незачем — не в глухом лесу все же живет, а среди людей, вот и мы ей всегда поможем, если нужно будет, и на чай к нам в любой день зайти можно, если поговорить с кем-нибудь захочется…
— Ох, спасибо тебе, деточка, — окончательно расчувствовалась она, — и прости меня, старую, если что не так… Я-то с первого взгляда увидела, что вы — люди порядочные: и ты такая приветливая, и муж у тебя заботливый…
Я поняла, что, раз уж она на «ты» перешла, то уже прочно перевела нас с ангелом в категорию добрых соседей. Вот говорила же я ему, что со временем все образуется!
Одним словом, когда он вернулся, я как раз провожала нашу старушку к ее двери, снова и снова повторяя ей, что мы всегда рядом и готовы помочь.
Он, конечно, удивился. Но я не стала сразу рассказывать ему, что мне удалось, наконец, установить добрососедские отношения в нашем новом доме. Во-первых, я видела, как ему не терпится похвастаться результатами своего дня. Во-вторых, мне не хотелось, чтобы все величие достигнутой мной победы осталось незамеченным на фоне его восторгов по поводу машины. В-третьих, я пообещала бабушке, что помогать ей будем мы — а к этой мысли моего ангела явно нужно было подготовить.
Именно поэтому я отложила этот разговор до следующего дня, а пока отправилась с ним знакомиться с его приобретением. Машина мне понравилась — она оказалась небольшой, даже с виду юркой, и очень уютной внутри. Она напомнила мне задиристого щенка, припавшего носом к земле и умильно поглядывающего на тебя снизу вверх. На переднем сидении мне сразу же захотелось сесть бочком и ноги под себя подтянуть…
Еще больше мне понравилась поездка на работу на следующее утро. Мало того, что я смогла собраться спокойно и даже с ленцой — мой ангел вышел раньше, чтобы машину прогреть — так и потом двадцать минут, развалившись в теплом салоне, ни в какое сравнение с нашей обычной тряской в метро и маршрутках не шли. Я бы не прочь и подольше ехать… Сначала, честно говоря, я побаивалась, но этот невыносимый ангел и за рулем оказался, как в своей тарелке. Так же, как и на коньках. И в реке. И в морском бое с Олежкой в бассейне. И вообще во всем, что он делал!
Рассердиться мне не удалось — уж больно уютно было.
К нашей старушке он вернулся сам — по дороге домой. С таким видом, словно не вчера, а сто лет назад впервые за руль сел — небрежно держась за него одной рукой, второй в это время поправляя зеркало заднего обзора и повернувшись при этом ко мне. А я только расслабилась, намереваясь после рабочего дня хоть двадцать минут насладиться мягким креслом. Пришлось одернуть его, чтобы от дороги не отвлекался — отец всегда говорил, что управление автомобилем требует неукоснительного внимания, поэтому мне за рулем делать нечего.
Всю историю я рассказала ему вечером, после ужина в качестве дополнительной защитной меры. И сработало! Он не только согласился со мной, что одинокому человеку трудно живется (еще бы — самому три года не с кем и словом перекинуться было, пока я его в нормальную жизнь не вытащила!), но и охотно закивал, когда я робко предложила ему помочь бабушке (ведь с машиной-то за покупками ездить — вообще нечего делать!). А под конец, когда я упомянула, что единственный близкий ей человек Бог знает, где находится, даже нахмурился — вспомнил, наверное, как нам тяжело было вдалеке друг от друга, когда его начальство на разбирательства вызывало.
По-моему, он даже вспомнил, из-за чего его вызывали — я вообще в последнее время заметила, что к работе он стал относиться намного серьезнее. Вот и на следующий день он все утро меня подгонял, чтобы быстрее собиралась, и возле офиса высадил меня и сразу же уехал — без всяких там глупостей на прощание, хотя мы и чуть раньше приехали. Меня это, не скрою, более чем устроило. После обеда я должна была идти к врачу, о чем, разумеется, не имела ни малейшего желания сообщать ему — чтобы паника раньше времени не началась. К концу рабочего дня вернусь — он ничего и не узнает. До вечера. Главное — уходить уверенно, чтобы Тоша подумал, что он в курсе…
После посещения врача я поняла, что ни на какую работу не вернусь. Все равно сейчас от меня толку никакого не будет — я ни о чем думать не могу, кроме как… У меня опять перехватило дыхание. Я бы с Галей сейчас поговорила, или со Светкой, но не на работе же! И потом — я просто обязана ему первому сообщить! А затем, когда мне удастся его реанимировать, можно и всем остальным… Вот и родители на выходные пригласили…
Махнув рукой на все последствия, я поехала домой. Подумаешь — одним шквальным порывом больше! У меня для него в ответ смерч имеется. Звонить ему я не стала — он все-таки на работе, еще додумается все бросить и за мной примчаться. А так — подъедет, как обычно, после работы, узнает, что я ушла (мало ли — вдруг у меня голова разболелась!), и поедет себе спокойно домой. Главное — чтобы спокойно, в свете предстоящего потрясения.
Когда он вечером ворвался в дом, я сразу поняла, как с моей стороны глупо было даже думать о каком бы то ни было покое — рядом с этим… ненормальным… психом. Я сидела на кухне, нежась в ощущении пришедшего ко мне удивительного чуда, когда на меня надвинулось нечто такое, рядом с чем мой тщательно подготовленный смерч показался мне летним сквознячком. Ну, почему, спрашивается, почему он неделями мне на работу не звонил — и именно сегодня я ему вдруг срочно понадобилась? И Тоша, конечно, тут же все ему и выболтал. А я еще и телефон забыла после врача включить — а кто бы, скажите на милость, на моем месте об этом не забыл?
Пришлось сразу признаваться, что я ходила к врачу — я поняла, что любые подготовительные мероприятия приведут только к тому, что он меня сейчас опять начнет из-за стола выдергивать и трясти, как грушу. Что, согласитесь, было бы совсем некстати.
И опять самое простое решение оказалось самым результативным. Удалось мне таки вызвать этот смерч — только он на меня-то и налетел. Трясти он меня на этот раз не стал, но в плечи вцепился так, словно — если бы я действительно упала — в этом моя вина была. Ну, разумеется, я должна была в его отсутствие где-нибудь свалиться! И все кости себе переломать! И домой меня на «Скорой» доставили. И к стулу привязали, чтобы я своего единственного спасителя в безопасной неподвижности дожидалась.
Ах, ему моих слов недостаточно, что я себя отлично чувствую! Ну, понятно, откуда же мне, бестолковой, знать. Нас же мнение специалиста интересует. Вот и хорошо, что я ему раньше ничего не сказала — пусть теперь только попробует заикнуться, что такого быть не может!
Без дальнейших проволочек (я хотела его подготовить!), я сообщила ему, что у нас будет ребенок.
Вот есть все же справедливость на белом свете! И насколько все-таки права была Марина, когда говорила, что абсолютно уверена в моей силе и твердости! Отскочив от меня, словно от непоколебимой стены, ураган обрушился — наконец-то — на него, стукнув его, как положено, сорванной где-то крышей прямо по голове. Со всей силой разгулявшейся стихии. Он плюхнулся на стол и, не отпустив моих плеч, уставился на меня с подходящим контуженному выражением — но опять сверху вниз.
Вот не будет этого! Я встала. Так лучше — так он смотрит на меня снизу вверх и за плечи мои держится… только для того, чтобы окончательно не свалиться. А я буду снисходительно и терпеливо дожидаться, пока он в себя придет…
— Еще раз, — помотал он головой, слишком быстро придя в себя.
— У нас будет ребенок, — повторила я.
— Ты уверена? — спросил он с каким-то странным выражением.
— Тебя, по-моему, мнение врача интересовало, а не мое, — сухо заметила я.
— И тебе врач об этом сказал? — продолжал допытываться он. — Ты точно помнишь, что тебе врач сказал?
Мне очень захотелось, чтобы ураган сорвал где-то там не одну, а две крыши, с интервалом где-то в пять минут, и чтобы сейчас эта вторая крыша, согласно закону земного тяготения…
— Дай-ка подумать… — Я старательно нахмурилась. — С работы я сегодня точно раньше ушла… По-моему, для того, чтобы в поликлинику сходить… Да-да, определенно, там какие-то люди в белых халатах ходили! И с одним из них я говорила… Мне кажется, что довольно долго… Мне, правда, трудно было сосредоточиться, меня больше отключенный телефон волновал… И, вроде, он что-то такое упомянул… Возможно, я не придала большого значения его словам, поскольку сама уже давно об этом догадывалась…
— Что значит — давно? — заорал, как и следовало ожидать, он.
Я небрежно пожала плечами, сбросив с них заодно его руки.
— И мне… ни полслова… — выдавил он из себя.
Слава Богу! Сцена вернулась именно к тому сценарию, который я себе и представляла.
— Чтобы ты мне на месяц раньше эту истерику закатил? — перешла я в заранее продуманное нападение.
— На месяц? — снова задохнулся он, и вдруг схватил меня за талию и начал медленно поворачивать меня то вправо, то влево, старательно разглядывая меня в профиль.
— Ну, и что ты там увидел? — насмешливо спросила я.
— Ничего! — на лице у него появилось такое обиженное разочарование, что я расхохоталась.
— Хотела бы я знать, что ты хочешь увидеть в семь недель? — спросила я, утирая слезы.
— А когда? — выдохнул он с жарким любопытством.
— Ну, наверно, еще с десяток подождать придется, — неуверенно предположила я.
— Да? — Он вздохнул. — Ну, ладно…, - и затем притянул меня к себе, прижавшись щекой к моему животу и напряженно прислушиваясь к чему-то.
— И для этого еще рано, — усмехнулась я, обхватив руками его голову и еще крепче прижимая ее к себе.
В этот момент в животе у меня заурчало.
Его словно током подбросило — и на лице вновь замаячила тяжелая грозовая туча. Господи, а сейчас что такое?
— Ты когда в последний раз ела? — прорычал он.
— Утром, по-моему, — честно ответила и в очередной раз пожалела об этом.
— Как утром? — заорал он. — Как утром?! Ты должна принимать пищу каждые несколько часов, понемногу — мне Тоша рассказывал…
— Тебе Тоша рассказывал? — фыркнула, не выдержав, я. — А может, я лучше Галю послушаю? Или Светку? Или, еще лучше, врача? Может, я сама у них выясню, какую мне жизнь теперь вести?
— Света уже ничего не помнит, — безапелляционно заявил он. — А Гале самой постоянно напоминать приходится о режиме — мне Тоша расска… Неважно. А вот насчет врача — это ты правильно сказала. В следующий раз вместе пойдем.
— Что? — Я попыталась отстраниться. — Ты, что, опять каждый мой шаг собрался контролировать?
— Татьяна… — Он повернул голову и глянул на меня — снизу вверх, но с таким неистовым выражением, что ему даже нависать надо мной не потребовалось, чтобы я замерла.
— Ты же знаешь, — тихо и напряженно проговорил он, — что важнее тебя у меня ничего на земле нет. И не на земле тоже, — добавил он, смешно дернув носом. — Без тебя у меня здесь жизни нет. И не было — так, только одна работа. В тебе — смысл… всего этого, — он неопределенно повел вокруг себя рукой. — А теперь у меня два смысла жизни есть, — вдруг завопил он торжествующе, вскочив и притянув меня к себе, — две цели, две причины, два источника сил! И все они — в тебе, — тихо пробормотал он куда-то мне в волосы.
Уткнувшись носом ему в грудь, я не знала, что сказать. Такого я еще ни разу не слышала! Он говорил мне много красивых слов, сумасшедших слов, слов, от которых у меня конечности отнимались — особенно, когда в первый раз из своих заоблачных высот вернулся, и после свадьбы, и когда мы в первый раз после нее помирились, и после Нового Года, но такого… Что прикажете отвечать на простое и неприхотливое заявление, что в тебе скрыт смысл всей его жизни? Только и остается, что лицом к груди прижаться, чтобы не оторвал, чтобы не увидел, как оно горит — от смущения и удовольствия, и главное — чтобы не переставал говорить…
— Вот поэтому, — вновь послышался у меня над головой его голос, и по изменившемуся тону я поняла, что он сейчас продолжит говорить не совсем то, что мне и дальше хотелось бы слышать, — я очень прошу тебя — не злись, если я о чем-то буду тебе напоминать. Не злись, если я постоянно буду у тебя спрашивать, как ты себя чувствуешь. Не злись, если тебе покажется, что я слишком сильно тебя опекаю. Договорились?
Я неопределенно мотнула головой. Если бы речь шла о том, чтобы с ним не ругаться — тогда еще куда ни шло, но не злиться — это, знаете ли, просто нечестно. Сам-то даже и не заикнулся о том, что не будет больше на меня орать. И пусть даже и не думает потом меня к стенке припереть — когда голова у тебя плотно прижата к чьей-то грудной клетке, очень трудно утвердительный кивок от отрицательного рывка отличить.
К сожалению, то ли он мысли мои услышал (то-то ухом к голове изо всех сил прижался!), то ли уже успел изучить меня… немножко, но в голосе у него вдруг появилось безотказно действующее на меня мурлыканье.
— И самое главное, — вкрадчиво проворковал он мне на ухо, — я тебя прошу, я тебя просто умоляю… на коленях, — он придвинул ногой стул и стал-таки, подлец, на него на колени, не опустившись ни на миллиметр, — ничего больше от меня не скрывать. Я и так с ума схожу, когда не знаю, что с тобой происходит. И никуда больше сама не ходи, и телефон не отключай… — Похоже, он решил выжать из ситуации все, что только можно. — Обещаешь?
— Угу, — пробормотала я, зная, что наступит день, когда я прокляну себя за этот короткий звук. Но иначе список его требований мог оказаться куда длиннее…
Ужин он приготовил сам, велев мне не подниматься со стула. Во время подготовки к трапезе он несколько раз поинтересовался, не хочется ли мне чего-нибудь особенного. После нее он — «Без разговоров!» — отправил меня в ванную умываться, сказав, что посуду сам пока вымоет. После чего он чуть было не потащил меня спать — в девять часов! — заявив, что поскольку я сегодня полдня на ногах провела, мне срочно требуется восстановить силы. Я возмутилась, что еще не так давно куда больше времени на ногах — по дороге на работу и с нее — проводила, и в конечном итоге мы отправились смотреть телевизор. Если это можно так назвать. Он беспрестанно щелкал пультом, перескакивая с одного фильма на другой и заявляя при этом, что сцены жестокости и насилия мне сейчас противопоказаны. И перед сном еще каждые десять минут спрашивал, достаточно ли мне удобно…
У меня появилось ощущение, что на моем горизонте появились смутные облачка осложнений.
К концу недели они превратились в темные, мрачные тучи.
Разумеется, первыми в списке посвященных — после моего ангела — стояли родители. Но я как чувствовала — решила отложить оглашение великой новости до выходных. Все равно нас пригласили отмечать покупку машины — вот сразу и отпразднуем… дважды.