Я с удовольствием восприняла его слова как совет мудрого и всезнающего ангела.
Но он вдруг начал усердно спроваживать меня спать.
И когда это ему к своим психологическим сеансам готовиться нужно было, хотела бы я знать?
Похоже, опять врет. Есть у него все топографические данные — он просто хочет из них карту особо пересеченной местности составить. Да еще и в верхах ее утвердить, чтобы Марина не смогла его на чистую воду вывести. Решил, небось, сразу, по свежим следам выпросить у начальства, чтобы меня ни по чьему ходатайству в состав участников не включали. Не выйдет. Пойдет спать вместе со мной. А я потом прикинусь, что меня быстро сморило, и как только он вышмыгнет из спальни и устроится где-то с подозрительно отрешенным лицом… Они, надо понимать, тоже заинтересуются, почему связь внезапно прервалась. Одним словом, будем мы таки сегодня еще раз чай пить.
Но он оказался упорнее меня. Или целый день на свежем воздухе сказался — я и сама не заметила, как отключилась. К счастью, не полностью — аварийная система подсознания осталась в строю, разбудив меня где-то под утро.
За окном уже серело, и я сразу увидела, что его половина кровати пустует. Он, что, сбежал к своим? Решил, что личное присутствие больший вес его просьбе придаст? Когда он и эту земную особенность успел подметить? И с какой это стати он наши правила против нас же себе на пользу применяет? Я заворочалась, размышляя, подождать ли его возвращения или устраивать скандал прямо сейчас. Диспетчерская служба у них, наверно, тоже круглосуточно работает…
Послышались шаги. Я замерла, старательно дыша — ровно и размеренно. Сквозь узенькую щелку между веками правого глаза я увидела, что он осторожно зашел в спальню, склонился надо мной, напряженно прислушиваясь…. и через минуту на цыпочках вышел в коридор.
Выждав некоторое время (никогда оно еще так долго не тянулось!), пока он углубится, как следует, в беседу с… вот здорово было бы, если бы со Стасом, но, наверно, не с моей удачей, я беззвучно сползла с кровати и мелкими шажками выбралась в коридор. Там я остановилась, затаив дыхание и пытаясь на слух определить, где он устроился. Вот-вот — короткими перебежками, и осмотреться. На кухне, должно быть, или на балконе — там и окна открыты, ничего приему сигнала не помешает.
Он оказался на кухне. И от открывшейся там моему взору картины я замерла на пороге, как вкопанная. Он йогой по ночам занимается? То-то у него все с первого раза, играючи, получается! Да нет, не похоже — судя по выражению его лица. Оно не было ни самодовольно-расслабленным, как во время наших совместных занятий, ни сосредоточенным, как я ожидала — оно было откровенно озадаченным, со страдальчески сведенными бровями и почти трагической складкой в уголках губ. Хм. Похоже, его обращение встретило совсем не тот прием, на который он рассчитывал. Пожалуй, и я вмешиваться не стану, чтобы не явиться той самой ложкой дегтя, испортившей целую бочку неприятия небесными высями… чего бы там он им ни предлагал.
Утром я небрежно поинтересовалась, чем он ночью на кухне занимался. Он вздрогнул и спросил, что я имею в виду. Поскольку я и сама частенько пользовалась тактикой ответа вопросом на вопрос, я сразу поняла, что он тянет время в поисках очередной приемлемой для меня сказочки, если уж его просьба максимально ограничить меня не встретила небесного одобрения. Я детально пересказала ему результаты своих ночных наблюдений, внимательно следя за мельчайшими переменами в выражении его лица.
Осознав, видимо, что ему никак не удастся выдать описанную мной сцену ни за сладкий сон (его версия), ни за кошмар (моя поправка), он горестно вздохнул и признался, застенчиво отведя в сторону глаза, что ночью ему не спалось, и он решил расслабиться с помощью уже хорошо известной нам техники йогов.
— Ну и как, — насмешливо спросила я, — на этот раз удалось добраться до источника космической энергии?
Он как-то странно повел плечами и, чуть вздернув бровь, ответил:
— Ну, зачем же? Мне ведь не заряжаться нужно было, а наоборот — успокоиться.
На этом разговор и закончился — хотя я ни секунды не сомневалась, что обращался он мыслию в выси отнюдь не за ощущением благодатного покоя, доказать это у меня не было ни малейшей возможности.
От Марины новостей не поступало — по крайней мере, мне. И мой ангел неустанно привлекал мое внимание к этому факту всякий раз, когда мне случалось хоть заикнуться о возможных сценариях реализации ее планов. Тоша тоже явно меня избегал. В офисе он был постоянно занят — причем с таким видом, словно мыслями находился за тридевять земель от него. А перед обедом и в конце рабочего дня он исчезал с такой скоростью, как будто прямо за столом в невидимость переходил. Видно, и он уже на земле омужчинился — и тот мой с ним разговор о Гале оказался преждевременным тараном. Придется и здесь ждать, пока его сознание мой полувопрос-полупредложение в его собственное решение загримирует. А жаль — до сих пор с ним все проблемы намного быстрее решались, создавая достойный подражания пример для других… ангелов.
Скрипя зубами, я занялась единственным оставшимся в пределах моей досягаемости объектом — Ларисой. Вернее, смягчением отношения нашего офиса к ней — в надежде, что ее все-таки как-то потерпят до момента моего возвращения.
Лично мне за все это время она ни разу не дала ни малейшего повода для резкости, поэтому мне не составило большого труда изобразить дружелюбное расположение, вводя ее в курс всех деталей нашего делового общения с Франсуа. Разбиралась она в них с тем же энтузиазмом и благодарным блеском в глазах, которые отличали ее в самом начале работы у нас, и мое дружелюбное расположение вскоре приобрело характер вполне искреннего.
Я даже с неохотой призналась себе, что начинаю испытывать к ней жалость. В конце концов, она ведь не из личной зловредности отравляла у нас атмосферу — у нее работа такая. Ведь не испытываем же мы ненависть к работникам вредных производств, хотя они всеобщий воздух загрязняют. Наоборот — они у нас сочувствие вызывают, поскольку первыми подвергаются воздействию ядовитых веществ.
Вначале ребята поглядывали на меня с удивлением, но я ежедневно вслух подчеркивала, насколько важно для нас сотрудничество с Франсуа и что поставить его под угрозу не должна ни некомпетентность, ни самоуверенность, ни какие бы то ни было личные настроения. Лариса с готовностью кивала и задавала вопросы. Дельные. Ребята успокоились, я тоже. Франсуа получит подготовленного переводчика, Сан Саныч — подготовленного переводчика и толкового менеджера в одном лице, коллектив — передышку от наскоков Ларисы, которой придется совмещать две должности. А к ее личным качествам вернемся через годик с небольшим.
Вот так и подошел мой последний день в офисе. Ощущение было какое-то странное: умом я понимала, что довольно долго здесь не появлюсь, но трепета, как перед обычным отпуском, никак не возникало. Когда знаешь, что у тебя впереди всего пара недель свободы, очень хочется каждый день из них за три прожить. Причем в полной уверенности, что вернешься потом на родное рабочее место, похвастаешься отдыхом, узнаешь все новости (благо, радикально за такое время ничего не успеет измениться) и заживешь вновь обычной привычной жизнью.
Я же понятия не имела, когда вернусь и, главное, сюда ли — оттого, наверно, у меня как-то щемило на сердце. И, кроме того, эта работа никогда не была для меня простым источником средств к существованию, а в последнее время она настолько тесно переплелась с моей личной жизнью, что у меня возникло ощущение, словно посреди увлекательного фильма у меня свет отключили. Жди теперь, пока тебе кто-то из знакомых расскажет, что там дальше случилось. И даже если ни одной детали не упустит, все равно — совсем не то, как если бы своими глазами увидеть.
Мне устроили прощальный обед и наговорили кучу смешных и трогательных слов. Прощались со мной по-разному.
Сан Саныч — с обреченным смирением вынужденного заделывать брешь в штатном расписании руководителя, потерпевшего поражение в противостоянии с гражданином, призванным приветствовать увеличение численности народонаселения страны.
Ребята — с болезненным оживлением компании единомышленников на проводах решившего попробовать себя в другой области приятеля.
Тоша — с угрюмой подавленностью единственного оставленного на последней стоянке для обеспечения координации действий члена экспедиции к жерлу проснувшегося вулкана.
Лариса — с плохо скрытым возбуждением лейтенанта, узнавшего из верных источников об уже подготовленном приказе о присвоении новых званий в связи с переводом всех старших офицеров в другую часть.
Я же старательно представляла себе вольную, безмятежную жизнь, в которой каждый день у меня будет, как выходной.
В понедельник я по привычке подскочила ни свет, ни заря и очнулась лишь в ванной, где меня настиг удивленный вопрос моего ангела: «Ты куда собралась?». Идти назад в кровать как-то неудобно было, пока он энергично и деловито, как всегда, на работу собирался. Да и завтрак потом самой разогревать не хотелось. В результате в полдевятого утра я осталась одна дома — с огромным количеством свободного времени на руках и полным отсутствием планов, чем его занять.
Первой возникла мысль об уборке. В самом деле — в кои-то веки можно спокойно, не спеша, привести дом в порядок, не мучаясь осознанием того, что безвозвратно утекают драгоценные минуты короткого выходного.
Не прошло и часа, как я обнаружила, что уже совершенно отвыкла убирать в одиночестве. Мой ангел всегда умудрялся так рационализировать этот процесс, что и время не замечалось, и усталость накапливаться не успевала. А его квартирой я вообще никогда сама не занималась. И потом — уборка с ним всегда превращалась в некое соревнование, и мы постоянно обменивались шутливыми замечаниями, подогревающими стремление выйти в лидеры. Теперь же в доме, как в школе летом, стояла какая-то непривычная тишина, которая очень скоро начала действовать мне на нервы.
Я принялась строго отчитывать себя за детские фокусы — вслух, благо, рядом никого не было, чтобы указать мне, что беседы с самим собой никогда не были хорошим признаком — и дело пошло веселее. К вечеру я была твердо уверена в существовании всех необходимых частей своего тела, хором заявляющих мне об этом факте ноющими и тянущими ощущениями, но достигнутый результат вызвал во мне прилив гордости. Глянув на часы, я поняла, что вполне успею и ужин моему тяжко трудящемуся ангелу приготовить.
В самом разгаре этого благородного начинания он и вернулся домой.
Не успела хлопнуть входная дверь, как он уже оказался на кухне, подозрительно втягивая носом воздух.
— Ты что делаешь? — озадаченно поинтересовался он.
— Ужин, — гордо ответила я, оторвав на мгновенье взгляд от плиты.
— Угу, — невразумительно промычал он, и вздохнул. — Ну, иди и отдохни, я сам все закончу.
— Что такое? — возмутилась я.
— Татьяна, мы же оба с тобой прекрасно знаем, что готовить ты не умеешь, — терпеливо объяснил он. — Так что оставь это дело мне — мне совершенно не улыбается каждый день за новыми продуктами бегать.
— Да я же все точно так, как ты делала! — растерянно воскликнула я.
— Правильно, — согласился он со своей обычной, доводящей меня до бешенства снисходительностью. — Но если меня поставить ремонт делать — с детальной инструкцией — у меня все равно ничего не выйдет. Или посадить твоими переводами заниматься — я через полчаса взвою. Так что давай — каждый своим делом заниматься будет.
От признания хоть каких-то моих способностей обида поуменьшилась, но я все равно вышла из кухни, не сказав больше ни слова. Из принципа. Мог бы и спасибо сказать за желание встретить кормильца горячей пищей.
Через полчаса он позвал меня за стол, и мне пришлось признать (мысленно, конечно), что лучше ему и дальше оставаться единственным кормильцем семьи. Мне показалось, что он старательно замаскировал все мои усилия всяческими соусами с приправами, но то, что оказалось под ними, отдавало горечью разочарования, вызванного в благородных дарах природы столкновением с варварским обращением.
— Ну, и как ты день провела? — спросил он, отвлекая меня от самоуничижительных выводов.
— Убирала, — буркнула я, приободрившись от возможности поправить слегка пошатнувшийся уровень самооценки.
— Что ты убирала? — замер он с наполовину поднесенной ко рту вилкой.
— Квартиру, — скромно ответила я, не желая выпячивать свой главный в тот день геркулесов подвиг.
Он медленно обвел глазами кухню и даже привстал, чтобы выглянуть на балкон. Ну, кто бы сомневался, что его порядок в этом месте в первую очередь заинтересует!
— Ты, что, и окна мыла? — В голосе его прозвучало такое потрясение, что я почувствовала умиротворение — действительно, каждому свое.
— Естественно, — небрежно бросила я, дернув плечом.
— Татьяна, у тебя совесть есть? — тихо поинтересовался он, вперившись в меня тем самым взглядом-крючком, сорваться с которого мне еще никогда не удавалось.
— При чем здесь совесть? — огрызнулась я, рефлекторно вскидывая подбородок. Чтобы он дрожать не начал.
— А при том, — рявкнул он, наконец, — что могу я на работу спокойно ездить? Без того, чтобы каждую секунду волноваться о том, что ты здесь творишь? А если бы что случилось, что бы ты здесь сама делала?
— Можно подумать, я в первый раз сама убирала, — фыркнула я, немного успокоившись. Если орет — значит, самое страшное уже позади.
— Здесь — да, — отрезал он. — В таких объемах — да. В твоем положении — да! Тебе зачем отпуск дали? Чтобы отдыхать, сил набираться — а ты чем занимаешься?
— Да что же мне делать? — Я решила, что и сама уже могу без особой опаски на крик перейти. — Целый день! На диване, что ли, валяться? Подушкой вышитой для украшения?
— Валяйся, — великодушно повел рукой он. — С книжкой. Ты же вечно жаловалась, что тебе и почитать-то некогда!
— Я не могу восемь часов подряд читать, — натянуто произнесла я.
— Телевизор посмотри, музыку послушай, да вон — хоть на компьютере поиграй, — принялся он швырять мне под нос предложения, словно Дед Мороз — подарки из мешка. — Поспи днем, пойди погуля… Нет, — тут же перебил он самого себя, — гулять лучше вечером — не так жарко, и воздух свежее.
Я упрямо молчала. Не хватало еще, чтобы он мне начал распорядок дня на каждый день оставлять, как в пионерском лагере.
— Так, чувствую, придется мне, как Тоше, каждый час звонить, — правильно истолковал он мое молчание. — А я-то думал, что тебе, в отличие от Гали, не придется объяснять, почему мне так тревожно тебя одну оставлять.
— Я трубку брать не буду, — торжественно пообещала ему я.
— Тогда я буду вынужден приехать, — тут же отозвался он с нескрываемой угрозой в голосе.
Больше я с ним в тот день не разговаривала. И спать раньше пошла — в ответ на настоятельные просьбы всех мышц и суставов.
На следующий день я действительно пожалела о своем трудовом энтузиазме. Нужно было эту уборку растянуть — желательно, хоть на недельку. Делать было совершенно нечего! Как я ему и говорила, почитать мне удалось не больше часа — ровно столько, сколько я себе обычно перед сном с книжкой поваляться позволяла. Не привыкший к более длительной роскоши горизонтального положения организм недвусмысленно потребовал перехода к более активному виду деятельности.
По телевизору какую-то совершенную ерунду показывали — ну, понятно, более интересные передачи у них на вечер припасены, когда основная масса зрителей домой с работы приползет! Играть тоже как-то долго не получилось. Одно дело, когда знаешь, что вечером, перед трудовым днем засиживаться до полуночи нельзя — вот тогда точно не оторвешься. А так, когда у тебя весь день впереди… Никакого интереса.
Я позвонила Гале, но у той, в Тошино отсутствие, дел было невпроворот, и я поняла, что днем она мне — не товарищ в благородном деле убийства лишнего времени. Все остальные были на работе. А, нет — Светка ведь тоже в отпуске…! Но и с ней долго поболтать мне не удалось — и Олежка внимания требовал, и жара на улице стояла такая, что ей все свои клумбы с грядками дважды в день поливать приходилось. Не говоря уже о всякой прополке и сборе то одного вида урожая, то другого…