Эдвард Ли
ХИРУРГИЯ ПЛОТИ
Ищущий
Глаза Бока скользнули вверх.
— Что-то гудит в «хоппере»[1], сержант.
Твои яйца, — подумал сержант первого класса Джон Рубен. Он отпер аварийный сейф позади кабины водителя и достал папку CEIC[2], которая содержала сегодняшние позывные и ежедневные коды.
Как вдруг:
— Виктор-Эхо-Два-Шесть, это Икс-Рэй-Один. Подтвердите.
Бок зафиксировал рацию на переключателе конвертера AN/FRA[3].
— Сержант, кто этот ебаный Икс-Рэй Один? Дивизион?
Рубен проверил таблицу кодирования.
— Это тревога «Корпуса Спасательных Операций Военно-Воздушных Сил». Опять получим какое-то дерьмо от «летунов». Ответь им.
— Икс-Рэй-Один, это Виктор-Эхо-Два-Шесть. Прием.
— Переходим к входящей сетке. Периметр поражения — положительный.
Бок держал микрофон подальше от себя, как кусок протухшего мяса.
Рубен не мог поверить в то, что он только что услышал. В статике повисла пауза, а затем Рубен схватил микрофон:
— Икс-Рэй-Один, это Виктор-Эхо-Два-Шесть-Танго-Чарли. Повторите последнюю передачу.
— Переходим к входящей сетке, — ответило радио. — Периметр поражения — положительный.
Его память боролась с пугающей реальностью. Смысл этой последовательности слов казался очень далеким:
— Статус белый. Код развития?
— Красный.
— Код подтверждения?
— Отсутствует.
— Приказ?
— Приказ — находится в режиме ожидания по периметру поражения. Это НЕ испытания. Это НЕ тренировка. Тревога SECMAT[4] в оранжевом статусе.
— Приказы загрузились, — пробубнил Рубен. Твою же мать! — подумал он.
— Виктор-Эхо-Два-Шесть, это Икс-Рей-Один. Конец связи.
Рубен повесил микрофон рации. Бок вспотел. Джонс, водитель трека, вытянул шею от Т-образной стойки.
— Что происходит, сержант?!
— Успокойся, — сказал Рубен. Но он не мог заглушить мысль: Этого никогда не случалось раньше.
— Мы в состоянии войны, — пробормотал Бок.
Тревога прозвучала в 04:12; они находились «в поле» почти весь день. «Виктор Эхо Два Шесть» был модифицированным M2[5] бронетранспортером, полностью оборудованным CBN[6], и его экипаж был тем, что Химический Корпус Армии США называл «Командой обнаружения зараженных областей». Их основной поисковый периметр был хорошо знаком: открытая почва с кустарником; они отслеживали эту территорию десятки раз, во время прошлых тревог. Рубен, командир бронемашины, ни разу не беспокоился до сих пор — пока он не услышал волшебные слова: Периметр поражения — положительный.
— Ребята, вы что куча долбоебов? — возразил он. — Это тревога CONUS[7]. Если бы мы были в состоянии войны, все государство сейчас уже было бы расхерачено, и операционный статус взметнулся бы намного выше, чем CONUS. По крайней мере, мы были бы на Defcon 2[8]. Подумайте мозгами, а не задницами. Если бы это была война, то почему они не вспомнили о каждом подразделении в дивизионе, кроме нас?
— Это дерьмо, сержант! — не успокаивался Джонс. — Что-то действительно наебнулось!
— Успокойся. Мы не в состоянии войны.
Бок встрепенулся, бормоча:
— Это хуйня какая-то. Мне осталось всего две недели, и вот случается это дерьмо.
— Вы, ребята, мечете дерьмо в пустоту. У нас уже было четыре тревоги в прошлом году, помните? Один из сайтов раннего предупреждения, вероятно, обнаружил что-то в нашей телеметрической линии. Это, наверное, еще один метеорит или кусок космического мусора. Вы расслабитесь наконец?
— Вот оно, — объявил Бок.
XN/PCD 21[9] начал клацать. Волны «хоппера» прошли через 5-значные дискриминаторы. Затем мобильный принтер выплюнул их сетку назначения.
Бок, стуча зубами, выпустил карту из рук. Лицо Джонса окаменело. Они были простыми парнями, и им было страшно до усрачки, но Рубен задался вопросом, испуган ли он также? Он положил руки им на плечи.
— Мы должны разгребать наше дерьмо вместе, девочки. Мы — бескомпромиссная армия конкретных пиздюлей, и мы не ссым в нашу униформу каждый раз, когда приходят директивы тревоги. Мы не боится ничего. Мы хаваем напалм на завтрак и ссым дизельным топливом и, когда мы умираем и попадаем в ад — готовы засунуть голову дьявола в его же задницу, а затем вытрахать ее наружу. Сейчас мы должны сделать работу, и я должен знать, что вы со мной, ребята.
Бок вытер пот со лба своим рукавом.
— Без базара, сержант. Я не какая-та там ссыкливая пизда. Мое дерьмо утрамбовано плотно, и я с тобой.
— Джонси?
Джонс поднял большой палец вверх.
— Ад на чертовых колесах, братан! Никто не живет вечно, так что давайте прокатимся!
— Без базара, — поддержал Рубен. — Еб-твою-мать-на-пополам! Умирать-за-Decon-нечто-охренетительное!
— Давайте надерем задницы! — заорал Бок.
— Decon! — скандировал Джонс.
Рубен вручил сетку Джонсу.
— Заставь этот двухгусеничный детройтский гроб прокатиться, Джонси. Дави на газ!
Джонс с гиканьем газанул. Двигатель Cummins V8 с турбонаддувом взревел. Бок пристегнулся за коробкой передач. Рубен оживил их, но надолго ли? Что происходит там? Что нас ждет? задавался он вопросами.
— Переход к зоне поражения положительный, — пробормотал он.
Насколько мощна сила истины?
Это был больше лозунг, чем вопрос. Это было все, что побуждало его. Конечно же, писатель не верил в Бога. Но сейчас, если бы он увидел Господа, то он поверил бы в Него. Он поверил бы в нечто, что он не мог видеть, но именно поэтому он и был здесь, не так ли? Чтобы увидеть?
Позади него, автобус исчез в темноте. Я вижу это, — подумал он.
Впереди синим неоном пылал знак: ПЕРЕКРЕСТОК.
Я вижу это тоже. Один глоток помог бы мне думать.
А потом он услышал слово, или подумал, что услышал. Это был не его голос, не его собственные мысли. Он услышал это в своей голове:
ПРОПИТАНИЕ.
Итак, сейчас он слышал голоса? Возможно, он пил слишком много. Или, недостаточно, подумал он с полуулыбкой. Все великие писатели пьют. Однако, он не мог развеять мнение, что он вступал в нечто большее, чем просто кабак маленького городка.
Из щелей деревянного пола выползла пыль, когда он шагнул внутрь и поставил свою сумку.
Да, здесь был настоящий «кусочек жизни»: бар — помойка. Эта затхлость, эти дешевые столы, мишени «Дартс», игровые автоматы — это общее Vacuus Spiritum[10]- восхищало его. Это была реальность, та реальность, которую он искал. Ищите, подумал он, и обрящете.
— Добро пожаловать в «Перекресток», незнакомец, — приветствовал жлобоватого вида бармен.
Это подтолкнуло писателя к размышлениям над аллегорическими возможностями названия бара. У бармена был пивной животик, размером с баскетбольный мяч и зубы, которые заставили бы дантиста рассмотреть другие варианты карьеры.
— Чем могу помочь? — спросил он.
— Алкоголь. Впечатлите меня своим миксологическими доблестями, сэр.
Только трое других персонажей украшали собой это «выразительное» пространство бара. Парень с печальным лицом, в белой рубашке, сидел рядом с невысокой, пышногрудой рыжей. Казалось, что они спорили. Чуть ближе сидела нереально жирная бабища с длинными, светлыми волосами, пила темное пиво и ела огромную пиццу. Ее вес заставлял ножки стула заметно гнуться.
Ты здесь, чтобы искать, — напомнил себе писатель. — Так ищи.
— Могу я к Вам присоединиться?
Блондинка проглотила кусок и кивнула:
— Вы не здешний.
— Нет, — сказал писатель, и сел.
Тогда бармен хлопнул на стол «шот». Он был желтым.
— Наш фирменный, незнакомец, — тот выглядел как моча.
— Что это?
— Мы называем его «Мочебрызг».
Писатель поморщился:
— Это ведь не, э-э… моча, не так ли?
Бармен рассмеялся:
— Конечно нет! Это водка и Гальяно[11].
Писатель понюхал. Пахло нормально.
— ОК, за… за что? О, да. За формализм![12] — oн выпил.
— Ну как?
— Неплохо. На самом деле, очень хорошо, — oн потянулся за бумажником.
— Э-э-э-э, незнакомец. Не нужно этого дерьма.
— Что?
Бармен закатил глаза:
— Это за счет заведения.
— Чего же ты ожидаешь в таком жлобском дерьмогороде, как этот? — спросила толстая блондинка, жуя. Ее груди были большими в буквальном смысле, как человеческие головы. — Разве что полное ничего, кругом, на протяжении пятидесяти миль в любом направлении. Isolatus Proximus.[13]
— Я писатель, — сказал он. — Я езжу по всей стране. Мне нужно видеть разные вещи, разных людей. Мне нужно видеть жизнь в ее различных временных пластах.
— Ага, пластах, — сказала толстая блондинка, кивнув.
— Я приезжаю в отдаленные города, как этот потому, что они пестрые. Они существуют отдельно от остального общества, господствующей тенденции страны. Города, как этот, более реальны. Я писатель, но в более эзотерическом смысле… Я… — oн думал об этом. Думалось с трудом. Он закурил и закончил: — Я ищущий.
— Не еби мне мозг! — парень в белой рубашке кричал на невысокую рыжеволосую девушку. — Ты спала с ПЯТЬЮ ДРУГИМИ ПАРНЯМИ на этой неделе? Гооооосподи БОООЖЕ!
Она рефлекторно всосала свой Tequila Moonrise,[14] затем уточнила:
— Извини. Не пять. Шесть. Я забыла про Крейга, — она улыбнулась. — Его прозвище — «Мистер Мясная Ракета».
— Гооооосподи БОООЖЕ! — взорвался «Белая Рубашка».
— Он должно быть влюблен в нее, — заметил писатель.
— Он не получает ее «киску», — сказала толстая блондинка.
Бармен полировал стакан.
— Что это, то что ты сказал? Ты ищущий?
— Ну, это абстракция, конечно. То, что я имею в виду, я в поиске. Я ищу какой-то неуловимый, необычный знаменатель, чтобы увековечить свои эстетические идеологии. Для работы над художественной литературой, чтобы существовать в рамках любой инфраструктуры непоколебимого смысла, его периферии должны отражать определенные элементы истины. Я не имею в виду объективные истины. Я говорю об эфемерных вещах: бессознательных импульсах, психологических склонностях и т. д., на нижней стороне того, что мы считаем человеческим опытом.
— Я никогда в жизни не слышал большего дерьма! — «Белая Рубашка» все еще орал на рыжую. — Те, другие парни не любят тебя! Я люблю тебя!
Рыжеволосая безразлично выводила каракули на салфетке.
— Мне не нужна любовь, — сказала она. Потом усмехнулась так же широко, как индийская маска дьявола, — Я просто хочу быть оттраханой.
— Гооооосподи БОООЖЕ!
— Вы должны поймать вдохновение, — посоветовала жирная блондинка, наполовину разделавшись с пиццей и начав свое третье темное пиво. Жир украсил ее губы и подбородок.
— Ищущий, — сказал бармен. — Мне это нравится.
— Но, о чем именно вы пишете? — спросила блондинка.
— Суть не в том, о чем я пишу, а в том, как я пишу об этом.
А потом, без предупреждения, вернулась мысль: Насколько мощна сила истины? Писатель глубоко затянулся своей сигаретой.
— Честность является двигателем моей эстетики. Правда художественной литературы может существовать только в голых словах. Простите мою бестолковость, но это порядок применения образа, который должен выйти за пределы общих ощущений. Будни механика, я имею в виду структурное манипулирование синтаксическими классификаторами для того, чтобы повлиять на узкоспециализированные транспозиции образов.
— Ох, — сказала толстая блондинка. — Я думала о том, что ты имел ввиду, это долбаное дерьмо какое-то.
Писатель нахмурился. Он глотнул еще один «Мочебрызг». Еще одна порция дерьма. Пицца жирной блондинки лежала наполненная дополнительным сыром, анчоусами и большими кусками колбасы под блестящим жиром. Живот блондинки издавал утробные звуки, когда она жадно ела и пила.
— Почему, почему, почему? — «Белая Рубашка» выглядел, будто сейчас расплачется или забьется в шизофреническом припадке, глядя на рыжую. — По крайней мере, скажи мне почему я больше недостаточно хорош?
— Ты не захочешь узнать, — невозмутимо ответила она.
«Белая Рубашка» соскочил со стула, и закружил вокруг нее. Гнев исказил его лицо:
— Давай! Расскажи мне! Выплюнь это! Я ХОЧУ ЗНАТЬ!
Рыжеволосая пожала плечами: — Твой член недостаточно большой.
О, дорогуша, — подумал писатель.
Низкий стон «Белой Рубашки» был похож на стон только что кастрированного моржа. Он отшатнулся и с распухшими глазами, шатаясь, вышел из бара.
Бармен и жирная блондинка проигнорировали это событие. Рыжая посмотрела на писателя, улыбнулась и сказала:
— Эй, он хотел правду, он ее получил.
Правда, — подумал писатель. Внезапно, он почувствовал себя абсолютно пустым, пустынным.
— Но, если ты ищущий, — задал вопрос бармен. — Че ищешь то?
— Ах, универсальный вопрос, — писатель поднял палец, как будто преамбулу к сияющей мудрости. — И ответ таков. Истинный ищущий никогда не знает, что он ищет, пока он не найдет это!
Чавкающие звуки еды жирной блондинки прекратились; она полностью покончила с пиццей.
— Вот кое-что для тебя, чтобы написать об этом, — сказала она.
Толстуха наклонилась и поцеловала писателя в приоткрытый рот. Ее губы были со вкусом жира и сыра. Но вообще-то, этот поцелуй вдохновил его. Ее открытый рот сомкнулся с его ртом, беззастенчиво прощупывая все языком. Неожиданно, писатель обнаружил у себя «стояк». Правда, — легкомысленно подумал он. Эфемерная реальность. Это была она, не так ли? Спонтанный человеческий интерфейс, необъяснимо сложный, но и убого простой. Синаптические и химические импульсы головного мозга, скрепленные с чьим-то жизненно усвоенным поведением. Это были именно те простые истины, ради которых он жил. Они питали его. Человеческая истина — мое пропитание, подумал он и вспомнил голос, который он слышал. Да, пропитание.
Поцелуй жирной блондинки стал более голодным. А затем…
Уррррр.
Ее вырвало прямо в рот писателя.
Блевотина лилась единой мощной струей. Он попробовал все: теплое пиво, наполовину переваренные куски колбасы и тесто пиццы, а также желчь — много желчи. От брезгливости он безмолвно выпучил глаза и его скрючило. Вторая струя, которую она направила прямо ему на колени, была больше и мощней.
Писатель свалился со стула.
— Там, — сказала блондинка. — Напиши об этом.
— Ооооо-еее! — заметил бармен. — Это была жесть, да?
Писатель в шоке лежал на спине и мог только стонать, глядя вверх. Тяжелая, горячая пелена блевотины лежала толстым слоем от подбородка до паха; когда он вставал, она, как лава, медленно сочилась вниз по его ногам. Конечно же, он начал, не переставая, отплевываться и наружу вылетели несколько кусочков колбасы и нити крапчатой слизи. Почти слепой он, шатаясь, двинулся к двери.
— Приходи еще… ищущий, — смеялся бармен.
— Надеюсь, тебе понравилась пицца, — сказала жирная блондинка.
Писатель схватил свой чемодан и, спотыкаясь, вышел. Закат в небе истекал кровью до полной темноты, на улице было жарко. От него разило, он был пропитан этим запахом. Он был унижен.