— Она черная!
Отлично. Истина — черная. Замечательно. Писатель направился к выходу, но бармен взмолился:
— Не уходи пока. Ты пропустишь мой следующий. — он спустил штаны.
— «Спермобрызг»! — закричала жирная блондинка.
Смех все еще преследовал писателя за дверьми. Он все еще чувствовал их взгляды. Возможно, в их безумии они знали что-то, чего не знал он. Возможно, безумие, в данном случае, было знанием.
В переулке, «Белая Рубашка» потрошил рыжую большим охотничьим ножом. Нетерпеливо, он рылся во влажных органах, как кто-то ищет что-то, например, запонки.
— Верни! — кричал он, весь в запекшейся крови. — Я хочу вернуть ее!
Писатель прислонился к стене и закурил.
— Приятель, — тихо спросил он. — Не мог бы ты сказать мне, когда следующий автобус проедет через город?
— Больше здесь нет никаких автобусов. Все изменилось.
Изменилось, — подумал писатель.
ИСТИНА ИЗМЕНИЛАСЬ, — выполз голос. — ТЫ БЫЛ ПРАВ. ОНА ВОЗРОДИЛАСЬ, ЧЕРЕЗ МЕНЯ. Я ЖИВУ В НЕЙ.
Писатель задумался.
— Я ищу свою любовь, — заметил «Белая Рубашка» и указал на вскрытый живот рыжей. — Я дал ей свою любовь, и я хочу вернуть ее, — oн почесал затылок. — Это должно быть где-то там.
— Любовь находится в сердце, — указал писатель.
— Да, но эта телка была бессердечной.
— Ну, патриархальные японцы привыкли верить, что любовь находится в животе, в кишечнике. Они считали, что живот был храмом души на земле. Вот почему они практиковали ритуальное самоубийство через эвисцерацию[22] — освободить душу и освободить духовную субстанцию своей любви.
— Кишечник, — осматривался «Белая Рубашка». — Итак… если я отдал ей свою любовь… — oн смотрел на развороченную кишку, перебирая свои инструменты. — Для того, чтобы получить ее обратно, я должен получить это внутрь себя?
Писатель пожал плечами.
— Я не могу советовать. Решение за тобой.
«Белая Рубашка» стал есть кишки девушки.
У писателя выступил пот. Рыжеволосая была мертва, как могут быть только мертвые, если не мертвее. Тем не менее, пока ее бывший любовник постепенно употреблял петли ее внутренностей, ее глаза распахнулись, и ее голова повернулась.
Она смотрела прямо на писателя.
— Он берет свою любовь обратно, — хихикнула она.
— Я знаю, — сказал писатель.
— Это… щекочет…
— Могу себе представить.
Луна светила в каждом из ее глаз, как идеальная белая точка.
— Настоящая истина питает нас, только по-разному.
Питает, — повторил писатель. — Пропитание.
— Конец твоего похода ждет тебя.
Писатель сглотнул.
— Скажи мне, — взмолился он. — Это очень важно для меня. Пожалуйста.
— Ищи нечто черное, — сказала она, и снова умерла.
Писатель перепрыгнул ограду в конце переулка. Жирная блондинка говорила то же самое. Черное. Но сейчас ночное время. Как он мог надеяться найти что-то черное ночью?
Потом он услышал что-то — мощное, далекое урчание.
Двигатель, понял он.
Он увидел… что?
Зарево?
Пятно света, которое было каким-то невозможным образом, черным.
Он стоял в школьном дворе — какая ирония — месте обучения. Свет мерцал в развороченной траншее, подобной воронке от бомбы. Оно черное, подумал он. Неподалеку находился источник шума двигателя — приземистый бронетранспортер армии США.
Писатель заглянул в откинутый люк.
— Не ходи туда, предупредил хруст все еще приглушенного голоса.
Мрачный красный свет заливал внутреннее отделение, как кровь в освещенном бассейне. Сержант в противогазе и полной экипировке дезактивации ссутулился над консолью радиоаппаратуры. Моментально, он ткнул 9мм пистолетом в лицо писателя.
Писатель тут же обмочил штаны.
— Не стреляйте в меня. Я всего лишь писатель.
Экипированный сержант казался очень грустным:
— Бок и Джонс. Я должен был отослать их. Это область протокола DECON. Только служаки самого низкого ранга идут в окончательную изоляцию периметра первыми.
Окончательную изоляцию периметра?
— Я думаю, оно добралось до них, — сказал сержант.
Оно, повторил писатель.
В окулярах маски, глаза сержанта выглядели безумными.
— Когда моя дочь была младенцем, я раскачивал ее на коленях каждую ночь.
— Это, ну, это мило, сержант.
— Это давалось мне тяжело… Сейчас ей четырнадцать. И я просверлил отверстие в стене ванной, чтобы смотреть как она принимает душ.
— Ну, есть консультанты для таких вещей, как эта, я думаю…
Темные, истеричные нотки проникли в слова сержанта:
— В полночь волк воет…
Писатель поморщился.
— Что?
— …Я никогда не знал моего отца.
Затем сержант выстрелил себе в голову.
Звук и контузия ударили писателя физическим весом. БАБАХ! Его откинуло в верхнюю часть транспорта, в то время, как маска сержанта быстро заполнялась кровью.
Я ТОЖЕ ЖАЖДУ ИСТИНУ, — замаячил голос. — НО, ЧТОБЫ УВИДЕТЬ ЕЕ, ОНА ДОЛЖНА ПОКАЗАТЬСЯ. ТЫ ПОНИМАЕШЬ? ТЫ ДОЛЖЕН ПОНЯТЬ.
Писатель забрел во двор. Да, он думал, что теперь он понимал. Здесь было то, к чему подводила вся его жизнь. Все, что он искал в своих нелепых претензиях как искатель, привело его к этому окончательному испытанию. Уже нельзя вернуться назад. Его наставник ждал завершения поисков.
Второй солдат Decon лежал мертвый в траве. У него не было ладоней на концах рук, а обрубки казались сожженными. Какое-то колоссальное внутреннее давление выдавило его мозги через уши.
— Убирайся отсюда, ты, гражданский ублюдок! — скомандовал кто-то. Третий солдат шагал сквозь тени, еще ребенок, не более двадцати. — Свет! Это мое!
— Вы совершенно уверены, что…?
— Это… Бог. Я забираю его!
ИСПЫТАНИЕ? СМОТРИ.
— Смотри! — крикнул паренек. — Я докажу, что это мое!
Он маниакально побежал к траншее, его молодое лицо, в благоговении, замерло над сияющей черной размытостью.
— Ебать-тебя-в-жопу, чувак! Я забираю Бога!
С широкими, как луны, глазами, он положил руки на свет и поднял его. В тот же миг свет упал обратно к месту упокоения, расплавив ладони паренька. Тот лишь бился в жестких конвульсиях с безмолвным криком на губах.
Голос протрубил:
— УВЫ. ПОРАЖЕНИЕ.
Это смутило писателя, потому, что он знал, что следующим будет он. В последний раз в своей жизни, он задал себе самый важный вопрос. Насколько мощная сила истины?
Я ПОКАЖУ ТЕБЕ.
Внутренности паренька выпадали через его рот несколькими медленными, ровными импульсами; писатель подумал о жирной змее, выдавливаемой из этого отверстия. Лёгкие, печень, сердце, кишечный тракт — все, что было внутри в настоящее время, в большей степени висело снаружи и мерцало. Затем красное сердце, на фоне всего этого перестало биться, и парень упал мертвый.
ТОЛЬКО ВЕРА МОЖЕТ СПАСТИ ТЕБЯ СЕЙЧАС.
— Я вроде понял это, — признался писатель.
ПРАВДА ЕСТЬ МОЕ ПРОПИТАНИЕ. Я СУЩЕСТВУЮ, ЧТОБЫ ИСПОЛЬЗОВАТЬ ЕЕ, ЧТОБЫ ДАВАТЬ ЕЙ ПЛОТЬ. Я ВЫЧЕРПЫВАЮ ЕЕ ТАК, ЧТОБЫ ОНА МОГЛА БЫТЬ РЕАЛЬНОЙ И, СЛЕДОВАТЕЛЬНО, ПИТАЛА. ТЫ ПОНИМАЕШЬ? СЛИШКОМ ЧАСТО ИСТИНА СКРЫВАЕТСЯ ВНУТРИ. БЕЗ РАЗОБЛАЧЕНИЯ, КАКОЙ СМЫСЛ МОЖЕТ БЫТЬ В ПРАВДЕ?
Хорошая мысль, — подумал писатель.
МЫ ОБА — ИСКАТЕЛИ, У НАС ОБОИХ ЕСТЬ ПУТЬ. ПУСТЬ НАШИ ПУТИ ПЕРЕПЛЕТУТСЯ СЕЙЧАС, В РЕАЛЬНОМ СВЕТЕ ТОГО, ЧТО МЫ ИЩЕМ.
— Да, — сказал писатель.
БУДЕШЬ ЛИ ТЫ ПАСТЫРЕМ МНЕ?
— Да.
ИЗ СУЩЕСТВУЮЩИХ, ОСТАЛАСЬ ТОЛЬКО ОДНА ДВЕРЬ, ЧТОБЫ ТЫ ВОШЕЛ. ТРИУМФ ИЛИ ПОРАЖЕНИЕ. ПРАВДА ИЛИ ЛОЖЬ. ПРОВЕРКА ТВОЕЙ ВЕРЫ — ПЕРЕД ТОБОЙ.
Писатель посмотрел в мерцающую траншею. Это будет либо конец, либо начало, — прозрел он. Отвернуться сейчас, означало бы оборвать всю его жизнь, полную лжи. Он начал спускаться, мягко улыбаясь.
Я — Ищущий, — подумал он.
Он положил руки на свет.
ДА!
Он взял его. Он смотрел на него и баюкал его. Триумф на его лице ощущался ярче тысячи солнц. Испытание было закончено, и он прошел его.
Был ли черный свет плачем об утерянном? Кто знал…
УНЕСИ МЕНЯ, — сказало оно.
Он взял его с собой в армейский транспорт и закрыл задний люк.
ТАМ ТАК МНОГО, МНОГО ЧЕГО ДЛЯ НАШИХ ПОИСКОВ.
В отсеке водителя, писатель закурил.
Все выглядит достаточно просто, — заметил он. Сцепление, акселератор и тормоз. Автоматическая коробка передач, пониженная и вторая. Указатель уровня топлива показывал более половины бака.
Он подумал о пропитании, первом, что огласил свет. Этот город был слишком мал; что и было проблемой: крохотный и высушенный. Здесь не было достаточного количества людей, чтобы обеспечить Истину, необходимую для плоти. Но это не было проблемой. Он знал, что это не займет много времени, чтобы добраться до действительно большого города.
ПРОПИТАНИЕ, ИЩУЩИЙ, — прошептал свет как любовник.
Ищущий переключил передачу и поехал.
перевод: Zanahorras
Отпусти меня, пожалуйста
— Как быть женщине? — сформулировала вопрос Ди, постучав по клавишам своего «пэккард бэлла». Её пергидролевые волосы напоминали Джойс солому. — Все они обманщики, все до единого. Не встречала ни одного мужика, который не ходил бы на сторону у меня за спиной.
Рыженькая Мэриэн, похожая на курносую Мэрил Стрип, понимающе кивнула.
— Мужчины, черт бы их побрал, думают той головой, которая в штанах. Например, вот я никогда не изменяла Уилли, хотя возможностей у меня было море. Подарила этому козлу и сердце, и душу, и что же? Оказывается, он трахает половину своих официанток.
Джойс Липник ничем не могла помочь, но все равно слушала эти откровения: вмонтированный в интерком Ди «жучок» был её ушами в офисе. Она не считала это подслушиванием — всего лишь банальная предосторожность, не более. Когда ты управляющий адвокатской конторы, — конторы из тройки лучших в стране, — ты просто обязан быть осторожным.
Но девчонки (Ди, её помощница, и Мэриэн, администратор) были правы.
Как быть женщине?
Джойс размышляла об этом в своем удобном, отделанном вишневым деревом кабинете. Кзанек, неопрятного вида частный детектив, подтвердил бесконечные измены Скотта. Полный набор полноцветных доказательств. На них Скотт, любовь всей её жизни, обслуживал своих тайных подружек во всех мыслимых позах.
Сможет ли она когда-нибудь забыть эти фотографии?
Он не оставил ей выбора.
— Я не верила своим глазам, — продолжала Мэриэн. — Прихожу я как-то домой пораньше, а там Уилли с этой девицей с первого этажа — готовится отжарить её сзади.
Сзади, — подумала Джойс. — Скотт тоже делал подобное?
Кзанек назвал пять его последних подружек, еще четыре были под подозрением.
— Ваш муж ходит на сторону, мисс Липник, настоящий кобелина, — сказал он, довольный после расчета по схеме «двести долларов сутки». — Впрочем, для такого смазливого парня это неудивительно.
Неудивительно. Джойс была вне себя от гнева. Я дала ему машину, прекрасный дом, деньги, кредитки, не говоря уж о любви, а он отплачивает мне тем, что развлекается с какими-то потаскухами!
— Ну вот скажи мне — Ди повторила в спрятанный «жучок». — Что тут делать женщине?
Джойс она нравилась. Если бы не одно «но».
Она нажала на кнопку интеркома.
— Ди, я забыла сказать тебе. Оформи прекращение действия медицинской страховки Скотта. Прямо сейчас.
Повисла пауза.
— Прекращение, мисс Липник? Я думала, что Скотт в отпуске.
— Нет, Ди, он уволен. Что хорошего в посыльном, который постоянно опаздывает, чуть ли не каждый день? И я хочу, чтобы письменные показания по делу «Эйр Нэйшнл» были на моем столе через час. Я буду выглядеть очень глупо, если не смогу пойти в суд и устроить тем идиотам перекрестный допрос по предшествующим показаниям свидетеля. И не забывай, у нас всего лишь неделя, чтобы раздобыть предварительный наказ присяжных по аппеляции «Джи-Эй-Экс Авионикс».
— Да, мисс Липник.
Джойс разъединилась и переключилась на «жучок».
— Ты слышала эту хрень? — Ди прошептала Мэриэнн — она уволила Скотта!
— Он был такой милашка — сокрушенно произнесла Мэриэнн. — Какое лицо, какое тело, господи!
— Кому ты рассказываешь!
Шепот Ди стал на тон выше.
— У этого парня хватало сил на целую ночь. Это было невероятно.
— Ди! Ты хочешь сказать ты… Со Скоттом?
— И не раз — она захихикала. — Скажем так, мой отпуск по болезни длился целый год, и за это время в гостинице «Редженси Инн» изношенных кроватей поприбавилось.
— Ди!
Но даже эти новости Джойс не расстроили. Не сейчас. Никогда больше, решила она. Что надо было делать женщине, девчонки? Хотела бы я с вами поделиться, потому что я сделала это. А что касается Ди… Легкомысленная маленькая шлюха. У Джойс на руках был козырь — она могла бы уволить Ди хоть на следующей неделе.
— Дорогой?
Джойс поставила на пол сумку с судебными делами и отворила дверь в стальной раме, ведущую в спальню. Она решила, что такая дверь подходила как нельзя лучше. Тюрьмой для Скотта стала спальня. Поэзия правосудия в чистом виде.
Он ждал её в кровати.
— Милая, как же я по тебе соскучился.
Его сильные руки тянулись к ней. Она подумала: До чего же он милый. Как я могу на него злиться? Она решила не трогать Ди. Все закончилось. Он больше не будет ей изменять. Вместо этого она скинула туфли, забралась на роскошную кровать, и он обнял её.
— Я соскучилась еще сильнее — прошептала Джойс.
— Ага — его поцелуй поглощал её; он прогнал прочь все неприятности прошедшего дня. Заставил забыть её обо всём. За какие-то секунды она уже пылала желанием. Его язык блуждал по её рту. Его руки — сильные, уверенные, настойчивые — стягивали с неё джемпер, за ним последовала шелковая блуза «Эван-Пикон». Проворные пальцы высвободили грудь из лифчика и сжали соски. О Боже, любовь моя, — промелькнула неуловимая мысль. Его рот высасывал дыхание из её груди.
— Детка — прошептал он. — Пожалуйста.
Тогда её поцелуи начали спускаться вниз. Руки Скотта стянули с неё юбку, пока Джойс играла своим язычком с его сосками, затем все ниже, ниже.
— Дорогой… — Его пальцы уверенно вплелись в ее завитые черные волосы. — Ты меня любишь? — спросила она и взяла член в рот, прежде чем он успел ответить. Скотт изогнулся, постанывая. Она сосала медленно и сильно пока её пальцы сжимали его яйца — тяжелые, больше и тяжелее куриных. — Ты меня любишь? — снова. — Дорогой, ты любишь меня?
Снова и снова.
— Да — его дыхание участилось. Её язык блуждал вокруг головки, лаская самый кончик. Джойс избавилась от трусиков, и от этого Скотт заерзал только сильнее.
— Джойс, дорогая, я так тебя люблю.
— Правда, на самом деле?
— Да!
— Тогда покажи мне это.
Джойс подползла к нему, затем подставила киску прямо к его рту. Она обильно текла и закатывала глаза от удовольствия.
— Ты такая вкусная — прошептал он.
Многими часами спустя Джойс лежала удовлетворенная и восхитительно раскрасневшаяся. Она потягивала мелкими глотками «Перье-Жуле» и смотрела, как он спит. Такой прекрасный, такой любимый. Фотографии Кзанека вновь встали перед глазами. А как же Ди? Не думай об этом. Шлюшка. Джойс была готова раскричаться при мысли о том, что Скотт с другой. Эти сильные руки, мощный торс, плечи, и спина, и роскошный изогнутый член. С кем-то еще? — думала она. Нет, больше никогда. Кто мог обеспечивать его лучше Джойс? 400 тысяч в год, великолепный дом на берегу моря и все что он только пожелает. И любовь, размышляла она. Настоящая, зрелая, вдохновляющая любовь. Она никогда не была с мужчиной, похожим на него: таким страстным, таким ловким. Его способность чувствовать её — её настроение, её потребности, её желания, была почти духовной, и оргазмы, до которых он её доводил — дюжина жарких бренчащих подарочков каждую ночь, выжимали из нее удовольствие как теплую воду из губки. Часто он занимался с ней любовью до тех пор, что она потом не могла пошевелиться. И он все поймет, когда придет время. Когда он станет старше и поймет, что Джойс знала, как для него будет лучше. Именно это имело значение. Это правда, — думала она. Позже она проснулась, услышав шепот.